Усталость охватила не только тело, но и ум: я словно лишилась части воспоминаний и не могла вспомнить даже номер собственного телефона. Со мной так уже бывало раньше при сильном утомлении, и я боролась с желанием улечься прямо сейчас на диване, поскольку в этом случае я бы заснула мёртвым сном, а мне ещё предстояло идти в душ. При мысли о воде меня кольнула необъяснимая тревога. Раньше я никогда не боялась воды, и это мне ещё сильнее не понравилось, но анализировать ситуацию сил не было. Я стояла, вдыхала запах липовой листвы и смотрела на детскую площадку. Более умиротворённого вечера не помню в своей жизни, и тем нелепее было внезапно возникшее желание встать на подоконник и шагнуть в пустоту. Или просто наклониться и упасть вниз.

Я не соображала, что делаю. Мной овладело чувство парения, и я встала на подоконник. Дети играли достаточно далеко, внизу пробегала собачка, и всё. Я никого не убью весом своего тела. На минуту замерла на карнизе, держась за раму, а потом меня начало затягивать вперёд, как бывает в реке, когда заходишь глубоко. Захватило дух, но страха не было — ни когда я выпала из окна, ни когда ударилась об асфальт.

Страх пришёл секунду спустя, когда я не почувствовала боли. Мелькнула абсурдная мысль: второй этаж — это не так уж и высоко, я могла не пораниться, и страх усилился. Даже при падении со стула человек неминуемо ощущает силу удара, а я не только ничего не почувствовала, но ещё и плавно отскочила от асфальта, как воздушный шарик, медленно проплыла несколько метров вдоль дороги, снова чуть заметно стукнулась об асфальт и проплыла ещё немного, прежде чем упасть окончательно.

Лететь над землёй было здорово, но оценить всю прелесть полёта мешала нарастающая тревога: как же это, что со мной случилось, ведь я не сплю! Уж в этом-то я была уверена — несмотря на ущербность восприятия, я знала, что это не сон. Оттолкнувшись, опять приподнялась на полметра в воздух. И вдруг меня обожгла ужасная догадка: я ничего не чувствую, потому что я… умерла! Упала и разбилась насмерть! Сейчас тётя выглянет из окна и увидит моё окровавленное тело. Она вызовет милицию, скорую, потом позвонит маме. Каково будет моим родителям узнать такое?

Я не знала причины своего поступка. Ведь всё было хорошо! Что, что толкнуло меня на столь безрассудный шаг? Я просто была в гостях, отдыхала в маленькой комнате, а завтра собиралась домой. Как можно было так глупо перечеркнуть свою жизнь?

Я наконец прекратила своё сюрреалистическое парение над землёй и с содроганием обернулась, ожидая увидеть жуткое зрелище, но тела своего не увидела. Мимо прошёл человек, и я его видела отчетливей некуда, а он меня не замечал. Посмотрела вверх, на то окно, из которого выбросилась, и с удивлением обнаружила, что оно закрыто, а на том самом месте, где минуту назад стояла я, находится цветок. И уж совсем ни в какие рамки не лезло то, что я увидела в следующий миг: по улице шла моя тётя. Я машинально бросилась к ней, но она не отреагировала, молча вошла в подъезд, и дверь с лязгом захлопнулась. Решительно никто не видел окровавленного тела, и я в том числе. Потому что его не было.

Между делом я отметила, что на тёте чёрная кружевная косынка, совершенно не подходящая к её цветастому платью. Я испытала резкое чувство обиды. Оно уже докучало мне сегодня, когда тётя ушла на кухню и оставила меня одну, но сейчас было острее. И одновременно с этим меня настигла новая волна страха: так где же на самом деле находится тётя? И почему меня никто не видит? Неужели я и вправду мертва?

Ситуация походила на сон, но, в отличие от сна, сейчас я не могла проснуться, чтобы вырваться из этого кошмара. Мир будто завис вокруг, и нечто держало меня как клещами, не давая уйти. Бросив прощальный взгляд на окна, которые когда-то были родными, я пересилила свою тоску и вышла за угол дома. Улица была как улица, шли люди, ехали машины, но мне уже не было места в этом мире.

