Она находилась в настоящем дворце с позолоченными стенами и узорчатым полом. Множество проходных комнат складывалось в анфиладу. Вот только было здесь пустовато… И грязновато. Мебели почти нет, как будто дворец на ремонте или заброшен. А у стены кто-то заботливо поставил веник, совок и ведро.

— В каждой четвёртой комнате стоит ящик для мусора, — прозвучал голос зайца откуда-то сверху. — Пройди в начало дворца и подмети все до одной. И делай это каждый день!

— Я не смогу столько подмести, — возразила Ада. — Мне всего десять лет!

—Уже месяц как одиннадцать, — насмешливо отозвался заяц. — Там, наверху, давно зима.

Ада выронила мешок.

— А как же школа? — ахнула она. — Я же отстала на целое полугодие!

— Будет тебе наука, — назидательно ответил невидимый заяц и продолжал: — Как видишь, ты уже большая девочка. Через год стукнет двенадцать — настоящая принцесса. Да и кто ж ещё? Во дворце — значит, принцесса! — он хохотнул. — После подметания будешь мыть полы, и если справишься — то тебя возьмут в прачки, потом снова в судомойки. А там как получится. Но дослужиться до швеи теперь будет очень сложно…

Ада его не слушала. Она достала из мешка перчатки и рабочий халат — теперь она была учёная и не хотела второй раз наживать мозоли, — взяла ведро с веником и совком и пошла к началу анфилады.

*

Её то повышали, то понижали. Она перемыла горы посуды и перестирала кучи белья, а уж сколько квадратных километров вымела — и не счесть. Однажды выдали для мытья полов кусок ею же связанной сетки, и её вновь накрыло старой обидой. С кем только ни приходилось иметь дело! Здесь, в «сказке», она насмотрелась на существ, которые не приснились бы ей и в страшном сне, но первое место так и осталось за Гаулгой: ни пауки, ни звероподобные монстры не смогли напугать Аду сильнее.

В какой-то момент девочка осознала, что огрызаться — себе дороже, и перестала реагировать на едкие реплики зайца и его свиты. Нельзя сказать, что она привыкла к рабству — разве можно к этому привыкнуть? Но она кое-как приспособилась. Хлопья вместо нормальной еды и вода вместо молока, голый пол вместо постели и глумливые насмешки вместо общения — такова была её жизнь.

И когда однажды заяц без предупреждения снял с неё ошейник, она удивилась. Дело было в прачечной, куда Аду приставили гладить простыни. «Зачем стирать и гладить, если ваш владыка не пользуется дважды одной вещью?» — спросила бы прежняя Ада, а нынешней было всё равно. Она лишь молча потёрла шею.

— Наклони голову вперёд, — приказала прачка, грузная баба с волчьими ушами.

Ада наклонила. Прачка загребла расчёской её отросшие волосы от затылка ко лбу и, щёлкнув закроечными ножницами, отсадила одним движением.

— Теперь подними. Отлично. А то мать увидит, что волоса отросли, будет вопросы задавать.

— Вы отпускаете меня к маме? — не веря, спросила Ада.

— Так полагается, — с сожалением сказал заяц. — Прошёл ровно год, и мы должны тебя вернуть, даже если ты и не заслужила. Вот только…

— Молчи! — шикнула на него прачка.

— Да. Чуть не забыл — переоденься в свою одежду. Мать не должна видеть тебя в этом рубище.

— Ура-а-а!!! — закричала Ада и закружилась в безумном танце.

========== Часть 10 ==========

— Надо было заставить её умыться, — сказал Стенолаз. — Больно уж лицо грязное. Ну да теперь уж не успеем.

— Главное, раньше времени её не выпустить, — проворчала кухарка. — А то одного вот так же выпустили, а потом на сто лет разговоров было.

— На двести, — уточнил заяц. — Отстаёшь от эпохи.

— Некогда мне за эпохами следить, — сварливо ответила старуха. — Когда с утра до вечера у плиты стоишь, то не до эпох.

— Стареешь, Бетацер! — поддел её Стенолаз.

— Хватит переставлять буквы в моём имени, — усмехнулась кухарка с ноткой кокетства. — Я не Бетацер.

— Заткнитесь, — флегматично сказал заяц. — На кухне будете миловаться.

Они все и Ада стояли в том самом сарае и отсчитывали минуты по кухаркиным золотым часам. Эти часы были Аде смутно знакомы, хотя ни у кого из родственников золота не водилось. «Наверно, видела у учительницы в школе», — подумала она.

