Забывая в прослушивании музыки, сколько прошло времени, я увидел папу в дверном проёме. Жестом предупредил его, что уже готов выходить. Обувая берцы, я расправил штанину светлых джинсов и нарекал себе, как вернусь домой закинуть портки в стиралку. А то носков скоро не будет!

Воздух прогрелся ровно настолько, что хватало ощущать тепло на пару секунд, и снова кожу щипал морозец. По дороге, куда мы ехали, пожелтевшие листья, летели в разные стороны. Осень пришла. На этой улице я был очень давно. Здесь находились маленькие разных цветов домики, поделенные на две части – и у каждой половины свой двор. Папа остановил бардового цвета нос «Нивы» у ветхого забора, которому нужен ремонт. Стоило выйти из машины, как услышал знакомый голос. Это оказалась бабушка братьев Беркут. Она была той, какой запомнил. Маленькой, худенькой в платочке, божий одуванчик! Добрые голубые глаза смотрели на меня, как на родного внука, оказываясь ближе. На бабушке Анне чёрная кофта и брюки казались одним сплошным мешком, а платок выделялся на фоне смуглого лица. Чувствовалась, что хочет многое сказать, спросить и вместо слов подходит, обнимает меня. Я сделал над собой усилие, чтобы сравниться ростом, зажмуриваясь. На душе вдруг стал образовываться водоворот потери… я это понял, когда увидел в таком же одеянии свою бабушку Любу. Они с бабушкой Аней точно близнецы, только глаза другого цвета, карие – на загорелой коже, казались бронзовыми – и смотрели они так же, как небесные.

И вдруг происходит то, чего я не хотел больше всего на всём грёбаном мать его свете.

Вот я прошел к яблоням, а дедушка ругает, что зелёные нельзя есть.

Вот вишню собираю на варенье, а дедушка в своей фирменной кепке и клетчатой рубашке грубым басом хохочет, видя, как я потом это всё перебираю, чтобы бабушка сделала варенье вместе с ней.

А мне было всего пять лет, пять, и я это вспомнил!

Будто вчера всё это делал…

Ещё какие-то расплывчатые слова в мой адрес от дедушки долетают до моей души, разбивая на осколки, превращая их в пыль, последние остатки самообладания…

– Ба… – надломленным голосом произнёс я, подбегая к ней крепко обнимая.

– Тише, тише родной… Я уже стара для таких объятий…

Она даже в этой ситуации держится больше, чем я и утешающе гладит по спине, голове, целуя в щеки, лоб, тихо всхлипывая со словами, которых никто не слышит, кроме меня.

– Он хотел тебя увидеть… Очень хотел… Говорил, помру, когда Игорь невесту найдёт…

У меня никаких слов не было уже. Просто стоял в обнимку с бабушкой. Каждый пытался успокоить другого. Мы прошли с ней к подъехавшему «Патриоту». Оттуда вышли… трое из ларца! Двое в чёрном, один в сером, как мой отец – видимо с участка. Ну, серьёзно! Брюнеты с голубыми глазами, высокие, подтянутые, с прямой спиной. Диму я сразу узнал, по прическе, – как ходил в детстве постриженный по плечо, так и ходит, – и серьёзному взгляду. Серёга спрятал руки в карманы джинсов, опуская глаза, и на выдохе прошел за отцом и братом. Ни у меня, ни у друзей детства слов не было на разговоры. А вот дружеские объятья говорили о многом. Они искренне скучали и переживали.

– Ма, ты вот не могла подождать? – громким шепотом ворчал крёстный. – Я же сказал, сейчас приеду.

– Ты два часа назад это говорил, – в тон ответила ему. – Всё. Молчи.

Немного погодя, я отошел с братьями от взрослых. Пусть разговаривают сами. Уже начали подходить те, которых в лицо не знал и не стал смущать. Мы втроем зашли за две яблони. Я спрятал руки в карманы, наклоняя голову к стволу. Гладко-шершавая кора коснулась лба и правого уха. Никто не решался разговаривать. Только взглядами обменивались, как в немом диалоге. Дима стоял напротив меня, точно также, скрестив руки, а Серёга качался на носках туда-сюда и, кажется, только он мог ещё нарушить тишину, но нет… Я увидел Максима. Чёрные туфли. Тёмно-джинсовый брючный костюм. Волосы заплел, как и Дима в короткий хвост на затылке, только у Димы виски не выбриты. Что касаемо Серёги, у того короткий панк… хотелось расспросить о многом, но ком застыл в горле и оставалось молчать.

– А вот вы где, спрятались от меня? – радушно начал друг, здороваясь с каждым из братьев, а меня похлопал по-братски по плечу, и этого было достаточно. – Скоро привезут?

– Вроде сказали к одиннадцати, – ответил Дима, засучив рукав, где засиял браслет от часов. – Без пяти уже. Надо идти.

