– Да у него приёмная не здесь, нам в другую сторону!

Поймав меня за рукав, Славик указал рукой на уходящий во дворы проулок. Я сделал несколько фотографий величественного сооружения и нехотя пошёл за своим товарищем. На его болтовню я реагировал в фоновом режиме. Мы шли по тихой улочке, окружённой зеленью и залитой солнечным светом. Администрация епархии представляла собой вполне современное двухэтажное здание. У автоматических ворот прогуливался ополченец с автоматом. Славик перекинулся с ним парой слов, и нас пропустили внутрь.

Вездесущие административные ели, которые очень кстати росли во внутреннем дворе, скрыли нас от палящего солнца. Я снял с пояса флягу и сделал несколько вдумчивых глотков. Как я люблю воду!

К нам вышел молодой парень в длинном чёрном одеянии. Видимо, секретарь. Из его рассказа выяснилось, что владыки сейчас нет на месте, и следует прийти завтра, и вообще о приёмах и тем более интервью следует договариваться заранее. Мой спутник о чём-то беседовал с юношей, а я почему-то в очередной раз испытал приступ злобного непонимания: какого чёрта этот пацан не в окопах? Да, я понимаю, если он уйдёт, то некому будет письма господу отправлять, но если нас всех здесь сравняют с землёй, то письма слать будет не то что некому, но и совершенно незачем. Благополучный и весьма упитанный, впрочем, не до полноты, парень вмиг олицетворил собой для меня понятие о «тёплом месте». В его глазах я прочёл смешанное чувство стыда и страха, уравновешенное осознанием безнаказанности и оправданности своего бездействия. Не знаю, чем именно меня зацепил конкретно этот попёнок, но нехорошие мысли так и вились у меня в голове. Покорно постояв с понимающим видом минут десять, я намекнул Славику на то, что нам пора. Ещё через пять минут мой призыв был услышан, и мы двинулись в обратный путь. Несмотря ни на что, я снова подпал под гипнотическое воздействие православной архитектуры, когда мы вышли из дебрей летнего зеленеющего квартала на одну из центральных улиц города.

– Так, давай по двору храма пройдёмся хотя бы. Я пофоткать хочу.

– Ну а шо, давай!

И мы, перейдя через дорогу, зашли на территорию. Людей было много. Славик перекрестился. Солнце, отражаясь в золотистых куполах, слепило глаза, и я щурился, глядя вверх. Совсем рядом с нами был фонтанчик с родниковой, а может быть, и святой водой. Окружённый четырьмя изящными колоннами, скрытый от божьего взора массивной мраморной крышей, он был выполнен в каком-то даже готическом стиле. Прихожане с пластиковой тарой стояли в очереди, чтобы набрать воды. Мы пристроились в конец, и уже через пять минут я наполнял свою флягу. Вода была очень вкусной, прохладной и мягкой. Выйдя за ограждение, мы закурили и присели на лавочку.

Нехорошие мысли, шипя, пятились куда-то в глубины подсознания, уступая место умиротворению. Я подумал, что если тот попёнок хотя бы на йоту причастен к созданию этой атмосферы покоя и единения, то я готов ему простить всё остальное. В тяжёлое и страшное время солдату просто необходим этот островок созерцания и близости к Богу, даже если его и нет. Война сидела напротив нас на точно такой же скамейке. Я тогда впервые увидел её воочию. Двенадцатилетняя девчонка в джинсах и толстовке, держащая в руках безликий мобильник. У неё пока не было оружия. Она ещё не встретила своего солдата. Ей только предстояло познать настоящую боль. Деревья играли тенями на лице, а ветер гладил её по волосам.

Со скоростью автобуса мимо ползли типовые пейзажи. Я был очень доволен поездкой, несмотря на то что мы, в общем-то, съездили впустую.

Вечер я встретил, сидя за компьютером и переписываясь с Ней. Рассказывал о нашей жизни на войне. А Она – о нашей жизни без войны. Но, так или иначе, война сейчас стояла между нами и держала нас за руки, связывая друг с другом.

Ночь, как всегда, упала на город, словно на сцену занавес. Киса курил диковинную чешскую сигарету без фильтра. Когда Монаха наконец одолел сон, мы продолжили сидеть напротив телевизора и разговаривать. Было уже около часа ночи, когда начали показывать «ДМБ». Фильм, безусловно, культовый, сто раз растащенный на цитаты. А я его так и не видел ни разу. Сепаратистские телеканалы, помимо дурного качества передач, скропанных на коленке, но тем не менее пользовавшихся безусловной популярностью у народа, отличались ещё и тем, что огромное количество эфирного времени было отведено художественным фильмам. И это оказалось очень кстати, ведь со скукой порой в нашем доблестном подразделении борьба шла не на жизнь, а на смерть.

