– Уже хорошо, – смягчился Антон. – Тогда обсудим объём посильной помощи.

– Да какие такие деньги могут быть у менеджера торгового центра? – ухмыльнулся Козличенко.

– У заведующего секцией! Одинокого, расчётливого и жадного. Таких, как ты, Валера, за версту видно.

«Надо же, разузнали, кем работаю, семейное положение…» Козличенко неприязненно взглянул на Антона. Этот субъект – сторож? разнорабочий? – явно становился неформальным лидером. С директором было бы проще. Жаль… Да и пусть! Если будут выгорать пять процентов, набежит, надо думать, немаленькая сумма. А там уж… Ладно, придётся раскошелиться.

– Выходит, вам без меня дело не потянуть! – язвительно констатировал Козличенко. – Ну, давайте обсудим… помощь, только на многое не рассчитывайте!

Если б не Михаил Михайлович Лещинский, неизвестно, как удалось бы им наладить поставку старых холстов и нужного состава красок. Да и времени ушло на это предостаточно. Михаил Михайлович был умён, лишних вопросов не задавал и не волновался, поскольку в таких делах достойное вознаграждение – вещь сама собою разумеющаяся.

А вот Иванцов волновался. Премиальный фонд исчерпался, Козличенко средства выделял недостаточные, да и те приходилось из него вытягивать. Подчас директора одолевали нешутейные страхи, ведь основная ответственность за всё лежала на нём: и за успех предприятия, которое иногда казалось ему настоящей авантюрой, и за дальнейшую судьбу «гостей», а главное – за то, что хранил тайну от властей.

Однако, приходя домой и встречаясь с Вележаевым, он успокаивался. Профессор был убедительным оптимистом.

– И не берите в голову эти мысли, голубчик! Всё непременно получится! Савойский великолепный художник! Да и мы не будем сидеть на завалинке. Я, например, когда всё устроится, пойду преподавать математику. Это, знаете ли, наука на все времена!

Фёдор Леонидович сдружился с женой Иванцова, Оксаной Ильиничной. Вместе они проводили немало времени, поскольку та была пенсионеркой и домохозяйкой. Они распивали чаи и мило беседовали, обсуждая исторические события и человеческие поступки.

Но это в дальнейшем, а поначалу Вележаев почти неотрывно смотрел телевизор. Казалось, он питается информацией, поставляемой этим ящиком с экраном. Только было непонятно, по вкусу ли это ему – столь непроницаемый вид имел он, поглощая очередную передачу, причём смотрел Вележаев всё без разбору.

Оксана Ильинична однажды не удержалась, озабоченно заметила мужу:

– Какой-то он дикий, этот твой старинный приятель. Темнишь ты, Даня!

– Он оказался в непростой ситуации. Просто ему нужно время, чтобы придти в себя. И поверь, дорогая, это наипорядочный человек!

Как и следовало ожидать, в определённый момент у Фёдора Леонидовича наступило насыщение.

– Нет, это чепуха какая-то! – произнёс он, не отрываясь, впрочем, от телевизора. – Как можно нести на руках автобус?

Оксана Ильинична никогда прежде не придавала значения расхожей истории о том, как поклонники Высоцкого несли своего кумира в автобусе несколько километров до ближайшей железнодорожной станции. Теперь, сидя на диване рядом с Вележаевым, она оторвалась от вязания и подумала, что это и в самом деле похоже на несуразную выдумку.

– Вы же понимаете, – продолжил Вележаев, – для достижения успеха в таком деле нужна слаженная команда под руководством единоначальника. Иными словами, должна быть проведена предварительная работа, включающая подбор людей и тренировки. Но чтобы кто-нибудь стал всерьёз заниматься этим… Значит, действовала, как всегда в подобных случаях, экзальтированная толпа, а максимум что она может – качать на руках своих кумиров. Впрочем, логика этих биографов понятна: у всех поклонники только на это и способны, а нашего-то героя вон как обожали!

– Интересно, эти фантазёры представляли себе картину во всей красе? – усмехнулась Оксана Ильинична. – Вот несут человека в автобусе, он мечется, требует, потом смиряется, садится у окошка и начинает смотреть на улицу.