Идти не могла, тяжело было даже стоять, и я повалилась на дорогу, мучительно пытаясь вспомнить, что же произошло такого, из-за чего я теперь лежу, наполовину погружённая в асфальт, а сквозь меня идут люди. Я всё ещё боялась назвать себя мёртвой — это порвало бы последнюю нить, связывающую меня с жизнью, хотя все сомнения уже отпали и я не строила иллюзий.

Нелепая мелочь открыла мне глаза. Дети, играя, брызгали друг друга водой из бутылки, и я, невзирая на слабость, с криком — никому не слышным криком! — шарахнулась прочь от водяных брызг и всё вспомнила. Это произошло не только что, а позавчера. Сегодня третий день, как я утонула. Вот и объяснение того, что я, не помня себя, оказалась здесь, а не дома или на кладбище.

Возможно, мой выбор связан с тем, что тётя взяла на память мою фотографию, и я каким-то образом проделала вместе с тётей обратный путь к её дому. Я поняла, что отныне всегда буду бояться воды — хотя какое теперь для меня может быть всегда? Сознание уже распадалось — отсюда слабость и провалы в памяти, и хорошим в этом процессе было только одно: вместе с другими чувствами уходил и страх, уступая место безразличию.

Безразличие — это последнее, что мы испытываем в жизни и после неё. Обида на тётю пропала без следа, и когда тётя снова прошла мимо — уже без чёрного платка — и направилась в магазин, чтобы купить продукты, в которых у меня больше нет нужды, я просто отметила это как факт: вот моя тётя. Я вижу её в последний раз. Сочувствие к родным, злость на того парня, что столкнул меня в водоворот — всё растаяло, как дым. Эмоций не было, потому что мне нечем было их испытывать.

Потом я ослепла. Ещё через некоторое время ушла усталость. Мне казалось, что я стала маленькой-маленькой, меньше горошины, и единственной крупицей восприятия оставался слух, хотя различить какой-либо смысл в потоке звуков я уже не могла. Мне не было плохо, мне было «никак». «Меня больше нет» — вот последний всплеск сознания, последняя вспышка мысли в том, что от меня осталось. Потом исчез слух, и с ним исчезло всё.

========== Рассказ 5 ==========

— Что, боли не было?

— Была, разумеется, но раньше. В тот момент, когда я утонула. В мои лёгкие хлынула вода, и это было адски больно, и потом была ещё другая боль, разом во всём теле, после которой я потеряла сознание и снова начала воспринимать мир только на третий день, в тётиной квартире. Вообще я считаю, что смерть через утопление самая страшная, это чудовищное состояние, когда не можешь дышать, лучше быть застреленным.

— Ау! Есть среди нас застреленные? Отзовитесь!

— Молодой человек, вы, кажется, были на войне…

— Что, моя очередь рассказывать? Хорошо. Только без подробностей агонии, это никому не интересно. Одно скажу: не верьте, когда в кино показывают, как смертельно раненный герой торжественно говорит несколько прощальных фраз и через пять секунд спокойно умирает. Так бывает только в кино. В жизни, если тебя не убили наповал, а смертельно ранили, ты будешь умирать долго, иногда несколько часов, и далеко не спокойно. Я умирал сутки. Мне всегда больше нравились американские фильмы — там раненый боец честно просит: пристрелите меня.

Меня пристрелить было некому. Мои товарищи погибли. Я лежал на дне окопа среди мёртвых тел. Кто сам испытал агонию — тот знает, а кто не испытал — тому рассказывать бесполезно, всё равно не передашь правды. Поэтому сразу перейду к главному. Резко прекратилась боль — это первое, что я почувствовал. Почему-то у меня не было сомнений, что я умер. Не было ни огорчения оттого, что это случилось в восемнадцать лет, почти сразу после дня рождения, ни страха — только облегчение. Я отдыхал от боли. Смотреть на это, когда-то моё, скорчившееся тело было неприятно, и я вылез из окопа.

Никогда я не чувствовал себя так легко и свободно, и мелькнула кощунственная мысль: ради этого стоило умереть! Самым сильным впечатлением было это чувство свободы и силы, не знаю, как его описать. Словно во всём теле играет музыка, хочется прыгать, бежать куда-то сломя голову… Но оно было недолгим.