– А в больнице что скажут? – Катя плакать прекратила и задумалась. – Сестра бандита уголовника людей лечит? А может она и сама – того? Отравит больных какой-нибудь гадостью. Семейка-то одна. И выгонят меня к такой-то матери. Ни в одну больницу потом не возьмут. Давай, вынимай его из этой ямы. Чтобы его не судили.

– Катюха! – Малович нежно взял её за плечи. Мы уже год и три месяца с тобой живём. Ты меня знаешь. Я же офицер. Честь имею. Да и брат твой не нравился мне никогда. Чувствую, что он всё равно нахлопочет на свою задницу или срок большой, или вышак. Да и тебе подляну обязательно подкинет неизвестно какую. Но ждать недолго. Отца, царство ему небесное, одного боялся. А мать, покойницу, сроду не слушал. И померла-то она от переживаний. Инфаркта при спокойной жизни не дождёшься… Пусть посидит. Глядишь – одумается на киче.

– Ты что хочешь думай, но мне он – брат родной, – Екатерина повернулась и пошла в кабинет. – Посадишь его, значит и меня сможешь предать. Давай тогда сразу отдельно жить.

– Во, дура, мля, – сказал негромко вслед Малович и долго ещё сидел на подоконнике, соображал – как быть. Нрав у Кати был мамин. Крутой. Упрётся рогом в точку – трактором не оттащишь. А уходил он из больницы уже с планом, который позволял почти без эксцессов оставить Андрюху, идиота, на свободе. Правда, без потери совести и чести мероприятие не проскочит. Но Катю он любил, строил большие хорошие планы на жизнь с ней. Плюнуть на её слёзную просьбу? А тогда дальше как жить? Всегда виноватым? Женщины и на пустяках легко могут сделать из мужика виноватого на всю жизнь. Так управлять семьёй куда легче. Почти все жёны этот приём знают и филигранно его исполняют. А тут не пустяк. Родной муж родного брата жены засадил за колючку на десять лет. Жизни дома не будет точно. Будет период бесплодных попыток искупить вину. Но попытки эти ничего не исправят.

–Да, блин! Попал я. Самому не распутать. Надо идти к начальнику. К самому Онищенко. Он вроде ко мне по-доброму. Может, подскажет, как крутнуться. Семью – то надо сохранить. Катька хорошая. Но упёртая. Единственный у неё недостаток. Вот сейчас упёрлась. Пожалела козла-братца. Ну, ладно.

Всю историю Малович рассказал подполковнику за час. С деталями.

– Что мне делать, Игорь Валентинович? Она от меня уйдёт. Я точно знаю. Брата за решетку определил. Что хуже может быть? Любовница? Вряд ли. Поорёт неделю, ну, месяц. Да и ладно. А тут брат родной, в неволю заточённый, бляха, собственным мужем. Хоть и за дело. Если бы его вообще другие отловили, она бы всё равно вынудила меня его отмазывать. А откажусь – хана. Развод. Не помог семье своей. Это не прощается.

– Согласен, Саша, – Онищенко закурил и сел на подоконник думать. Долго сидел, не глядя на Маловича. Три беломорины высосал. – Я тебе помогу. Но тут надо сделать всё очень аккуратно. Как ювелиры работают. Никто в УВД не должен ничего понять и, конечно, не заподозрить тебя да и меня в махинациях. Закон мы с тобой практически не преступим. Но подлог делать придется. Фокусы бумажные показывать. Без этого никак.

– Но я же с Вами в жизни за такую помощь не рассчитаюсь, – вздохнул искренне Александр Павлович.

– Жизнь длинная и витиеватая, лейтенант, – улыбнулся начальник. – И никто не знает сейчас, чем ты лично мне когда-нибудь сможешь помочь. А ты сможешь. Ты – надёжный. Ладно. Давай обмозгуем. Есть у меня толковые соображения. Проверенные. Но, ещё раз напомню. То, что мы говорим, не должен знать никто. Даже твоя жена и братец её тем более. Ну, слушай и запоминай.

– Надо забрать у барыг ещё шапку ондатровую и накидку. Лёва Перец, он же – «три карата», шмотки не берёт. Только драгоценности. А видных барахольщиков в городе трое. Ты пока всех не знаешь. Даю адреса, – он протянул старую бумажку. – У кого-то из них ондатровая шапка и накидка шифоновая. У Лёвы всё изъяли? Серьги, цепочки-медальоны, часы с браслетами?

–Так точно! – Малович бодро ответил и сел напротив подполковника. – Готов вернуть ценности пострадавшим. Шапку вот только изымем и накидку. Я сейчас за ними сгоняю и можно звать потерпевших и при понятых всё им вернуть.

– Саша, дорогой, – главная цель наша – не вернуть терпилам всё, что нашли, а какая? – Онищенко поднял вверх палец.

