– Тяжелая работа – носить уголь и воду, мыть полы, выбивать ковры. Да не тяжелей, чем здесь. И тебя будут кормить как следует.

Папа указывает на котелок с овощными очистками, затянутыми щепотью маранты. Он испускает долгий хриплый вздох, столь тяжкий, что у меня сжимается сердце.

– Мне будут платить жалованье, па. Я смогу присылать домой деньги.

Я зарываюсь лицом в его бороду, думая о том, что наконец высплюсь без веревок, впивающихся в тело, без маминых пинков и тычков.

– Мистер Торп – благочестивый человек, добрый христианин, – произносит папа.

Мы оба смотрим в угол, где покорно сидит мама. И мне начинает казаться, что мы допускаем страшную ошибку. Может, мне надо остаться дома, присматривать за сумасшедшей матерью и калекой-отцом? Что, если эти Актоны не лучше моей семьи? По деревне то и дело ходят слухи о какой-нибудь бедной девушке, которую избивал или запирал хозяин. А то и хуже. Бывает, что девушки возвращаются домой из услужения с круглыми, как полная луна, животами.

– Па, ты знаешь что-нибудь о новой семье, куда хочет устроить меня мистер Торп?

– По-моему, у тебя будут две хозяйки: вдова и старая дева. Мужчин в доме нет.

Когда папа это произносит, я понимаю, что он подумал о том же.

Невзирая на рыбные фургоны, что тарахтят по улицам городка, направляясь в Лондон, и сборщиков хмеля, прибывающих ежедневно в повозках, в Тонбридже не ощущается такой суеты, как в Ипсвиче. Это нравится матери, которая превозносит его незаурядных обитателей и еще более незаурядных визитеров. Она положила свой беспощадный глаз на хорошо одетых леди и джентльменов, что приезжают на воды в соседний курортный городишко, Танбридж-Уэллс, и нуждаются в первосортных комнатах.

Мы сняли дом новой постройки, и у него даже есть имя – Бордайк-хаус, вырезанное на перемычке над входом. Как и положено пансиону для публики из высшего общества, он просторный, хорошо меблирован и расположен далеко от открытых стоков. И все же в нем есть что-то неправильное, точно в плохо сшитом пальто. Наверное, мне так кажется потому, что Эдгар отправился искать свою судьбу на Маврикий, а Кэтрин и Анна поступили гувернантками в семьи – всем нам удалось избежать сплетен и бесчестия, и мы с матерью остались вдвоем. А может, потому, что нам уготовано здесь безрадостное будущее – стать хозяйками меблированных комнат.

Мы сидим в малой гостиной – желтые стены, кресла, обитые блестящей тканью с гигантскими желтыми ананасами, и я наконец решаюсь предложить матери свой план. Я работала над ним три недели, каждый вечер. Листала при свечах кулинарные книги. Читала, перечитывала. А днем, пока мать занималась расстановкой мебели и объявлениями для будущих жильцов, бродила по книжным лавкам, заказывая книги, которые мы с трудом могли себе позволить.

– Мама, что говорят адвокаты, кто-то еще претендует на оставшееся у нас имущество?

– По-моему, нет. Надеюсь, что нет. Но теперь мы должны сами зарабатывать на жизнь.

Она поднимает голову от гроссбуха:

– Средств осталось удручающе мало. Я поместила три объявления для жильцов, побеседовала с викарием и директором школы. Общая сумма нашего долга составляет…

Она замолкает и изучает записи.

– Двадцать гиней или немного больше. Наши финансовые дела так запутаны. Или это я запуталась. Сама не понимаю.

– А мы можем позволить себе оставить миссис Дарем?

– Кто-то же должен готовить еду для жильцов.

– Жильцов пока нет. А этот дом солидный и дорогой.

– Ну, я ведь не умею готовить, и ты тоже.

Я набираю в грудь воздуха.

– Мистер Лонгман предложил мне написать кулинарную книгу.

Мать бросает на меня удивленный взгляд:

– Ты об этом не упоминала. Какой грубиян!

– Я решила принять его предложение, если оно еще в силе.

– Но… ты не умеешь готовить, Элиза. Ты никогда этим не занималась. Кроме того, женщины нашего круга не готовят еду сами.

– Я намерена внести свою лепту в расходы на хозяйство.

