Неожиданно опустился мягкий июньский вечер. Я лежал на своём матрасе и ковырялся в интернете, хватая каждый новостной блок, каждую статью и каждый комментарий к ней. Информационный вакуум, в котором я находился, не позволял мне воспринимать эту войну спокойно. В комнату вошёл Старый.

– Братик! Привет.

– Станислав Иванович, здравствуйте! Я с Вами жить буду, в общем.

– Да не выкай ты мне, ради бога!

– Ой, да неудобно как-то…

– Спать на потолке неудобно. И штаны через голову надевать, – он улыбнулся.

Старый принёс с собой пухлый чайник и включил его в розетку. Этот человек настолько покорил меня своим отношением, что я признал в нем своего истинного командира. Мы пили чай и разговаривали. Каждые пять минут наш разговор прерывался песней «Моя любовь», звучавшей из его телефона, и эта мелодия въедалась в моё подсознание. Он допил чай и присел около своей кровати. Перебирая одежду и принадлежности для бритья, Станислав Иванович создавал вокруг себя атмосферу дома. Его автомат был оснащён подствольным гранатомётом и пулемётным магазином на сорок пять патронов, на котором белыми буквами была выведена надпись: «Старому от Гюрзы». В этот момент мне захотелось, чтобы однажды у него появилась какая-то вещь, на которой было бы написано «Старому от Поэта».

– Иваныч, а когда на Веровку продукты повезём-то?

– Кузьмич, давай завтра. Сейчас уже поздно.

Я обернулся на голос. В комнату вошёл седой старик лет, наверное, семидесяти. Худой и морщинистый, он бы идеально смотрелся на какой-нибудь выцветшей фотографии. Моё удивление не будет иметь предела, когда я потом узнаю, что ему ещё нет и сорока пяти…

– Оп-ана. А ты кто такой? – он обратился ко мне. – Расстрелять?

– Есть расстреляться! – я сразу перешёл в наступление. – Журналист я ваш.

– Молодец! – Кузьмич усмехнулся и протянул мне руку.

В соседнюю комнату вошло несколько человек. Среди звучавших голосов я различил и голос Джонни.

– Кузьмич, на сегодня уже отбой. Я буду спать.

– Расстрелять! Саня, это ты?

В комнату вошёл крупный, круглолицый и бритоголовый парень лет тридцати.

– Я, я. О, чайник? Отлично. Привет, ты кто? – он перевёл взгляд на меня.

Я представился. Вновь закипевший чайник быстро обеспечил кипятком всех присутствующих. Я познакомился с остальными парнями из группы быстрого реагирования, которые теперь стали моими соседями. Круглолицего звали Добрый, его брата – кудрявого и улыбчивого парня – Мясник, а последнего – Владимир. Он показался мне застенчивым и робким. Среднего роста, полноватый, с пронзительными чёрными глазами, спрятанными под нависающим невысоким лбом, хранившим следы морщин.

Компьютер, как оказалось, стоял в кабинете Майора на втором этаже.

– Забирай тогда его к себе. Интернет надо будет провести. Кстати, разберись, что тут и как работает.

– Есть, товарищ Майор!

– Ой, да брось ты это уже, ей-богу! – он чуть заметно улыбнулся.

В мирной жизни я некоторое время работал в инженерной компании, и моих скромных знаний оказалось вполне достаточно, чтобы выполнять функции администратора небольшой сети, которую я построил в расположении части. Наша комната находилась достаточно далеко от центрального роутера, и мне пришлось изрядно помучиться с прокладкой кабеля. Мне помогал Киса, явно преследовавший свои интересы. И когда, наконец, всё было готово, и компьютер, бывший некогда собственностью Горловского УВД, отрапортовал о наличии сетевого подключения, я торжественно пообещал Кисе скачать хороший высокохудожественный фильм.

Обеденный стол теперь был укрыт от дождя и ветра полиэтиленом торговой палатки, и на нём поселился телевизор с DVD-плеером. По вечерам мужики собирались там, пили чай, ужинали и смотрели фильмы про войну. Я записывал свои мысли и наблюдения в виртуальный блокнот, который покорно появлялся по моему велению в типовом чёрном окошке в иное мировосприятие.

Запись первая

Сегодня хоронили парня, убитого кассетной бомбой. С утра я бродил по городу. Потом посмотрел на часы, поймал такси и поехал «куда-нибудь». По дороге набрал Джонни, уточнил адрес. Подъехали, сходу вытащил камеру. Процессия была довольно скромная: десяток ополченцев и где-то двадцать гражданских. Славик шёл впереди и нёс портрет. Тогда я впервые и увидел убитого. Простое, как будто вопрошающее выражение лица, большие голубые глаза. Удивлённые. Я сделал пару кадров. Подъехала ритуальная Газелька. Погрузились, поехали.