– Слушай, я предлагаю не ложиться хотя бы до пяти утра. А то опять тревога, вся херня, а мы – оп! – и готовы.

– Да я всё равно не планировал до утра ложиться, – Киса закашлялся, сделав необдуманно глубокую затяжку. – Боже, ну что за дрянь, а?

– Контрабанден сигаретен! Что ты хотел?

– Не контрабандные, а гуманитарные. Ты бы знал, сколько к нам сюда на Донбасс идёт со всего мира гуманитарки. Офигел бы! Даже из Пиндосии народ шлёт. Не говоря о Европе. А уж из России-то сколько всего приходит – это вообще тариф «безлимитный».

– А америкосы-то каким боком? Мы же для них тэрорыстычна организацыя. Людей вон пытаем. Я лично вчера замучил до смерти двух бабушек, полтора ребёнка и восемь китов.

– Эх, Поэт. Знаешь, люди – они везде одинаковые.

Я знал это. Просто хотелось обострения. Страстно хотелось обострения войны. Когда есть зло – обретает смысл добро. И борьба. Но в глубине души я понимал, что Киса прав. И что люди на разных концах света не больно-то отличаются друг от друга. Оголтелых фашистов хватало и в России, и в любой другой стране. Но моему добру срочно требовалось вырваться наружу. Воссиять героической звездой над полем боя. Или вдруг упасть прямо под сердце, как в той песне Владимира Высоцкого. Ах, эта песня. Она пела мне её тогда, весной, когда я только рассказал Ей, что уезжаю. Её голос звучал в моей голове каждый день, напоминая о том, что даже если я вдруг страстно захочу, я не смогу… Не смогу умереть.

– А ты у нас как Элвис? Поэт-песенник? – Киса явно любил этот момент фильма.

– Нет, я к женщинам так топорно не пристаю, гражданин Воробьянинов! Чего о Вас сказать не имею.

– Ишь ты какой!

И мы смотрели дальше, иногда подтрунивая друг над другом. Когда по экрану поползли титры, я закурил последнюю сигарету из привезённого с собой блока.

– Спорим, – мой собеседник хитро посмотрел на меня, – я смогу одеть одногривенную купюру себе на шею через голову так, чтобы не повредить её периметр?

– Ну, ты бы просто так спорить не стал, – насторожился я.

– Тогда попробуй сам, – он достал из верхнего ящика тумбочки ножницы. – Режь, как хочешь, но периметр должен остаться целым. У тебя гривня есть?

Я извлёк из кармана маленькую банкноту. Протянул ему.

– Нет, держи ножницы и попробуй.

– Спорить я с тобой не буду, хитрюга, но мне интересно увидеть, как ты это сделаешь, – контратаковал я.

Но Киса явно хотел посмотреть, как я буду ломать голову над этой, казалось бы, невыполнимой задачей.

Взял у него ножницы и задумался. Через несколько минут понял, в чем соль. Сложил купюру пополам, два раза надрезал не до конца вдоль границы справа и слева. Образовавшийся язычок отделил от края ещё одним движением ножниц. В результате у меня получился неповреждённый прямоугольник и торчащая внутренняя часть купюры, соединённая с периметром лишь в одном месте, висящая как галстук. Вырезав змейкой сердцевину, я с торжествующим видом продемонстрировал Кисе висящий на длинном закрученном серпантине целёхонький периметр.

– Молодец! – он довольно улыбнулся.

– Дык!

Вообще, Киса оказался очень хорошим рассказчиком. По телевизору шли какие-то новости, настольная лампа заливала комнату тёплым, желтоватым, как у уличных фонарей, светом, сигаретный дым закручивался под потолком в галактику млечного пути. Кто-то прошёл по коридору мимо нашей комнаты, Киса инстинктивно оттянул левой рукой занавесь и выглянул из дверного проёма, не вставая со стула. Джонни опять где-то пропадал, а Монах видел, наверное, уже десятый сон. С улицы, через щели между мешками с песком, с заметным усилием начинал протискиваться первый утренний свет. Становилось свежо.