Нужно было только видеть некий неописуемый испуг на её лице. Отчаяние овладело ею. Ей хотелось кричать, но крик точно застрял где-то в ней самой, в глубине груди, потому и получилось тихо, не столь убедительно:

– Если ты со мной что-то сделаешь, я наложу на себя руки, и тогда…

Она не договорила. Илья вдруг испугался, лицо его сделалось бледным. Он не знал, как вести себя дальше. Тем замешательством и воспользовалась Ирина – она выскочила за дверь. Оказавшись во дворе, убедилась, что её не преследуют, и перевела дух. Постояла, успокоилась и вышла со двора на улицу. В напуганной Ирине внешне будто ничего не происходило: она, притворяясь спокойной, отправилась домой.

Никуда больше в этот день Ирина не ходила. Никто, даже проницательный Андрей Иванович, не мог обнаружить на её лице пережитого страха за саму себя – впервые за себя.

Два дня сидел дома Илья, копивший в себе неизъяснимую злобу к другу. Вернулась из деревни Анастасия Алексеевна. Она увидела, насколько он внутренне переменился. Мать повздыхала да умолкла: сама когда-то была измучена, что саму себя не узнавала. Вот такая штука – любовь, тем более неразделённая.

– Отцу было плохо, боюсь, что ему… – Анастасия Алексеевна не договорила, полагая, что этим сможет заставить говорить сына.

Но разговора особенного не было. Отвечал он односложно: «нет» или «да», «посмотрим» или «сделаем», «наверное» или «как получится». А получилось у него как-то скверно. И мать не выдержала, разбранила сына. Потом ушла в свою комнату, откуда долго не выходила, где тихо плакала.

Это было вечером в воскресенье. А в понедельник следующего дня Анастасия Алексеевна вышла на работу, где ей обрадовались. Особенно обрадовались подруги, успевшие по ней соскучиться. Илья же, зная, что мать вернётся с работы поздно, после её ухода запер дом на замок и отправился на автовокзал… Не прошло и двух часов, как Илья оказался в деревне.

– Илюшенька! – обрадовалась старушка.

Старик услышал радостный голос своей старухи и, кряхтя, слез с печи. Обрадовался и он.

– Надолго? – спросил дед.

– Нет, вечером обратно.

– Неужто?

– От матери слышал, что тебе плохо стало, вот я и…

Старик махнул рукой и недовольно прокряхтел:

– Эх, бабы всегда так…

– Да не слушай ты старого дурака, Илюшенька, – советовала старушка.

Старик не стал ей возражать, как-никак знал бабью натуру. Однако Илья лукавил – он приехал не столько проведать стариков, сколько совсем по другому делу. Илья выбрал момент, когда остался один, без присмотра стариков, незамеченным достал мелкокалиберный охотничий карабин и тихо вышел во двор.

«Оружие это бьёт тихо, почти бесшумно, и убойность у него хорошая, – думал он нервно. – В самый раз для дела, что надо!»

У него был в мыслях уже заготовлен ответ на случай, если он всё же будет уличён стариками с оружием. Но это не понадобилось. В кладовой Илья вытащил целую пачку старых газет, изгрызенных мышами, и стал тщательным образом заворачивать в них карабин, затем свёрток перетянул белой капроновой бечевой.

«Теперь вряд ли у кого возникнет подозрение, что находится под бумагой», – подумал Илья.

Он вернулся в дом, вытянул нижний ящик комода, где залежались боеприпасы, взял патрон, подумав, взял ещё два – так, на всякий случай. В принципе, и всё…

Уже вечерело. Пришла пора прощаться. Простился Илья с изумлёнными стариками и отправился на остановку. Стал дожидаться рейсового автобуса, крепко прижимая к себе весомый свёрток.

Этот охотничий карабин некогда перешёл к деду после спора: прежний владелец (царствие ему небесное) проиграл пари. Оба они были некогда заядлыми охотниками. И тот ненароком похвастался, что его оружие бьёт лучше, точнее. Устроили соревнования по стрельбе. Дед стрелял из обычной двустволки, а другой из доброго охотничьего карабина. После условились, что проигранное оружие будто бы окажется утерянным – вот голь на выдумку хитра! А вечером того же дня сам проспоривший принёс домой деду и оставшиеся боеприпасы: ни к чему они теперь ему. Посидели вместе, выпили водки и разошлись прежними друзьями.