– Ты хочешь, чтобы я отказала миссис Дарем и поставила на ее место тебя? Как обычную прислугу? – сердито надувает губы мать.

– Да, – лаконично отвечаю я. – Научусь готовить и напишу книгу, которая нужна мистеру Лонгману.

– А практиковаться будешь на постояльцах?

Я опускаю взгляд на свои руки и понижаю голос:

– Ты забываешь, что я жила в Италии… и во Франции.

– Ну, ты же не работала там кухаркой! – Она стремительно выпаливает последнее слово, точно ей не терпится от него избавиться. – Как бы то ни было, ты не работала там целыми днями в душном подвале без окон.

Она замолкает, прищуривается и оглядывает меня.

– Или я что-то пропустила?

– Французская кухня произвела на меня огромное впечатление.

На секунду мое горло обволакивает нежная сладость ванильного крема. Словно тело помнит то, что забыл мозг. Мама воинственно выпячивает челюсть, и вкус исчезает.

– Я изучила кулинарные книги и знаю, что могу написать лучше. Некоторые из авторов едва освоили грамоту. Количество ингредиентов указано неточно, объяснения корявые. Рецептам недостает ясности, они не вызывают аппетита.

Бросаю взгляд на маму. Она нервно теребит руки, беззвучно шевеля губами.

– Я буду не кухаркой, а кулинарной писательницей. В этом нет ничего предосудительного.

Я протягиваю ей «Новую систему приготовления домашней еды от леди». Мать, раздувая ноздри, листает книгу.

– Мало того, что ты вздумала писать стихи, но это… – она указывает пальцем на обложку, – совершенно неподобающее занятие для женщины нашего круга. Если хочешь внести свою лепту, поищи место гувернантки. С твоим опытом ты можешь найти работу в хорошей семье.

Я каменею. Я уже не та женщина, что управляла школой, вдохновляла девочек преуспевать в учебе, сопровождала обеспеченных юных аристократок в путешествиях по Европе. Теперь я совсем другой человек, возврата к былому нет. Порой я задумываюсь, не стала ли из-за своего прошлого слабой, уязвимой. Даже подумать страшно, что я могу вновь оказаться в классной комнате. Кухня – куда более приятное место…

– По крайней мере, позволь мне написать мистеру Лонгману и договориться об условиях.

– Само собой разумеется, ты опубликуешь книгу анонимно, как и эта якобы «леди».

У меня вырывается тихий вздох. Я знаю: матери будет стыдно за мою, нашу причастность к работе на кухне, но не могу забыть свою книгу стихов. «Стихотворения Элизы Актон». Я не в силах забыть, как тысячу раз проводила пальцем по своему имени – не из тщеславия или гордости, нет: это помогало мне обрести себя. Каким-то непостижимым образом определяло мое место в мире.

– Только если этого потребует мистер Лонгман, – подумав, произношу я.

Мать бросает книгу мне на колени и возвращается к гроссбуху.

– Вечно ты лезешь в драку, Элиза. Неудивительно, что ты осталась без мужа.

Она берет карандаш и тычет в колонки цифр.

– На миссис Дарем мы сэкономим десять гиней в год. Можно попробовать…

– Спасибо! Спасибо, мама! – Я так стремительно подхватываюсь с места, что книга взлетает в воздух.

– Ну, нельзя же в твоем возрасте носиться со стихами. Только тебе нужна будет помощница на кухне, буфетная прислуга. Спать она может в мансарде с Хэтти.

– Хорошо бы спокойную девушку. И умную.

Мысль о полуграмотной болтливой девчонке с грязными ногтями, целый день не слезающей с моих ушей, совершенно невыносима. Мне нужно хоть сколько-то уединения и покоя.

– Бери кого хочешь, – хмурит брови мама. – А что, если у тебя не окажется способностей к кулинарии?

Я не отвечаю: мои мысли уже не здесь… экзотические специи, прибывающие ежедневно из Восточной Индии и обеих Америк, ящики со сладкими апельсинами и горькими лимонами с Сицилии, абрикосы из Месопотамии, оливковое масло из Неаполя, миндаль из Иорданской долины… Я видела все эти деликатесы на рынке. Но знает ли хоть одна английская душа, как готовить из этих продуктов?