Я сел в автобус со всеми остальными. Кладбище. Тихое такое, знаете. Пустое. Это первый человек, оставленный здесь новой войной. Будут и другие. Ох, как же много их здесь будет. Так, что-то я раскровожадничался…

«Боже, куда я попал?» Опять этот вопрос. Мне, наверное, надо что-то с собой делать: самомнение просто зашкаливает. Не могу отделаться от ощущения, что я лучше, избраннее, и вообще – россиянин. Что у меня своё дело, своя война и своя смерть. И чего они все плачут? Ну, убили, ну и что, в конце концов?! Быстро умер – повезло. Во сне умер. Нас, может быть, заживо сварят или кожу сдерут. Говорят, тут такое делают с людьми…

Процессия двигалась медленно. Гроб несли сотрудники похоронного агентства. Шесть мрачных мужиков. Наши молчали. У меня было неловкое ощущение того, что я виноват. Виноват в том, что я не такой. Чёрт его разбери, почему. Столкновение со смертью всегда вызывало во мне интерес и желание прикоснуться, приблизиться к ней. Это – всего лишь очередной опыт моего знакомства с ней на пути в могилу и ничего более. Я не соболезновал. Не страдал. И не ненавидел себя за это. Захотелось вскочить на ближайший памятник и заорать: «Что вы делаете, люди?!..». И дальше – всё. Больше бы я не сказал им ничего. Во мне бурлили мысли, но я прогнал их прочь. Потом. Я выстрою их потом. Сейчас – могила, гроб и фотокамера.

Вглядывался в лица и не мог прочесть в них столь желанной лжи. Неужели – искренние переживания? Неловкое молчание – да. Но притворство, которое выдало бы в ком-то мою породу – нет. Гроб поставили на две специально для этих целей возимые табуретки. Многоразовые табуретки для гробов.

Женщины плакали, мужчины стояли молча. А я просто фотографировал.

С опаской глядя по сторонам, неумело имитировал поведение окружающих. Боялся выделиться. Так, наверное, вёл бы себя некрофил на похоронах юной девушки, на которую у него были виды. Осознавая своё больное пристрастие, он бы тоже всеми силами не выделялся из толпы, иногда бросая насторожённые взгляды на окружающих.

Вот пожилая женщина плачет над замотанной белыми бинтами головой молодого парня, лежащего в скромном деревянном ящике. Видимо, мать. Опять ничего не шелохнулось во мне, кроме страха, что меня раскусят. Гроб медленно полз вниз по могильной ординате. Его звали Денис. На деревянном лакированном кресте была простая табличка с именем и датами.

Привет, Денис. Ну, что ж ты так, в самом деле?..

Могилу закопали.

И сразу – до свидания, Денис.

Запись вторая

Джонни сегодня был таким же, каким и всегда. Мы с ним пошли в больницу к нашему оружейнику Филину, которого серьёзно ранило осколками во время бомбёжки. Я его не знаю. Филин и Филин. Но сходить было надо, да и сделать какой-никакой материал для нашего сайта не помешало бы. Знойное лето выжирало вдыхабельный воздух из атмосферы, тополиным пухом заметало всё вокруг. Зима, блин. Поднявшись на центральную улицу, которая фиг знает как называется, мы пошли куда-то, обсуждая баб. Да, наш Димон – большой охотник до женского полу, тут ничего не поделаешь. Юрка на эту тему постоянно что-то новое выдумывал. Но я не помню точно, да и не смешно будет это пересказывать. То ли дело – слышать, видеть мимику, жесты и реакцию главных действующих лиц. Мы были в лёгкой гражданской одежде. Представить страшно, с какой скоростью закипели бы носкари в тяжёлых берцах. Город приятно лоснился плавленым асфальтом, и мороженое таяло во рту, оставляя на языке привкус детства. Мы несли с собой большой мешок с продуктами. Бананы, яблоки, шоколад, сигареты и сок. Что ещё нужно для быстрого выздоровления? Больница – старое здание, советские деревянные окна. Вообще, Горловка – островок восьмидесятых. Джонни, пообщавшись с пожилой женщиной в окошке регистратуры, уверенно пошёл куда-то вглубь запутанных лабиринтов больничных коридоров. Я поспешил за ним.