- С июля сорок первого. Я как приехала, думала : вот кончится война и заживём здесь с Иришкой лучшей жизнью”, а её в январе не стало..

- Дочь твоя?

- Дочь? От Николая Добромирова? Да он пил как скотина, не просыхая, - в тихом голосе звучала горькая усмешка., - Единственное, что он оставил - это долги. А Иришка - его сестра, с которой мы эти долги три года выплачивали. Хорошая была…вот она умерла по чести…

- Гордиться надо, что такого человека знала.

- Горжусь…а Добромирова я и не любила никогда.

- Как?

- Да никак. А замуж пошла из жалости. Уговаривал меня долго, я не соглашалась, а потом сдалась. Да и родителям досаждать не хотелось…Дочь, говоришь. А я ведь до тебя ни с кем. Ни-ког-да…, - грустно улыбнулась женщина, кладя свою голову ему на грудь

- Машка…

- Ты думаешь, я жалею? А вот нисколько. Да и лучше уж так, чем как мои соседки.

- Ты бы себя с ними не сравнивала… спишь что-ли?

- Нет…

- Я же вижу, что спишь. Отдыхай, Машка, - он встал, собираясь уходить.

- Не уходи…останься , пожалуйста!

Он послушался, присев на край постели прямо под струю лунного света.

- Тот самый шрам от осколка, - прошептала женщина, нежно проводя по его правому плечу.

- Всё верно, он самый.

С минуту они сидели молча.

- А я ведь знаю почему ты Иваныча не боишься, - загадочно улыбалась Маша, - потому что вы с финской знакомы. И злится он на тебя не по - настоящему, так, для порядка.

- Догадливая…, - в этот момент лицо Васкова озарила мягкая улыбка

- Улыбнулись-таки, Федот Евграфыч!

- Спи давай.

- Так точно, товарищ старшина, - кокетливо улыбнувшись, Маша отвернулась к стене.

========== Часть 9 ==========

Дождь. Холодный, враждебный, бил в стекла так, будто собирался их выбить. Начался третий день томительного ожидания, леденящего и…протрезвляющего, словно лёд, брошенный за шиворот изнемогающему от жары посреди жаркого лета.

Такова человеческая природа - жить, совершая ошибки, не признавая их за собой, а потом, совершенно неожиданно осознать, где и в чём оказался неправ. Жаль лишь, что осознание приходит поздно.

Поздно…”Идём на двое суток”. Двое суток кончились прошлым вечером. Где-то по углам пряталось слово “смерть”, ещё не признанное, отгоняемое всеми силами, но с каждой минутой становящееся все чётче и чётче, словно майский жук, которого отгоняешь, а он вместо этого начинает летать все ближе, досаждая назойливым жужжанием. “Нет, не может он умереть. Их шестеро, а немцев всего двое. Справятся. Должны”, - тщетно пыталась убедить себя Мария Никифоровна, понимая и то, что немцев могло оказаться больше и то, что не слишком-то внушительными бойцами выглядят пять хрупких молодых девчат, к которым она так бессовестно ревновала, совсем не замечая того, что Федот Евграфыч их появлению вовсе не радовался, что проходил мимо них, смотря в землю, а ей говорил если не обо всем, то по крайней мере о многом…не замечала, зато замечала почти неземную красоту Комельковой, явно влюблённый взгляд Бричкиной и сходный с комендантом характер Осяниной. Замечала, отворачивалась, ехидничала…и каким резким стало осознание того, что пока страна крепла, собирая все силы на то, чтобы развить технологии, производство и как отдала эти силы на то, чтобы защитить родину; она будто и не выходила из клуба, оставшись той выпускницей в красном платье с манжетами, что разбивала сердце каждому, с кем танцевала, а стрелки всё это время шли вперёд. Невидимой рукой время стерло и новое красное платье, оставив заношенное и выцвевшее голубое; и танцы, оставив быт простой деревенской хозяйки; и может и клуба нет уже давно; неизвестно и то, что стало сейчас с теми пареньками, что так хотели скорее стать мужчинами; унесло время и Машку, оставив вместо нее Марию Никифоровну. И если раньше женщина цеплялась за воспоминания, как за последнюю соломинку, сейчас они перестали иметь значение, став всего-лишь прошлым и осознай она это хоть на неделю раньше, у нее могло быть и будущее. Теперь будущего могло и не оказаться.