В голову лезла всякая ерунда. Не выбросила ли мама коллекцию спичечных коробков? Не исключили ли Аду из школы за прогулы? Отдохнула ли мама за год от непослушной дочери, или, наоборот, скучала? Фу, что за глупости. Наверно, Аду искали с полицией. Мама наверняка вся извелась. Скорее бы увидеться! Уж теперь-то Ада будет вести себя тише воды, ниже травы. Отныне — ни одной истерики, чтобы маме никогда больше не пришлось краснеть за дочь. А что, если мамы дома нет? Вдруг переехала, и дом теперь чужой? За год много чего могло произойти…

— Время, — сказал заяц и подтолкнул Аду в спину. — Пошла! Ну!

Ада на деревянных ногах приблизилась к двери — такой знакомой, открыла её, на секунду зажмурилась от ясного летнего солнца, недоверчиво оглянулась — не шутят ли? — и припустила бегом к дому, крича во всю глотку:

— Ма-ама! Я живая!

Краем глаза она заметила незнакомого мальчишку лет двенадцати, стоявшего возле скамейки и державшего в руке Адин перочинный ножик. Наверно, год назад подобрал с земли и присвоил. Но до ножика ли сейчас? Только бы мама никуда не исчезла…

Ада вбежала в дом и чуть не налетела на неё.

— Что ты носишься, как сумасшедшая? — заругалась мама, и Ада застыла, опустив руки. — Орёшь, как полоумная, мне уже соседям стыдно в глаза смотреть! На кого ты похожа, свинья? Вся морда в грязи, штаны порваны — как трёхлетний мальчишка. Нет бы матери помогла, бессовестная! Мать с утра до вечера у плиты, на тебя готовит, стирает, убирает, а ты только свои удовольствия справляешь! Скотина!

Ада почувствовала, как к голове поднимается жар. Подзабытое за год мерзкое ощущение бешенства захлестнуло её вновь, все клятвы и обещания стать хорошей лопнули, как мыльный пузырь. «Сама ты скотина!» — захотелось крикнуть в ответ, и она до крови закусила губу, чтобы сдержаться. Скандалить было нельзя. Она вихрем пробежала мимо матери и укрылась в своей комнате. Упала на кровать, зубами вцепилась в подушку и пару минут сдавленно выла. Год не виделись, и такой приём! Даже не волновалась за дочь. Слёз не было, но ярость и обида душили Аду, хотелось заорать во всё горло… И она заорала.

— А-а-а-а-а!!! — пронеслось по дому и двору.

Мама тут же распахнула дверь.

— Что ты меня перед соседями позоришь, сволочь? Мало тебе того, что перед гостями опозорила? Женщина ушла в ужасе, она никогда таких неуправляемых детей не видела, — с отчаянием, чуть не плача, рассказывала она. Ада не понимала, о какой женщине и о каких гостях речь, но молчала, глядя в пол. А мама всё пыталась достучаться до неё: — Неужели тебе ни капельки не стыдно? Свинья! Такая здоровенная дылда, а орёт на всю деревушку. Ты меня скоро со свету сживёшь. Вся в своего отца, он тоже у меня на нервах любил играть. Хоть бы немножко совесть имела, скотина.

Мама не кричала, а говорила вполголоса, но Аде в ответ хотелось вопить. Выкрикнуть что-нибудь злобное, а потом убежать обратно в сарай, к зайцу и кухарке, и остаться у них навсегда. Наверно, так бы и случилось, если бы мама продолжала говорить, но внезапно засвистел чайник, и она ушла на кухню, оставив Аду в одиночестве.

Девочка стала колотить подушку, но это было всё равно что лупить воздух, и тогда она несколько раз с силой ударила деревянный подлокотник. От боли потемнело в глазах, и Ада скорчилась на полу. Только бы не закричать снова…

— Дочка, чай готов! — весело прощебетала мама, стукнув в дверь, и ушла дальше хлопотать на кухне. Ада слышала, как она напевает «Красную розочку». Мама имела отходчивый характер и никогда не сердилась подолгу, а вот Ада не унаследовала её доброты. Девочка понимала, что нормальный ребёнок сейчас встал бы и пошёл пить чай, но её всё ещё трясло и она могла снова сорваться. Если она сейчас устроит маме истерику, это будет катастрофа — целый год наказания насмарку.