– Да-с, картина…

– А как вам, дорогая Оксана Ильинична, такой сериальный штамп? – в следующий раз заметил Вележаев. – К гражданке Ивановой приходит следователь Петров с кучей каверзных вопросов, ибо он подозревает Иванову в совершении преступления. Или в соучастии или в укрывательстве – не важно, главное, симпатий к ней он не испытывает. Это однозначно читается на его лице, но гражданка Иванова вместо того, чтобы скорее распрощаться с неприятным визитёром, по какой-то дикой логике первым делом предлагает следователю испить чаю. Это что, неуклюжая попытка задобрить злого Петрова? Или важно показать, как в Ивановой сильны чувства гостеприимства?

Впоследствии высказывания Фёдора Леонидовича стали регулярными и, по большей части, не просто критическими, но ядовитыми.

– Это всё равно что бегать по улице, заголив зад! – говорил он по поводу одного ток-шоу, герои которого рассказывали о своих супружеских изменах, прижитых на стороне детях и со слезами на глазах мирились прямо в студии под аплодисменты зала.

– Фёдор Леонидович, в этих шоу снимаются артисты, – объясняла Оксана Ильинична.

– Тем хуже! Значит людям сознательно навязывается соответствующая модель поведения! Такое впечатление, что телевидение задалось целью вытряхнуть из общества всякую мораль! Интересно, кто стоит за всем этим?

– Великая либеральная революция! – высказала сугубо свою точку зрения собеседница.

С некоторых пор Вележаев вовсе перестал смотреть телевизор. Он засел за изучение «пропущенного» им исторического периода, в котором умещались две мировые войны, революции 1917-го и 1991-го, вся советская эпоха и великое множество других событий.

Вечерами он делился с Даниилом Викторовичем сделанными выводами.

– Мне всегда представлялось, что история человечества – это история смягчения нравов. Прогресс ведёт к улучшению жизненных условий, а вместе с просвещением – к укоренению нравственных начал. Проще говоря, суровые условия порождают суровых людей, достаток и нега – душевность и миролюбие. Однако мы видим обратную картину. Жизнь стала неизмеримо комфортней, а люди, почему-то агрессивней и безнравственней… Я ошибался. Внешние условия не имеют решающего значения. Пройденный путь человечества – это не движение к моральным высотам, не восходящая прямая, а кривая, которая колеблется между духовным и низменным.

– То, что характерно для отдельного человека, нельзя распространять на всё человечество. Отдельный человек взрослеет, мужает, мудреет. Человечество же, выбравшись из колыбели, не слишком-то продвинулось по пути взросления. Пока что это подросток с развинченной психикой, склонный к немотивированным поступкам. С одной стороны – ООН, то есть стремление к разумному и справедливому мироустройству, с другой – ИГИЛ, триумф дикости и зла. И нельзя делить мир на цивилизованный и отсталый. Для Земли, Космоса мы единое целое – че-ло-ве-че-ство!

Время от времени профессор назначал Савойскому и Батищевым встречи в известной музейной комнате. Там Вележаев читал своим товарищам лекции о современном мире, делясь знаниями, без которых невозможно было адаптироваться к новой жизни.

Встречи эти происходили (с ведома директора и под опекой Антона) в часы, когда музей бывал закрыт. Гости уже самостоятельно перемещались по городу, достаточно освоившись. В сущности, родной им всем Зуевск мало изменился за минувшее столетие, поэтому осваиваться пришлось не в нём, а в людском окружении. При соблюдении правила «не привлекайте к себе постороннего внимания» это требовало лишь осторожности и прилежания.

Однако с внешностью Насти трудно было оставаться незамеченной, отчего и ходила она всегда в сопровождении брата.

Антон очень удивился, когда увидел её на пороге музея одну, да ещё вечером.

Стояла она в полутьме коридорчика, красивая, волнующая. Приучила-таки Жанна её к коротким одеждам. Но всё же взгляд, словно бы для пущей очарованности, отталкивался от самого низа, от бархатистости сапожек, возносившей к маленькой шубке телесную смуглость ног. Серебрился серый мех, на непокрытых локонах таял снег, а оливковые глаза то казались неожиданно чёрными, то обращались в зелёные перламутры, какими светятся спинки изумрудных жуков. Эта игра особенно очаровывала взгляд. Натыкину даже подумалось, уж не волшебство ли здесь какое!..