Макар Русских учился в десятом классе международного лицея. Имя своё Макар не любил. Ну, как можно с ним жить в наше время? Спасибо – в кавычках – родителям. Его он получил в тот момент, когда была мода на необычную русскость. Вот и решили родители, что Макар – это будет неплохо. Тем более с такой-то фамилией. Но потом мода прошла, а имя осталось. И теперь он предпочитал, чтобы приятели называли его просто Мак. Так оно, вроде, и ничего.

Сейчас он стоял с понурой головой перед учителем, потому что опять опоздал на урок. Он вообще с трудом приходил куда-либо вовремя.

– Русских-Русских, что же из вас будет? – вопрошала у будущего учительница.

Но будущее вместе с Маком молчало.

– Садитесь, – сжалилась в конце концов педагог.

Макар сел за парту и вытащил книги и тетради, которые не забыл дома. А те, что забыл, – не вытащил.

Кстати, на древнегреческом «Макар» означает «блаженный» или «счастливый».

Стоит сказать, что лицей в городе был на хорошем счету. По нашим временам там хотя бы имелся полный комплект учителей. Знания, в общем, давали, и при должном уровне прилежания их можно было получить. Макар это понимал, а потому хоть и сачковал, как и все, но меру знал. Ниже троек старался не опускаться. И то, согласно его версии, даже они приключались либо по чистому недоразумению, либо из-за предвзятого отношения к нему учителей.

– Ну, так вышло, – объяснял он родителям. – Они ко мне придираются.

Несправедливость учителей, как и общая неразумность всех взрослых, были излюбленной темой его бесед с друзьями и приятелями. Для подростков в принципе это само собой разумеется. Ничто не могло укрыться от их пристальных взглядов: ни огромные домашние задания, ни колдобины на дорогах, ни мусор во дворах, ни очереди в поликлиниках. Они рассуждали об этом, сидя на скамейке в парке у школы после занятий, а, расходясь по домам, оставляли после себя в песке горы черной подсолнечной шелухи.

– И как можно жить в этой стране? – задавали они риторические вопросы.

Впрочем, даже эти посиделки были делом рутинным и, скорее, чем-то факультативным на фоне гнетущего ЕГЭ. Их еще с пятого класса им пугали, и к концу учебы ни о чем другом думать по-настоящему сил уже не хватало. Разве что в очередной раз кивать на отцов и дедов, которые устроили им такую жизнь.

– Ну, что вы хотите? – рассуждали они. – Где мы живем?…

Отец Макара Роман взгляды сына не разделял и даже не мог понять, откуда они такие взялись. Даром что каждое лето возил его на заморские курорты да рассуждал с матерью что лучше – куда угодно, только не к нам. Сами-то они, вроде, тут привыкли. Только и осталась мечта: отправить отпрыска куда подальше – туда, где всего этого нет. Вот и пожинали теперь плоды давних разбросанных семян.

А больше всего Макар не любил слово «патриотизм». Да и как его можно любить? И за что? За немытые подъезды и общую хамоватость?

И ведь с этим никак не поспоришь. Всё верно, признавался сам себе Роман. И самим-то от этого тошно. Да только как объяснить, что Родина – это не только разбитый асфальт во дворе?

Мать Макара Людмила в принципе была мягче. Она-то считала, что в этой браваде против взрослого мира нет ничего необычного. В шестнадцать лет каждый пытается найти свое место под взрослым солнцем и начинает с того, что отрицает всех и вся. Надо же с чего-то начать, в чем-то черпать уверенность. Тренироваться на близких – самый простой вариант. С возрастом это, конечно, проходит, но Мак пока об этом еще не знает. Как говорится, всему свое время.

Так что после нескольких ярких стычек по поводу России тему эту в домашних разговорах старались избегать. Говорить про неё спокойно как-то не получалось. Эмоции закипали, все резко расходились в оценках исторического пути, достижений и нынешнего положения дел. Так и жил Макар с ощущением, что кругом все неправильно и не так, как нужно. И ещё, что никто его не понимает. И прежде всего, родители.

