— Интересная мысль.

— Моя покойная жена верила в Рай и Ад. Истово, ведь мы протестанты были, по крайней мере я. Затем эта болезнь… И на пороге своей жизни она мне сказала одну вещь: никто не имеет права решать за меня, как мне прожить и как умереть.

— Что она этим хотела сказать?

— Наверное, то, что она устала думать, что её жизнь, как и смерть, зависят от кого-то могущественного, восседающего на троне в небесах. В конце концов, сколько бы она Ему не молилась, результатов это не дало.

— Возможно, мы просто не видим Его ответы?

— Если это так, то возможно, что их вовсе нет. Нет ни ответов, ни богов. А все это… Рай и Ад — лишь наши жалкие попытки выдумать себе оправдания поступкам. Ну, что-то вроде: сделал плохо, значит виноват Дьявол, сделал хорошо — Ангелы божии наставили на путь истинный. Слишком все просто и сложно одновременно. Будто у нас тут нет выбора вовсе.

— А если есть, но он ведёт в Ад? Или Рай? Или еще куда-нибудь на Плутон?

— Знаете, мисс Деккер, мой Ад со мной всегда. С того дня, как умерла моя жена. И я виню только себя в том, что не заметил течения болезни раньше… Так тогда у меня вопрос — а зачем мне Бог, если и Рай, и Ад я создаю своими руками? И наказываю за проступки себя сам, а не какой-то там выдуманный мужик с вилами и рогами. Мой Дьявол — это моя совесть.

Беатрис хмыкает, допивая виски. За спиной раздаются знакомые шаги. Хлоя торопливой походкой считает расстояние от входа до барной стойки.

— Беатрис?

— Мама…

— С утра и уже пьешь? Кого-то это мне напоминает.

— Да-да… Но я знаю меру. Где была?

— Как и каждое воскресенье. Никто не приходил?

— Если ты о Люцифере, то совершенно точно его не было, — салютуя опустевшим стаканом, отзывается Беатрис. На сердце тяжело лежит груз сомнений.

========== Круг Седьмой. ==========

***

Гулким эхом в тишине коридоров Ада раздаются шаги. Пепел и перья Ангелов опадают с небес, долетая до самых глубин Преисподней, устилая пустые камеры и тронный зал толстым ковром. Он больше никуда не спешит. Осталось разрушить последнюю стену, и мир навсегда забудет, что значит жить по воле богов. Люди обретут свободу.

… Сошел ли я с ума? Хороший вопрос… Физическая боль может свести с ума, и это неоспоримый факт. Но когда именно это произошло? В моем давнем прошлом или моем бесконечно страшном настоящем? Свела ли меня с ума боль физическая или всё-таки виной тому проклятье Божье, или, быть может, моя собственная слабость, или сотни других причин? А может, так было всегда, с самого начала времён? Ведь как ни крути, в моих венах течет Его кровь, а целостностью рассудка Он не может похвалиться. Да, я не рожден сыном Его, подобно Михаилу, Люциферу и прочему высокородному обществу. Но я — сын Адама, плоть от плоти Его, по образу и подобию сотворён. Дитя инцеста, а значит — изначально греховен, и мое проклятие в том, что я первый в роду своём. Первый во многом… Века, тысячелетия я бродил по земле и видел, как первые люди сотворяли новых богов, как эти боги начинали свою жизнь и как заканчивали, как им поклонялись и как про них забывали… Одним больше, одним меньше — не имеет никакого значения, потому что дух человеческого рода окреп. И сейчас, на рубеже тысячелетий, я вижу, что в силу свою вступают новые, могущественные боги: Наука и Технология. Им нет нужды в поклонении, ведь созданы они лишь любопытством человека, а значит, будут жить, пока жив род людской. За что, кстати, спасибо Люциферу. Если бы не его выходка назло Отцу с яблочком от древа познаний, не обзавелся бы род людской привычкой совать во все дела свой любопытный нос. Итак, сошел ли я с ума? Или всегда был сумасшедшим?.

