– Добрый день, – учтиво поклонился мужчина с бородой и в бархатном костюме. – Меня зовут Фёдор Леонидович Вележаев. Я профессор здешнего университета, доктор математики.

– Здешнего университета? – переспросил Иванцов. – Но у нас давно нет университета.

– Немного терпения. Я сейчас всё объясню.

Позади музейщиков раздались торопливые шаги.

– Даниил Викторович! У вас сотовый отключен, – приближаясь, взволнованно заговорила Жанна, – а там эти, из санатория…

Она смолкла, увидев незнакомых людей.

– Это они меня потеряли, – подал голос Козличенко. – Без меня не уедут.

– А вы кто? – воззрился на него Иванцов.

– Это тот, который от группы отбился, – объяснила Лариса Дмитриевна.

– Так идите к своим! – воскликнул директор. – Не задерживайте коллектив!

По тому, как к концу фразы замедлилась его речь, было ясно, что он «споткнулся» о внезапную мысль.

– Вот именно! – проницательно разделил её с директором Козличенко. – Мне им рассказать о том, что здесь творится (он обвёл взглядом комнату) или как? И вообще: у меня есть ценное предложение. Но сначала послушайте профессора, я-то уже в курсе.

– Итак, – переключился Иванцов на Вележаева. – Откуда и кто вы?

Профессор заговорил. Объяснял он доходчиво, спокойно, даже невозмутимо, и именно поэтому впечатление от его рассказа становилось всё более ошеломляющим. Обе музейные дамы – сначала Лариса Дмитриевна, а затем Жанна – оказались в состоянии, близком к обмороку, избежать которого помогло лишь присутствие коллег-мужчин. А главное, каждый понимал, что порукой столь искренней невозмутимости может быть только стоящая за человеком правда.

– Невероятно! – взволновано произнёс Даниил Викторович. – Но я вам верю!

На лице его проступил жар, а руки то и дело нервно оглаживали одна другую.

– И что же всем нам теперь делать?

– Я знаю, – привлёк к себе взоры, полные удивления и интереса, Козличенко.

– Говорите! – повелел Иванцов.

Козличенко оказался человеком сметливым, что свойственно натурам, которые, хоть и не лишены эмоциональности, но в основном склонны к рассудочности и порядку, а в главном привержены всепобеждающему – что мораль, что тот же самый порядок – эгоизму.

– Есть два пути, – начал он. – Первый путь – адаптировать этих граждан к нашей жизни. Для чего им нужны жильё и средства к существованию. С жильём решайте сами, а вот со средствами… Работать они нигде не могут, а если и могут, то как их устроить без документов? да и куда? Здесь нужен другой подход. Вы же Савойский? – обратился он к художнику.

– Именно так.

– Ваша картина в первом зале висит. Нам экскурсовод (кивок в сторону Ларисы Дмитриевны) сказала, что ваша живопись теперь высоко ценится. Ну, понимаете, к чему я клоню? Вы будете писать картины, а я организую их продажу. У меня есть кое-какие связи. Вы готовы сотрудничать?

– Я не знаю, – растерялся живописец. – Но, если нужно, то… готов-с…

– А вы, конечно же, будете получать свой процент, – уловил суть Иванцов.

– Конечно же. Шестьдесят процентов от выручки.

– Милейший! – вмешался вдруг Ениколопов. – Спасибо за идею, но мы и без вас как-нибудь…

– А вот это уже второй путь. Я сообщаю в полицию о появлении этих граждан. Там, естественно, во всю эту историю с превращениями не поверят. Помаринуют у себя, а потом отправят в дурдом. Какие в этом случае плюсы? Их нет! А минусы? Упущенная выгода! Ну и ещё то, что бедняги до конца своих дней пробудут в психушке!

– Вы циничный негодяй! – холодно произнесла Лариса Дмитриевна.

– Да что вы сразу обзываться-то?! Подумайте, я же дело говорю! Вон, девушка ни жива ни мертва сидит… Пожалели бы…

Настя и, в самом деле, сидела, вцепившись в руку брата и, бледная и застывшая, походила на прекрасное изваяние.

– Дать бы тебе в морду! – произнёс зло и решительно Антон, и такой мужик проглянул в нём, что Козличенко невольно отшатнулся, а Настя отмерла и тотчас нашла его взглядом. – Но придётся с тобой согласиться… Если ты губу закатаешь насчёт шестидесяти процентов.

