Я вновь вспоминаю о своей жизни в Италии и Франции, обо всех деликатесах, что там перепробовала. И о садах, что видела в Тонбридже, с высокими грядками щавеля, латука, огурцов, кабачков, тыкв. По берегам реки зреют ежевика и шиповник, а на сливах и терновнике еще не опали цветы. Деревья склоняются под тяжестью зеленых яблок, пятнистых желтых груш и райских яблочек с золотисто-розовыми боками. Скоро появится кукуруза, грецкие орехи, шампиньоны и гигантские дождевики.

Мне вдруг нестерпимо хочется ощутить вкус желе из райских яблочек. Даже язык немеет. Я прихожу в себя. Мама вновь склонила голову над гроссбухом.

– Моим первым блюдом будет желе из райских яблок, – объявляю я.

– Ты хоть знаешь, от чего застывает желе?

– С шалфеем, – задумчиво добавляю я.

Да, обязательно нужен шалфей. Его мощный, острый аромат идеально подходит к кислой терпкости маленьких райских яблочек.

– Элиза, ты меня слышишь?

Сегодня у меня встреча с будущей хозяйкой. Я нарядилась в старое платье миссис Торп, которое на моей тщедушной фигуре висит как на вешалке. Супруга викария впервые в жизни удостоила меня беседой. Она сказала, что когда я начну работать в доме миссис Актон, то стану вдвое толще. Еще она велела мне называть миссис Актон «мадам» и ни в коем случае не показывать свою дурную кровь.

Я помогаю папе привязаться веревкой к маме. Она сегодня непривычно тихая, будто знает, что я что-то задумала. До Тонбриджа полчаса ходу. Я трясусь как осиновый лист, во рту пересохло, точно туда натолкали опилок. Меня страшно нервирует платье миссис Торп. Я боюсь его испортить и высоко поднимаю юбки. Она ясно дала понять, что одолжила мне наряд только потому, что ее муж – добрый христианин, а платье совсем износилось и годится только для старьевщика.

Когда я подхожу к дому мисс Актон, меня начинает трясти еще сильнее: он огромен и великолепен. Я проскальзываю в ворота, иду мимо пивоварни, прачечной и каретного сарая. Булыжники посыпаны свежей соломой, хотя лошадей или экипажей не видно, а все двери закрыты.

Я стою во дворе, приглаживая волосы и оправляя юбки миссис Торп, как вдруг распахивается дверь, и на крыльцо выходит женщина, высокая, с темными волосами, зачесанными наверх и заколотыми булавками на макушке.

– Вы к кому? – спрашивает она.

– Я Энн Кирби, – скрипучим от волнения голосом произношу я, – пришла поговорить с мисс Актон.

– Это я, – говорит она, несказанно меня удивив, ведь миссис Торп сказала, что благородные дамы сидят в своих покоях и никогда не выходят на солнце.

Она приглашает меня в дом. Следуя за женщиной, я во все глаза разглядываю ее платье – светло-голубое, из тончайшей материи, с настоящим кружевом на воротнике. Она не надела драгоценностей – ни в уши, ни на шею, наверное, чтобы уберечь меня от искушения. Миссис Торп предупредила, чтобы я ни в коем случае не смотрела на украшения дам, не то меня примут за воровку.

– Побеседуем на кухне, – предлагает мисс Актон.

Я молча киваю – от страха речь отняло.

Кухня очень просторная и высокая, в четыре раза больше, чем весь наш домишко. Под потолком развешаны кастрюли, а на крючках вдоль стен – рифленые медные формы всевозможных размеров. Посередине стоит гигантский стол с разнообразной утварью: щипчики для сахара, кондитерские валики с шипами, шаблоны для печенья, формы для масла, – точно как рассказывал Джек. Они невероятно красивые, выпуклые, блестящие – я готова смотреть на них вечно.

– Здесь мы будем проводить свои дни, – говорит мисс Актон.

Я удивленно таращусь на нее, не в силах произнести ни слова. Кто «мы»? Я напрасно ищу взглядом кухарку: должно быть, она в саду или ушла на рынок.

– Расскажи, что ты умеешь делать, Энн.

У нее мягкий, ласковый голос, такой добрый, что я забываю о своих страхах.

И вдруг она произносит нечто такое, от чего я пугаюсь еще сильнее.