В каком-то смысле он был на них обижен. Ведь это они принадлежали к тому поколению, которое отвечало за то, что окружало его. От поколения – к поколению, от отца – к сыну. А тут передают такое, что и говорить не хочется.

Но совершенно неожиданно предки подкатили не такой уж плохой вариант. Чтобы с ЕГЭ проблем было как можно меньше, на лето они подарили ему курс обучения английскому в Англии, чуть ли не в Кембридже. Как говорится, чтобы уж совсем наверняка.

– Они, конечно, мозги мне выносят, – рассказывал потом Макар своим приятелям из подъезда. – Но тут они молодцы.

– Это точно, – соглашались с ним подростки и принимались кидать в потолок горящие спички. Когда те совсем прогорали, то прикипали к белой побелке да так и торчали из потолка черными червяками.

В отделе кадров «Тралфлота» Петровичу так и сказали:

– Выучишь английский – тогда приходи.

А как он его выучит? Он же его уже лет двести учит, класса так с четвертого. А тот, зараза, где был, там и остался.

– Иди, короче, Степанов, на курсы, – сказала старая кадровичка, уставшая от летнего пыльного дня и вообще от своей кадровой жизни. – Выучишь там чего-нибудь. А нет – так, по крайней мере, справку принесешь. Нам, собственно, она-то и нужна. Новые правила, сам понимаешь… Капитан не может без языка.

Для своих почти пятидесяти лет Петрович сохранился неплохо. Поджарый, без обычного пуза. И даже на макушке хвост. Так-то и не скажешь, что капитан. И тем не менее он им был. А хвост? Ну что хвост? Кто сейчас хвосты не носит? Даже Ибрагимович. Златан. Тем более хвост – это ведь тоже знак, даже у стариков. Что, вроде, ещё хоть куда.

Несколько секунд он смотрел в пол, словно провинившийся ученик – даром что капитан. Потом поднял голову в надежде на понимание:

– Зачем мне справка? Я в море почти тридцать лет хожу. Баренцево знаю вдоль и поперек: где ставить трал, где не ставить, где помойка, а где косяки ходят.

Попытка защититься от англоязычного мира не удалась:

– Этого теперь мало, – невозмутимо отрезала кадровая гуру. Она, кстати, тоже не так давно стала HR-менеджером. – Выучишь английский – тогда и возьмем тебя обратно на работу. У тебя все равно сейчас межрейсовый отпуск.

Нутром Петрович понимал, что кадровичка – женщина неплохая. Жизнь просто такая. Словно в подтверждение, она сама добавила уже не так грозно:

– «Мэй дэй» – то ты и так знаешь, а там подтянешься, если жизнь заставит. Так что давай, – произнесла она и по-матерински напутствовала капитана улыбкой.

Перед тем как выйти из кабинета, он зачем-то её спросил:

– На какие хоть курсы идти? Или всё равно?

Кадровичка на него посмотрела исподлобья и поморщилась.

Ну, он так и думал, но женщина тут же добавила что-то не до конца понятное:

– Лучше – на аутентичные. Весомей будет, – и посмотрела на него поверх очков. И он на неё смотрел, силясь понять истинный смысл этого слова.

Ничего не придумал и только пожал плечами. Ну, аутентичные так аутентичные. С этим английским всегда всё не по-русски.

Кстати, Петровича из «Тралфлота» тоже звали Макаром. Почему, так и не иначе, теперь уже и спросить было не у кого. А с учетом фамилии – Степанов, – так и вовсе выходила обычная путаница. То Макаром могли назвать, то Степаном, то Петром. И так всю жизнь. Но в море, на промысле было достаточно отчества – просто Петрович. Там так всех называют – будь ты капитан, третий помощник пятого раздающего или старпом. И оттого даже двадцатилетний матрос сразу чувствовал себя взрослым, членом экипажа, без которого на лодке – никуда. И вообще, потому что звучит солидно. А может, это так море на людей действует. Кто его знает.