Коллеги Антона и не подозревали, какой он тёртый калач!

– Ладно, ладно, – Козличенко выставил перед собой ладони стеночкой, – пятьдесят на пятьдесят…

– И орграсходы за твой счёт!

– Хорошо, грабьте!

– Соглашайтесь, Даниил Викторович, – кивнул Натыкин.

– Чёрт с вами! – махнул рукой Иванцов. – Да, и… как вас там?

– Козличенко Валерий Акимыч, – довольно улыбнулся пройдоха.

– Оставьте свой телефон и идите уже в автобус!..

Когда за ним закрылась дверь, директор виновато взглянул на «гостей»:

– Таковы уж реалии нашего времени…

– И вы ещё оправдываетесь! – воскликнул Вележаев. – Вы – наш счастливый случай! Этот тип прав: окажись на вашем месте другие люди, нам, скорее всего не миновать жёлтого дома! Но каково! Мне даже и в голову не пришло, что возможно подобное развитие событий!

– Да уж, – шагнул к Натыкину Савойский и протянул руку, – мы все искренне вам признательны…

– А теперь о насущном, – сказал Иванцов, – вам же где-то надобно жить… Какие, друзья мои, – посмотрел он на музейщиков, – будут предложения?

– Вообще-то, для начала нужно всех обуть, – здраво заметил Антон.

– И, прошу прощения за интимную подробность, – продолжил Вележаев, – на нас нет нижнего белья.

– Конечно, конечно, после совещания займёмся этими вопросами, – согласился директор. – Деньги я выделю… Однако вернёмся к сути. Приглашаю вас, профессор, погостить у меня. Представлю вас супруге как своего старинного приятеля. И вообще, коллеги, надеюсь, история с появлением наших гостей останется сугубо между нами. Так ведь, Жанна?

Жанна устало посмотрела на директора. Пережитые эмоции обессилили её, но в следующую секунду в её глазах шевельнулся огонёк.

– А что я? У меня всегда рот на замке! Как чуть – так Жанна…

– Господи! – на лице Иванцова появилось какое-то мягкое и вместе с тем торжественное выражение, – мы все – свидетели невероятнейшего события, фантастического, события на гране волшебства! Казалось бы, человечество должно узнать о нём! Но вот сейчас мы понимаем: не должно, потому что не поверит, а только навредит. И это при том, что люди, не задумываясь, верят в настоящие нелепицы! Одним словом, чёрт знает что! Кто ещё хочет предложить?

– Я, – улыбнулась Жанна с ожившим взглядом, то и дело тянувшимся к штабс-капитану. – Я могу принять военного с сестрой. Квартира большая, брат служит, мать у гражданского мужа…

– Замечательно! – воскликнул Даниил Викторович.

– Нет, нет! – запротестовала Настя. – Мы у себя дома и никуда не пойдём! Так ведь, Николаша?

Тот кивнул.

– Милая Анастасия, теперь в вашем доме музей, а музеи непригодны для жилья, – здраво возразил ей директор. – Вы не сможете принять ванну или душ, приготовить пищу…

– Даниил Викторович прав, – поддержал его Антон. – Я здесь хоть и живу, но условия, прямо скажем, только, чтобы поспать. А так – по субботам посещаю баню, в остальные дни полощусь в раковине, завтрак готовлю с помощью кипятильника. В основном, варю яйца. Обед и ужин – в столовой через дорогу…

– Ну и что?! Я тоже буду полоскаться в раковине! – не сдавалась Настя. – А кипятильником кипятят воду?

– Верно. Но кипятильник – это нарушение правил противопожарной безопасности, и пользоваться им можно только в тайне от Даниила Викторовича.

Иванцов, приняв отсутствующий вид, отвернулся от весело брошенного на него взгляда Натыкина.

– Тихо! Он услышит! – тревожно прошептала Настя.

Очарование этого простодушия было столь велико, что улыбнулся даже Ениколопов, находившийся в мрачнейшем состоянии. Впрочем, вскоре лицо его снова посмурнело.

– У меня жена, дочь, – произнёс он, обращаясь к Иванцову, – я нет, не могу…

– Понимаю, Аркадий Глебыч, понимаю…

– А я предложу свой кров господину Савойскому! – громко, даже как будто с вызовом, сказала Лариса Дмитриевна, взглянув на Ениколопова.