В тишине Ада слышно, как падают ангельские перья. Тихо шелестя, подобно снегу, кружатся они в воздухе, сброшенные с райских пределов. Никто более не кричит в стенах казематов. И знаете, что? Тишина страшнее криков. Никогда не знаешь, какие ужасы она скрывает. Например, меня…

Бесконечная круговерть казематов. Камеры-камеры-камеры… Вина, ужас и боль… Люцифер затравленно озирается по сторонам, стоя в пустом лабиринте. Время в Аду остановилось много веков, много тысячелетий, много миллиардов лет назад. И теперь он сам ощущает, что задержался тут слишком на долго. За это время в стенах его заведения побывало бесконечное, бессчетное количество душ. Кто-то за грехи свои пробыл тут безумно долго, кто-то ушел сразу же. Но сам воздух Преисподней пропитан безысходностью, страхом и виной. И с каждым вдохом они проникают в его тело, в его душу все глубже. В какой момент все изменилось? Когда он перестал быть Властелином Ада и стал его заключенным? По настоящему заключённым, а не наказанным Папочкой за проступок.

Закрывая очередную камеру он безнадежно вздыхает, и устало садится на пол, подпирая спиной запертую дверь. Ад кружится вокруг него безупречной головоломкой без разгадок. Что произошло, его больше не интересует. Насущным становится другой вопрос — как выбраться из Преисподней? Там, наверху, его ждёт его Хлоя. Его Ангел. Его Душа. И от того еще страшнее и тоскливее — а вдруг больше не ждёт? Он столько раз оставлял ее без предупреждения, столько раз заставлял волноваться за свою персону, что теперь даже вернувшись, ему будет страшно показаться на глаза женщине. Люцифер подтягивает колени к груди и, обхватив их руками, всматривается в никуда. Самой страшной пыткой в его жизни было внимание Отца, вернее, его отсутствие. Ему казалось, что если сделать что-то достаточно заметное, Бог обратит внимание на сына своего и, возможно, только лишь возможно — будет им гордиться так же, как этими мелкими созданиями, появившимися на заре человечества. Задумавшись, Люцифер не замечает, как проваливается в тяжелый дремотный бред. На самом краю сна высокие тонкие фигуры мечутся, подобно животным в клетках, нетерпеливо размахивая хвостами, в ожидании своей свободы. Что это за звери — никто не знает. Быть может, это всего-лишь плод его фантазии. Гулкие неспешные шаги приближаются, но задремавший Люцифер почти не обращает на них внимание. Лишь когда над головой раздаётся тихий голос, он с удивлением обнаруживает прямо перед собой мрачный силуэт.

— Ты заблудился?

Люцифер вскидывает голову и встречается взглядом с огромной темной фигурой, окутанной мраком. Плащ, сотканный из мрака и тумана, поглощая свет, не даёт узнать лица, хоть голос и кажется отдалено знакомым. Глубокий капюшон надвинут на лицо так сильно, что кажется, будто там, под его тенью, нет абсолютно ничего. И всё же голос… Этот хриплый, вечно простуженный голос…

— Кто ты, демон?

— Демон? О нет, Люцифер… Хотя… Стараниями Мейзикин я мог бы стать и им…

Голос звучит мягко, без насмешки. В нем сквозит ирония и сочувствие одновременно. При упоминании имени Палача Ада Люцифер вздрагивает. Мейзикин пропала, кажется, миллион лет назад. И бродит он тут столько же совершенно один…

— Нет-нет, миллиона еще не прошло, поверь, — словно прочитав его мысли, высокая фигура в плаще протягивает руку, предлагая помощь, чтобы подняться.

Люцифер недоверчиво смотрит на раскрытую ладонь. Вполне обычная такая человеческая ладонь, с крепкими толстыми пальцами, глубокими, хорошо очерченными линиями жизни, ума и сердца и небольшими, чуть тонковатыми ногтями. Люцифер чувствует, как ускоряет бег в груди сердце. Тревожное предчувствие пугает. Он вскидывает голову, силясь разглядеть своего неожиданного визави.

Фигура незнакомца никуда не исчезает, лишь продолжает держать руку раскрытой ладонью кверху. Люцифер хватается за жесткие пальцы, заставляя себя рывком подняться с пола.

— Что тут произошло, Вечный? — невольно спрашивает Люцифер, уже догадавшись, кто стоит перед ним.

— То, что должно было произойти, — Каин откидывает мрачный капюшон с головы.

Его взгляд светится изнутри чуть голубоватым свечением, лицо словно озарено светом. Люцифер изумленно замирает.

— Это же невозможно… Ты же человек…

— Человек… — соглашаясь, кивает Вечный. На его губах играет мягкая, почти отеческая улыбка, и от этого Люциферу становится крайне неуютно. Кажется, будто фигура перед ним насчитывает бесконечное количество жизней сразу.