– Грабителей посадить, – Малович скис. Помрачнел. – Ну, сейчас скрутим мы всех троих, выбьем признания, что вот эти все вещи они отняли с угрозой насилия у Комлевых. А терпилы должны и вещи свои опознать, и преступников. Брат жены будет стоять. Его опознают. И что тогда? Андрюху в оборот и материалы – следствию? А там суд и по десять лет каждому на нос. И мы с Катькой разводимся. Она мне не простит точно.

– Короче, собирай остатки вещей, – Онищенко стал ходить по кабинету, постоянно наклоняясь, чтобы поправить «гармошку» хромовых голенищ на сапогах. – Не сегодня, а только на послезавтра, часа на два дня, назначай Комлевым опознание. Завтра с утра бери двух сержантов, веревку и дуй в шалман на малину. Вроде бы для проверки документов. По документам скрутишь двоих нужных и везёшь к нам в КПЗ. А сегодня пусть твоя жена найдёт брательника, ты вечером тащишь его к себе домой и после доходчивых разъяснений отправляешь его вон из Зарайска. На год-два пусть ночью этой сваливает в Челябу или Свердловск. А чтобы не пыжился, для обострения внимательности к словам твоим, вломи ему пару раз по печени. Ночью лично посадишь его на любой поезд, проходящий до Челябинска или Свердловска. Пусть там потеряется. Сидеть он ни разу не сидел. Паспорт, значит, чистый. Что дальше делать, потом проинструктирую.

Вышел Малович от начальника, сел у себя в кабинете, дверь на ключ закрыл и стал в окно глядеть. Позёмка усиливалась, сгибала прохожих, слепила шоферов. «Дворники» не успевали сбрасывать снег со стёкол. В голове Александра Павловича было пусто как в январской степи. Только невидимый холод и мутное солнце где-то очень далеко, ближе к горизонту. Так, что его, считай, почти не существовало. Главной была пустота. Пыталась обосноваться в мозге какая-то очень нужная мысль, скреблась и медленно в него вползала. Только через полчаса он её уловил и понял.

– Ты, Малович, сам преступник, – съедала его, откусывая куски от души, мысль эта. – Третьим вместо Андрея, брата Катиного, посадишь ты человека невинного. Другого нет у тебя выхода. И не будет по-другому. Посадишь безвинного. Вариантов-то нет. Грабителей было трое. Андрей ночью уедет с глаз подальше. А ты на опознание должен поставить третьим вообще не пойми кого. Хоть с улицы прохожего хватай. Но третий должен быть. Иначе – всё в прах. Все старания. И раскрытие генерал не зачтёт. В заявлении потерпевших – грабителей три человека. Да. Шах пока. А может превратиться и в мат. Катерине-то, видно, без разницы – загадит муж свои честь с совестью или честно поступит. Она об этом и не думает. Ей важно только брата спасти от срока немалого. Уйдёт – не смогу я без неё. Вот же приворожил меня кто-то. Может, она сама. Ладно. Начнём делать дело по оговоренному с умным подполковником плану. А там уже по ходу править, если что пойдёт вкось.

Побежал он во двор, завёл мотоцикл и через полчаса забрал у барыги Розенфельда и шапку, и накидку шифоновую.

– Из урок спросит кто, почему не продал, ты скажи, что мусора по своей ориентировке вещи с того «гоп-стопа» целым взводом по городу искали. Терпилы, мол, друзья генерала, начальника УВД. Во как! Понял?

– А шо, правда друзья? Шоб-таки генерал кентовался с водилой автобуса! Да не рисуйте мне узоры на воображении, гражданин лейтенант.

– Он не водила автобуса, Яков Аронович. Он начальник автобусного парка области. Вас обдурили, – Малович сложил вещи в свою большую кожаную сумку и уехал. – Не знают ваши клиенты ни хрена толком.

Дома Катя ничего не спрашивала. В квартире было так душно и мрачно, будто отсюда только что вывезли на погост покойника. Александр Павлович поискал в буфете, что можно съесть. Нашел ржаные хлебцы в рваной пачке и бутылку лимонада. Больше ничего не было. Кастрюли на плите стояли пустые и холодные. За окном в форточку был вмонтирован естественный холодильник. Клетка из толстой сетки, где внавал лежали сырое мясо, рыба и половина курицы. Готовить жена сегодня не стала. Или от расстройства чувств. Или начала уже наказывать мужа за слабохарактерность и пустые, оказывается, слова об огромной любви к ней и вечной преданности. Выпил лимонад и зажевал его половиной пачки трещащих на зубах хлебцов. Больше заняться было нечем. Катерина пока решила не разговаривать. Можно было газеты почитать, но он понял, что ничего ему сейчас не интересно. Снял форму, достал из шкафа запасное покрывало для постели, лёг в зале на велюровый диван и отвернулся к его спинке. Считай – к стене. Долго не мог уснуть, но через пару часов заставил себя ни о чём не думать и потерялся, наконец, во сне без снов. Не успел он этим вечером заманить в дом к себе Андрея. И выгнать его из города не получилось тоже поэтому.