– А он современник или классик? – поинтересовалась Аня.

– Ты хотела спросить, жив он ещё или нет?

– Ну, как-то так, – смутилась она.

– Нет, живший в первой половине девятнадцатого века, он умер в возрасте двадцати четырёх лет.

– Так рано? – сочувственно сказала Ирина. – Как и Лермонтов.

– Увы, да… «Ах, красота – это страшная сила!..» – процитировал он поэта. – Но парадокс в том, что эта последняя строка – из стихотворения о дурнушке, некрасивой девчонке… Так вот, и сама-то актриса, сказавшая эти слава в фильме, не обладала красотой, даже напротив… – не договорив, заметил Андрей Иванович и продолжил о другом: – Вот вы все здесь: трое молодых, разумеется, красивые – значит, вы сильные, а сила обязательно даётся для борьбы. Вот интересно, если бы вам пришлось применить так называемую силу, то на что и куда она была б направлена?

– Андрей Иванович, – обратилась Татьяна Тимофеевна, – нам бороться теперь не за что: нам бы, дай бог, здоровье собственное теперь сберечь – вот наше главное счастье… Разумеется, после наших детей, – добавила она после короткой паузы.

– Вот именно, нужно бороться за своё счастье, – быстро согласилась молчавшая до поры Аня.

– О каком ты счастье говоришь, деточка? – спросил Карлин.

– Ну, например… – задумалась она, – например, о любви.

– За любовь просто необходимо бороться, – поддержала Ирина.

– У вас, по-видимому, всё просто, – возмутилась Татьяна Тимофеевна. – А у нас ещё проще было: полюбили и женились без всякой борьбы.

– И как ты себе представляешь эту самую, скажем, борьбу? – спросил Андрей Иванович у племянницы.

– Не знаю точно, – отвечала она. – В литературе и в фильмах совершаются даже убийства во имя любви – это, что характерно, оправдывается…

– Ты говоришь как Илья; по крайней мере, так и он думает.

– Оправдывается с нравственной стороны, а с юридической так просто дело не сходит, – заметила Татьяна Тимофеевна.

– А у нас в школе одна история была, – быстро начала Аня. – В прошлом году пришёл к нам в школу новый учитель истории, ещё молодой, красивый такой. Так вот, влюбилась в него вдруг одна его же ученица, она из нашего класса, и завёлся у них роман. Учителя, которые старше, стали травить его. Не выдержав травли, он ушёл из школы. Забросила школу и она. Но тот учитель уговорил её, чтобы она вернулась в школу, – послушалась его. Учителя над нею ехидно, дразня, посмеивались. Это её очень угнетало поначалу, да привыкла потом. Теперь, я знаю (сама видела, и не раз), они спокойно встречаются после школы. Счастливы они! – радостно закончила она рассказ.

У Андрея Ивановича пробудились воспоминания, и он сделался задумчивым.

«Тот, вероятно, не упустит своего счастья, как некогда… – думалось ему. – Правильно, к чему придерживаться предрассудков, когда чувства сильнее?..»

– О чём ты, Андрей Иванович, так задумался? – спросила Татьяна Тимофеевна.

– Задумался, какая у нас волевая и умная молодёжь, – ответил он.

– Да, – согласилась Татьяна Тимофеевна. – Но всё-таки куда ей без нас.

– Однако поздно уже, – сказал Андрей Иванович и подошёл к окну. – Господи, что за погода… Что-то твой, Татьяна Тимофеевна, задерживается сегодня.

В дом кто-то вошёл.

– Вот и папа, лёгок на помине, – обрадовалась Анна.

– Ну-ну, – говорил он в прихожей, – я знаю и другое – что вспомнишь, и оно…

– Будет вам умничать, – улыбнулась хозяйка и спросила: – Ты чего так долго?

– Отчёт готовил за полугодие, завтра отчитываться.

– Понятно. А мы тут без тебя разговорились.

– А чего вам ещё делать? Давай чаю горячего – отогреться бы. Пойду переоденусь пока…

Андрей Иванович и Ирина вернулись к себе домой, когда начало темнеть. А когда холодно и пасмурно, как было сегодня, темнеет раньше.