– Да вон едут уже, – с тревогой подхватил Серёга.

Я громко выдохнул, шагая последним. Ноги не слушались, а руки будто утонули в карманах джинсов. Стоило подойти к тюкам, на которых уже опустили закрытый гроб, у меня в душе всё перевернулось. Застыл, точно увидев перед собой привидение. Не знал, как реагировать. Поскольку, я ближе всех к дедушке был, не робея, положил руку поверх его скрещенных кистей. Холодные… в них угасла жизнь ещё до того, как увезли в морг… А ведь когда-то эти руки учили мастерить лук… По моим щекам побежали ледяные дорожки, когда я отошел от гроба, давая родным и близким попрощаться с ним, посидеть рядом. Мне не хотелось находиться здесь. Не хотелось верить в происходящее. Но я стоял на месте, у ног в белых сапогах к которым скоро нужно будет прикоснуться и сказать «прощай». Сердце не слушалось и билось галопом, видя, как мать подходит к гробу, наклоняется к своему же отцу и прижимается лбом к его пальцам… На моей левой руке ощущается ледяной след. На щеках застыли слёзы. Не думал, что способен на такое. Нет, я не рыдал, а молча ревел. Меня кто-то разворачивает к себе, и я по табаку узнаю крёстного. Почему-то сорвался на всхлип, как ребёнок… поджал губы, глубоко дыша.

– Я не могу на него смотреть… Мне кажется, он спит… – шепотом говорил я, боясь, что кто-то услышит.

Дядя Виталий ободряюще и легонько потряхивает за плечо, как бы говоря, ты сильный, справишься. Я оборачиваюсь и снова смотрю на дедушку. Даже сейчас он улыбался… Нащупывая в своём кармане закрытую пачку сигарет, я положил её к нему с коробкой спичек. Зажигалками никогда не пользовался. По наитию стиснул пальцы его… Холодные… Всё те же… В глазах начинает уже не щипать, а застывают айсберги от слёз. Откуда во мне их столько!? А ещё говорят, мужчины не плачут.

Всё происходит, как в тумане… Большая часть гостей расходиться… Кто-то говорит слова мне, желая держаться и не опускать руки… Я не замечал, как многие давали деньги… Прятал в карман то в один, то в другой… Дальше, мы разошлись по машинам… Со мной сел Дима, обнимая как младшего брата за плечо, а я упал просто ему в его плечо лбом, зажмуриваясь… Таким беспомощным себя чувствовал, и у меня никогда не было старшего брата… И вот он, сидит передо мной… Как только машина останавливается, вереница из десятка пожилых людей в тёмных и серых одеяниях идут за гробом, который несут четверо мужчин… Я вышел с салона «Патриота» и обернулся назад. На трассе и тротуаре лежали ветки кедра… Когда успели накидать? Не помню… Со мной снова идёт Дима рядом, а поодаль поспешили Серёга с Максом. Каждый смотрел на меня обеспокоенно и понимающе. Могилу моего дедушки как оказалось, выкопали рядом с могилой дедушки братьев Беркут…

Стоп. Что?

– Рак горла… – глухо ответил старший, смотря с тоской и улыбкой на могилу дедушки. – Теперь приглядывай за своим другом.

Он будто по-настоящему разговаривал с ним, а по взгляду видел, как хочет уйти отсюда, чтобы никто не видел его остекленевших глаз. Впрочем, у Серёги так же. А Максиму? Он вообще отключился от реальности, смотря куда-то вниз, то вверх, с каменным выражением лица. Сложно было понять, о чём думает и наверно не хотел об этом говорить, а может, хотел да не знал с чего начать…

– Пойдёмте, надо прощаться…

Эти слова звучат где-то далеко… Мои шаги сливаются со стуком сердца, замечая кто, приехал сюда… Вот, честное слово, я застыл на месте и не знал, куда идти.

Юля

Я была на кладбище в день рождения своего деда, но не прощалась с ним, как Игорь. Нельзя было так думать, однако, я была рада, что он с ним прощается, а не как я слышу от родителей, что у меня оказывается, бабушка жива. Только особо с нами не общается. Дедушка давно в могиле. Знаю, грубо звучит. Было не то, что обидно, а тревожно, что ни одна, ни второй не узнают, как я выросту, пойду учиться или выйду замуж. Как пойдёт. Что мне оставалось делать, после того, когда узнала о родителях мамы? Буду радоваться, и грустить за других людей. А у моего папы вообще никого нет. Вернее, у него есть мы и друзья, а родители его, – мои бабушка с дедушкой, – давно забыли про него и не в курсе, что внуки растут. Правда, какую я бабушку знала, так это его бабушку, которая воспитывала его. Надо будет обязательно съездить в гости и к другой прабабушке, – бабушке моей мамы. Вот, оказывается, у меня целых две бабушки, а дедушек ни одного… Все здесь. На кладбище.