Подошёл автобус, Илья вошёл в него и поехал в город. Вернулся домой, на дверях висел замок. Затем Илья забрался на чердак, где и запрятал свёрток. Спустился вниз. Отпер замок. Вошёл в дом.

Вернулась с работы Анастасия Алексеевна. Илья показался ей спокойным, что удивило и обрадовало её.

– На завтра объявили штормовое предупреждение, – сообщила мать сыну.

Он отнёсся к этому сообщению преспокойно. Безмятежными бывают люди, когда убеждены, что скоро – завтра – должно всё непременно закончиться.

Утро. Солнце. Чистое небо. Ничто не предвещало бури. Анастасия Алексеевна только что ушла на работу, а Илья оставался лежать на диване. Полежав какое-то время, он поднялся и отправился на кухню, где дожидался его приготовленный матерью завтрак, который успел остыть. Мудриков умылся, съел холодный завтрак, после чего оделся и вышел на улицу.

Дул влажный ветер. Илья прошёлся по улице. Он обратил внимание на то, что створка окна дома напротив распахнута.

Стояла духота. Низко издали надвигалась огромная туча, надвигалась она на город. Ветер утихал. Но время от времени он врывался. Гнулись деревья, трещали длинные антенные мачты, поднималась дорожная пыль.

Илья завернул к себе, но в дом заходить не стал. Он прошёлся по двору, пройдя за дом, и забрался по лестнице на чердак, где поначалу ему казалось темно, потом, когда глаза привыкли к сумеркам, стал ориентироваться. Пол чердака равномерно засыпан толстым слоем опила. Солнце успело нагреть кровлю крыши, отчего на чердаке стояла жара. Илья открыл низкое, чуть ли не до насыпи опила, маленькое окно фронтона (входная дверца была не закрыта), и повеяло сквозняком. Через то самое окно хорошо просматривался дом Одовцевых.

Илья взял в руки свёрток, подержал его в раздумье и стал развязывать бечеву. Развязал, развернул и отложил в сторону бумагу. Илья отвёл назад затвор карабина, достал из правого кармана дрожащей рукой патрон, ввёл его в патронник и закрыл затвор. Оружие было готово к производству выстрела, то есть к совершению преступления. Мудриков опустился, сел на слой опила, вытянул ноги перед собой и ссутулился. Оружие лежало перед ним на коленях, а ствол оружия был направлен в сторону окна фронтона, в сторону дома Одовцевых.

Находясь на чердаке, как в духовке, Илья стал чувствовать, что как бы весь его организм печётся, то есть становится ленивым, расслабленным. Он сам себе казался абсолютно спокойным, но спокойствие было обманчивым: потупленные глаза выдавали его внутреннюю тревогу.

«Почему я не должен быть счастливым? – думалось ему. – Почему именно я? Это ведь несправедливо. Меня и без того счастье обошло, я и так уже наказан. Я ведь тоже хочу, чтобы и меня любили. А как я умею любить, умею быть преданным! Если надо, могу быть и ручным… Как несправедливо устроен этот мир: почему одним всё, а другим ничего?.. Если судьба сама не даёт, значит, нужно брать самому. Боже, как всё несправедливо. Нет, сто раз нет… Почему он, мой лучший и единственный друг? Почему не я? Отчего я такой несчастный? – бредил Илья. – Надо решаться: либо сегодня, либо никогда… Но что?.. Смириться?.. Согласиться с тем, что уже есть у меня? А что у меня есть?.. Пока ничего. Вот этим ничем нужно пожертвовать. Что мне друг – ничего, когда он лишил меня счастья в любви… Боже, какой бред… Нет, я не могу, я не знаю, как это…»

Вдруг ударил гром над самой его головой. Илья испугался, вздрогнул, и одновременно с тем палец руки, вольно лежавший на спусковом крючке карабина, нажал на него. Разумеется, самого выстрела Илья не слышал: грохот неба заглушил тихий шум выстрела. Между тем он интуитивно и испуганно передёрнул затвор, и оттуда выскочила стреляная гильза. Илья повернулся к окну фронтона.

На улице было сумрачно: огромная туча нависла над городом. Подул ветер, и с шумом окно захлопнулось. Участился ветер с порывами. Крупные капли дождя падали на кровлю крыши. Дождь усиливался, а вместе с тем усиливался и шум кровли.