С другой стороны, говорят ведь: желай по силе, тянись по достатку, а кто к излишнему стремится, тому и малого не видать. Оттого хоть и желал Чуб несравнимо большего, чем имел в фактическом остатке, однако негативных ощущений по данному поводу у него не возникало. Всё двигалось нормальным путём, да и ладно. Тихой сапой Мария вошла в повседневную норму его жизни: постоянно под рукой, без проблем и требований; если надо что-то принести и подать, то принесёт и подаст. Как воспитанная собака. Точнее, лучше собаки, поскольку животину ещё надо дрессировать, кормить и выгуливать – не то убирать за ней дерьмо, когда нагадит во дворе. А Машка кормилась самостоятельно, за родительским столом, в дрессировке не нуждалась и ежедневного выгула не требовала. Зато её можно было в любое время дня и ночи затянуть в постель и трахать как сидорову козу, чего не скажешь о собачьем роде, который привлекателен лишь для извращённой части населения, к коему Чуб себя причислять не пожелал бы ни за какие деньги, разве только под пыткой, да и то не от души.

…Иногда, оставшись один в своей комнате, Чуб поднимал взгляд к потолку и, увидев там паука, устремлял в его сторону вежливую мысль нейтрального порядка:

– Привет, Тимофей! Вона какие дела: жисть продолжается. Лично я уже и ожениться успел. Нормально, да? А как нынче живётся-пережёвывается паучьим представителям?

Каждый раз он незамедлительно получал ответное соображение. Например:

– Нормально. Только мухи, падлюки, всё хитрее становятся: целую неделю дразнятся, рядом шлындрают, а в паутину, гадины, идти не хотят! Ничего, я дождусь, у меня терплячка такая, что ты и представить себе не сумеешь: от голода усохну, а всё равно докараулюсь! Зато уж когда она, зараза, в мою сеть уловится – пусть требухается хоть с какою силою, а не вырвется. Ты знаешь, что паутина примерно в два раза прочнее стали? Не знаешь, то-то же. И ещё, между прочим, паутина имеет свойство внутренней шарнирности. Из-за этого подвешенный на моём волокне предмет можно до несхочу вертеть в одну и ту же сторону, а она не только не перекрутится и не оборвётся, но вообще не будет создавать силы противодействия. Отак-то! Только мухи, заразы, летают стороной, не хотят ловиться, вот незадача.

Или – наоборот:

– И не спрашивай, Николай, полное блаженство, а не жизнь. Сегодня ночью поймалась мне смачная мушонка, а по утрянке – тушка ещё жирнее первой угодила в тенёта. Я, наверное, с ума сойду от радости, пока успею их обеих как следует обработать для консервации. Эхма, всегда бы так! Жаль, не ведаю, окажется ли будущее настолько же благодобычливо, как настоящее. Потому лучше не сотрясай воздух словами: забот полно, не до тебя сейчас.

К сожалению, своей супруге Чуб позабыл рассказать об их обоюдном членистоногом сожителе. И Машка как-то раз, занимаясь уборкой в мужнино отсутствие, уничтожила паука одним ударом свежесвязанного тугого веника. Разумеется, без злого умысла – обычным мимоходным движением, в пылу домашней работы.

На следующий день, обнаружив отсутствие Тимофея, Чуб осторожно выведал о порядке событий. И, утвердившись в понимании смерти паука, коротко поогорчался нежелательному факту, но скандалить из-за мизерного существа постеснялся. Тем более что и смысла никакого не видел в расходовании нервных клеток, раз Тимофея всё равно не воротить обратно к цельному образу. Правда, первоначальное время после паучьей убыли комната нет-нет и казалась ему похожей на пустой ларёк, из которого продавщица отлучилась на обед, да так и не вернулась на рабочее место. Однако вскоре всё стало как прежде.

В остальных вопросах существование Чуба струилось по своему стабильному руслу и не вызывало крупных нареканий. Быстродействующие события были чужды ему, потому текли стороной. Он отдавал себе отчёт в том, что не имеет способности черпать мысли из недоступной глубины мира, оттого старался руководствоваться в каждодневных действиях соображениями чисто материального порядка, без скидок на чувства и прочие моральные категории.