Карлин находился у себя в комнате, ему не спалось. Он открыл окно. Ночь дохнула сыростью и холодом. Андрей Иванович посмотрел наверх, но, кроме тьмы, ничего не увидел. Постояв молча какое-то время у окна, он вдруг испытал на себе быстро пробежавшую дрожь от холода. Карлин закрыл окно…

Последние два дня Ирина испытывала смятение и внутреннее беспокойство. Что её могло так беспокоить? Мучительнее всего в ней оказалось то, что она не понимала, отчего это происходило. А между тем мало кто обратил внимание на сказанное Андреем Ивановичем Ирине в гостях у Одовцевых: «Ты говоришь как Илья; по крайней мере, так и он думает». Сама-то она сообразила это не сразу, а вспомнив, более прежнего забеспокоилась.

«Не может быть, – не верилось ей, – чтобы я думала так же, как Илья. Мы разные, мы абсолютно разные…»

Она поймала себя вдруг на мысли, что жалеет его.

Наконец-то на несколько дней установилась солнечная и тёплая погода, что позволяло выходить в город, тем самым развеяться, переключиться на другие дела. Лица наших героев стали весёлыми – пускай не все; и ясно солнышко всех не обогреет, как говорится. Потом дни испортились: опять похолодало и пошли обильные дожди. Возобновились частые хождения по гостям. И надумала Ирина навестить Илью.

«Поди-ка, скучает: один как-никак остался», – думала она.

Только как-то особенно сомневалась, одной идти или с Николаем, – и пошла одна, не сказав никому.

Илья в это время был дома, скучая, сидел возле окна. Увидев Ирину, свернувшую к нему во двор, он засуетился. Постучалась она в дверь и вошла. Илья её встретил возле порога.

– Добрый день, – сказала она.

Илья приветствовал её улыбкой. Они прошлись по прихожей вперёд и оказались в зале.

Ирина поинтересовалась:

– А мама надолго в деревню уехала?

– На этой неделе должна уже вернуться.

– Понятно. А чем ты занимаешься?

– Когда чем, а в особенности ничем.

– И не знаешь, чем заниматься?

– Не знаю, – улыбнулся Илья.

Они на какое-то время умолкли, не зная теперь, что спрашивать и о чём говорить. Такое безмолвие всегда тяжёлое, гнетущее.

Илья предложил чаю. Она не хотела его, но ради приличия вынуждена была согласиться. Через несколько минут они вдвоём пили чай. За чаепитием разговор их возобновился.

– Я слышала, – начала Ирина, – что ты передумал… Я имею в виду насчёт учебы.

– От кого слышала?

Отвечать она не стала, но в свою очередь настойчиво спросила:

– Это так?

Илья не ответил и направил разговор в иное русло.

– Он, конечно, у тебя сообразительный, – говорил Илья о Карлине. – Как хотелось бы мне, чтобы и у меня был кто-нибудь подобный. Он всё понимает, он всё видит у тебя. Побеседует он, и о тебе уже знает, как будто прожил с тобой бок о бок десяток лет. Даст какой-нибудь дельный житейский совет.

– Потому что Андрей Иванович прожил уже не десяток лет, – заметила Ирина.

– Ну да, конечно, не то что мы с тобой.

– Рано ли, поздно ли и до нас дойдёт мудрость. С годами, думаю, все становятся такими.

– Да ну, о старости говорить, – и он отпил глоток чая.

Ирине эта небрежность не понравилась, она спросила:

– Тогда о чём?

Илья повёл бровями, как делают многие, когда не знают, что и сказать. Ирина это поняла. Дальнейший разговор их продолжался с переменным успехом: то оживлённо, то вяло, но с каким-то напряжением – и напряжение нарастало.

Илья крадучись пододвинулся к Ирине ближе (они сидели на диване), закинул левую руку на спинку дивана и какое-то время оставался в таком положении недвижимым. Он дышал так, что, казалось, его возбуждённая грудь испытывала недостаток воздуха. Илья, как хищник, вот-вот должен броситься на жертву, но, видимо, ужасная сила его ещё удерживала. Ирина сидела, затаив дыхание, она ясно представляла себя жертвой. В таких обстоятельствах особенно проявляется инстинкт выживания (или самосохранения, как хотите).

Её вдруг осенило – она быстро поднялась с дивана, чего Илья никак не ожидал, и сказала:

– Ладно, я пошла.

И она быстро направилась к выходу и только тогда облегчённо вздохнула. Илья, соскочив с места, последовал за нею. Обогнал Ирину в прихожей, остановился у дверей, перегородив ей выход.