– Извини, я не предложила тебе ничего прохладительного. Какая бестактность с моей стороны! Выпьешь стаканчик свежего лимонада?

Я трясу головой: не ее дело наливать мне напитки. Подожду, пока вернется кухарка.

– Я сделала его сама сегодня утром. Решила поэкспериментировать и добавила немного измельченной лаванды, – уговаривает она.

– Да, спасибо, мэм, – едва слышно шепчу я, как велела миссис Торп, не желая показаться грубиянкой.

Она наливает лимонад в высокий стакан. И тут я понимаю, что она ждет, пока я выпью. О напитках миссис Торп не сказала ни слова, и я растерялась.

– Пей! – приказывает мисс Актон.

Я отпиваю глоток. В жизни не пробовала такой вкуснятины. Кислинка и одновременно сладость, острота, нежность и цветочный аромат.

– Как тебе? – спрашивает она.

Я таращусь на нее, забыв, что миссис Торп велела не пялиться.

– Ну, говори! – требует мисс Актон, хотя я вижу, что она не сердится – на ее губах играет улыбка.

Не могу же я сказать, что меня пугает ее вопрос – ведь миссис Торп предупредила, что я никогда не должна высказывать своего мнения. И разве можно сказать ей, что вкус лимонада напомнил о вещах, которые я не могу облечь в слова: как мама обрывает цветочки лаванды и смешивает с сушеными листьями вербены и мелиссы… Глаза щиплет от слез, и я хватаюсь за стол, чтобы устоять на ногах.

– Тебе нехорошо?

Мисс Актон подходит ко мне и усаживает в низкое кресло, и я сижу, сгорая со стыда.

– Тебе нужно выпить еще стаканчик, – говорит она и вновь наливает мне лимонада.

Она подносит стакан прямо к моему лицу, так что у меня перед глазами оказывается светлая матовая жидкость, от которой разносится аромат лимона и лаванды.

– Возможно, тебе жарко в этом шерстяном платье.

Она ставит стакан на пол рядом с креслом и выходит из комнаты. Я уверена: она ушла писать письмо миссис Торп, чтобы пожаловаться. Я сделала все не так, показала себя беспомощной, грубой и невоспитанной. А все моя дурная кровь.

Я пью лимонад, который вновь переносит меня из мрачного серого сна в цветущий, благоухающий мир, и успокаиваюсь. Заслышав шаги, я вскакиваю и становлюсь по стойке «смирно» рядом с раковиной, чтобы показать свою готовность к работе.

– Тебе лучше, – замечает она.

– Л-лимонад, мэм, – заикаясь, произношу я, желая исправить оплошность, сказать ей, что он потрясающе вкусен, но не успеваю: она меня перебивает.

– Тебе от него стало нехорошо? О, какой ужас!

Она хмурится и заглядывает в глиняный кувшин.

– Наверное, лаванда была ошибкой. Может, его спасет холодное молоко и капелька хереса…

– Нет, мэм, – уже в полном отчаянии говорю я. – Это самое вкусное, что я пробовала в своей жизни. Просто он вызвал у меня такие воспоминания, что я немного разволновалась. Извините, мэм. Вообще-то, я сильна, как бык, мэм.

Она смотрит на меня проницательным и серьезным взглядом. «Ну, все, – думаю я. Сейчас она меня выгонит из-за такой дерзости». Ничего подобного – она запрокидывает голову и смеется, и я вижу ее длинную белую шею и вьющиеся темные локоны, подпрыгивающие возле ушей.

– Думаю, мы с тобой подружимся, – произносит она, перестав наконец смеяться. – Расскажи, где ты работала раньше.

Меня озадачивают и смущают ее слова о дружбе, но к этому вопросу миссис Торп меня подготовила, так что отвечаю я без запинки.

– Я ухаживала за своими родителями, у них слабое здоровье. Мой отец сражался против Наполеона, мэм. Я могу носить воду и уголь, чистить камин, чернить плиту, мыть пол, протирать пыль, немного шить. Еще могу чистить овощи и картошку, рубить щепу, растапливать плиту.

– А читать и писать ты умеешь? – спрашивает она, двигая ко мне книгу.

Я киваю, и она просит открыть книгу и почитать. На обложке написано, что это книга с рецептами. Меня внезапно охватывает возбуждение, точно огонь вспыхивает под кожей. Это чувство превращается в панику.

– Я не читала несколько лет, мэм.