Разве только на первых порах Чубу случалось терять настроение из-за того, что кто-нибудь из знакомых с неловким выражением лица напоминал ему о многообразном любострастном прошлом Марии. Это неприятно царапало самолюбие. Вдвойне обидным казалось то мутное обстоятельство, что до свадьбы ведь ни о чём не докладывали, выжидали своего часа стервецы! Однако Чуб старался держать себя в руках, понимал: доброе может смолчаться, а худое обязательно промолвится, пусть даже с запозданием. Ничем внешне не выказывая естественной мужской досады, он деревянными губами сообщал доброхотам, что знает о Машкиных похождениях всё, что ему полагается – причём знает получше других, оттого в данном отношении новостей для него не предвидится; зато теперь Машка стала хорошей женой, налево глядеть не собирается и занята исключительно исполнением супружеских обязанностей. Так что в скором времени его перестали беспокоить по упомянутому поводу, и досада уступила место более благоприятному распорядку мыслей. Хотя, разумеется, за спиной Чуба перешёптывались, он догадывался. Тут уж никуда не денешься: людей хлебом не корми, только дай им поперемывать чужие косточки в мутной воде. Впрочем, Чуб старался об этом не думать, и у него чаще всего получалось.

***

Периодически родители возобновляли свои приставания насчёт будущих наследников. Особенно мать, которой не терпелось понянчить внуков.

– Неужели вам не хочется потискать ребёночка? – зудела она Чубу и Машке, делая круглое лицо, точно готовилась по первому сигналу расплакаться и засмеяться одновременно. – Неужели не мечтаете переодевать его в распашонки, ползунки и разные костюмчики? Водить за ручку по двору? Кормить из ложечки?

Впрочем, батя тоже не оставался бессловесным и старался вносить своё мнение весомыми категориями:

– Хватит, нагулялись по всем четырём сторонам, теперь пора браться за ум без дураков, – бормотал он с настоятельно-тошнотворным лицом. – Чтобы пускать по ветру своё семя, на это не требуется большого ума. А вы попробуйте расплодиться внутрисемейно, как полагается сознательным гражданам с положительными установками. Ничего, не сахарные, не растаете, если выродите и воспитаете двух-трёх ребятишек. Это надо не только вам, между прочим, но и обществу. Не то демография в стране окончательно оскудеет, и все тёплые места тут займут иностранные гастарбайтеры и другие разные агрессоры, – как тогда станете жить под чужеродной пятой? Кому наследство передадите?

Чуб обычно в спор не вступал – крепился, отмалчиваясь. Дети казались ему символом неопытной любви и остаточными брызгами удовольствия, а пользы от них никакой он не пытался представить даже в неразумных снах. Чуб не задавался вопросом, как найти своё продолжение в будущем, ему вполне хватало и настоящего, в котором он более-менее удовлетворительно существовал без потомства. А если сказать по правде, то даже не очень удовлетворительно – во всяком случае, хотелось бы гораздо большего. Он не богатей с толстым кошельком, ему и для себя-то денег недостаточно, откуда тогда взяться средствам на содержание дополнительных хлебогрызов? Да и вообще до будущего ему не было дела. Грядущие люди и не вспомнят о нём, Чуб в этом не сомневался. Хоть чужие дети, хоть свои собственные; не говоря уже о внуках, правнуках и праправнуках. Даже имени его вспоминать не захотят. Так зачем же себя обделять и утруждаться почём зря? Абсолютно незачем.

Правда, со временем Чуб понял, что родители не отстанут, и вопрос угрожает, поднявшись в полный рост, обернуться крупной ссорой между поколениями. Всё чаще старики доводили его своим нытьём до белого каления.

– Вот сами и рожайте, раз вам нечего больше делать! – однажды в сердцах рявкнул он. – А я и на самого себя пока зарабатываю маловато. Вот если б вы были богатыми – тогда другое дело! Насле-е-едников им подавай! Ишь какие щирые! Телевизора насмотрелись, да? Где оно, наследство-то ваше? И кому потом прокармливать ваших наследников – мне? Нашли дурака!