Однако куда больше её пугало то, что за всё отмеренное им время она не сказала самого главного - слов любви. Показала, но не сказала. Может, потому что понимала любовь не так: через всю жизнь она пронесла нечто вроде детской привязанности, благодарности и , возможно, все же любви, но не той , о которой пишут книги и показывают кино в больших городах, а той, которую испытывают к старшим братьям… до тех пор, пока они не встретились здесь. Именно тогда женщина поняла, что единственное слово, которым можно заменить слово любовь - это дом. Поняла, а сказать не успела.

В дверь настойчиво постучали. “Вернулись”, -на секунду обрадовалась хозяйка, однако за дверью стояла совершенно неожиданная гостья. Полина Егорова - та самая соседка, которую Мария Никифоровна порицала за беспутность, сторонилась и обходилась так холодно, как только возможно за то, что та едва ли не прямо предлагала Федоту Евграфычу плотские утехи.

-Пустишь? - с непривычной для своей натуры серьёзностью спросила соседка.

В эту минуту сердце хозяйки наполнилось сочувствием : счастливые люди так низко не падают, а значит, перед ней стоит не беспутница, а обыкновенная несчастная женщина, душа которой переполнена каким-то черным отчаянием.

- Проходи, конечно, сейчас чай поставлю.

- Вчера должен был вернуться? - спросила Полина, вешая насквозь промокший платок на печь.

- Кирьянова звонила в город, обещали прислать бойцов. Надеюсь, всё обойдется…да ты промокла вся, снимай платье, я тете свое дам.

- Что бойцов вышлют - хорошо, а то пропали и с концами. А в платье я в твоё ни в одно не влезу. Меня, благо, природа наградила.

- Не в том счастье ищешь, Полина, - беззлобно, однако с лёгким упрёком произнесла хозяйка.

- Счастья я уже давно не ищу, - на румяном лице Полины отразилась усмешка

- Почему?

- А потому что искать уже негде. Молодая была - всё было: и друзья, и родители…и Лёшенька. Чуть не с пелёнок друг друга знали. Потом у него армия, вернулся - расписались, а через три дня мамы не стало. В финскую Лёшеньку призвали , а батька добровольцем пошёл, в финскую его и убили. Лёшенька вернулся, а там новая война. В октябре на него похоронку получила. Вот и скажи мне, Маша, в чём мне счастье искать? В том-то и дело, что не в чем. А тебе есть потому что Надежда последней умирает. Так что есть у тебя ещё смысл ждать, это у меня нет.

- Бывает, по ошибке похоронки приходят, так что хоронить себя раньше времени не надо в свои… сколько тебе?

- Тридцать три.

- В тридцать три года жизнь только начинается, - вспомнила женщина Иришкины слова,… Как же там девочки? Не простыли бы, ночи холодные, да и дождь, - невольно вырвалось у неё.

Полина не нашлась, что ответить.

- Ты уж прости, ошибалась я, думая о тебе всякое , только одного не понимаю, зачем тебе было вести себя так с Федей, да и с этими зенитчиками?

- Женщина я , вот и все объяснение.

Женщины просидели так до самого вечера. Они говорили обо всем: о детстве и юности, о том, как сделать пирог вкуснее, о недавних победах советской армии, лишь бы не было тишины. Вскоре послышались три по-военному чётких удара в дверь. В глазах обеих страх смешался с надеждой.

За дверью стоял Виктор Иваныч. Вид его был не менее уставший, чем в тот самый вечер в конце февраля, только сейчас на лице его читалось что-то мрачное, тёмное, не предвещающие ничего хорошего.

- Все, - сухо произнес старый майор совершенно непривычным голосом, в котором от прежней остроты и задора ничего не осталось.

- Как все?, - мгновенно побелела Мария Никифоровна