Больной. Таким как он невдомёк, что в мире существует настоящая дружба, ведь его, в отличие от меня, окружает кучка таких же избалованных, испорченных недоумков.

– Что? – театрально вздёргивает бровь, и его рот продолжает извергать мерзости. – С обоими сразу, Лиса? Ты из тех, кто любит пожёстче?

Вообще не помню, как это произошло. Но, видимо, в какой-то момент я, находясь в состоянии аффекта, просто схватила ведро.

Иначе как объяснить это?

Беркутов ошалело пялится на меня потемневшими, сверкающими яростью глазами. Кашляет. С волос капает вода, стекая по вытянувшемуся от удивления лицу. Идеально выглаженная рубашка мокрая до нитки, и уже отнюдь не является белоснежной…

АЛЁНА

Пользуясь его секундным замешательством, бросаюсь к спасительному выходу. Налетаю на Зинаиду Генриховну, пришедшую, очевидно на разведку. Старушка, всплёскивая руками, начинает громко кудахтать и корить меня за неосторожность.

– Простите, – извиняюсь я и, заприметив в проёме высокую фигуру Беркутова, пускаюсь наутёк.

Бегу, активно переставляя ноги, и его разъярённый голос эхом отскакивает от стен.

– Конец тебе, Лиса! – истошно орёт мне вслед.

Длинный коридор. Поворот. Пустая рекреация. В холле двое мальчишек, почёсывая затылки, играют в шахматы. Сбегаю вниз по ступенькам. Чудом не сбиваю с ног достопочтенную Элеонору Андреевну.

– Лисииицына, опять ты! Ну-ка немееедленно остановись! – басит она, но я игнорирую замечание невесть откуда взявшегося классного руководителя, потому что Беркутов значительно сократил расстояние между нами, перемахнув через перила.

Ай-яй-яй. Догоняет…

Замечаю единственную настежь распахнутую дверь. На всех парах мчусь туда, в столовую. Десятиклассники, которые по средам остаются допоздна после уроков и готовятся ко Всероссийской олимпиаде школьников, отрываются от своих тарелок, обрывая шумную дискуссию.

– Молись, дрянь! – угрожает он.

Ныряю за символическую перегородку буфета.

– Вылезла оттуда быстро, – цедит Беркут сквозь зубы.

– Ага, как же! – качаю головой я.

Замираем оба. Сверлит меня недобрым взглядом, а я не могу сдержать довольный смешок. Потому что его внешний вид изрядно меня веселит.

– Сюда вышла! – приказывает властно.

– Что такое? – вскидываю бровь. – Не нравится, когда тебя поливают грязью? В прямом смысле слова.

Его скулы напрягаются. Он делает резкий выпад вперёд и хватает меня за блузку, дёргая к пустой витрине.

– А-а-а-а-а, – верещу испуганно, когда тонкая ткань от натяжения издаёт опасный треск.

Хватаю пластиковый поднос, попавшийся на глаза и луплю им мальчишку. Зажмуривается и склоняет голову чуть влево. Защищаться он не может. Одной рукой держит меня, а второй – то самое ведро, которое я использовала в качестае орудия мести.

– Ты что тут делаешь? – громко возмущается работница столовой.

Изловчившись, выкручиваюсь. Но рубашке конец однозначно. Слышу как рвётся, и сердце кровью обливается. Сделала себе подарок к первому сентября называется… Я вещи годами ношу, а тут такое!  Чёрт бы побрал тебя, Беркут!

Знаю, что если двигаться по узкому коридору, упрёшься в запасной выход. Тот самый, через которые принимают продукты.

– Стой, Лиса! – горланит этот бешеный, когда я, молясь всем богам, толкаю дверь.

Открыто… Облегчение заполняет лёгкие. В нос ударяет запах свежести, оставшейся после прошедшего дождя. Щурясь от солнца, перепрыгиваю через лужицы и спешу в сторону скопления народа. Там-то он вряд ли мне что-то сделает. Хотя, Рома Беркут – больной на всю кукуху, так что…

– Попадёшься ты мне, Лисицына, – прилетает в спину гневно.

Он совсем близко, и сердце, гулко колошматясь о рёбра, делает сальто, застревая в горле. Во дворе дети из группы продлённого дня играют в ручеёк. Юркаю внутрь, пригнувшись.

– Задержите того ненормального, – кричу ребятам, озираясь.

Ручеёк шумно «падает», на мгновение останавливая преследование. Смеюсь и спешно направляюсь к центральному входу. По плацу шагают кадеты. У них каждый день построение в шестнадцать тридцать. Деликатно протискиваюсь между ними, не обращая внимания на удивлённые взгляды. Прытко взбегаю по ступенькам. Останавливаюсь, пытаюсь отдышаться. Поворачиваюсь. Беркутова, с алюминиевым ведром в руках, удачно притормозил офицер-воспитатель кадетского корпуса.

Парень, как обычно, верен себе. Пререкается и игнорирует замечание мужчины. Быстро захожу в помещение школы. Он вот-вот будет здесь, и мне не мешало бы поторопиться. Пока охранник разговаривает с завучем, пролезаю под турникетом. Как раз в этот момент, в предбаннике появляется враг.

Бегу налево. Слышу характерный звук приземления копыт примерно сорок третьего размера и топот.

– Ну всё… Доигралась, антилопа гну, – последнее, что слышу.

Добирается до меня в один прыжок. Грубо тянет за блузку назад. Воротник больно врезается в шею. Поднимаю руки. А потом вдруг внезапно становится темно. Будто свет выключили. Но нет. Просто кое-кто надел мне на голову ведро.

– Думаешь, тебе сойдёт с рук то, что ты сделала? – раздаётся по ту сторону купола.

Я пытаюсь снять ведро, но он не позволяет. Хохочет, пока я, теряясь в пространстве, не понимаю, куда отступить: то ли влево, то ли вправо. Нос касается холодного металла. Пахнет ведро просто ужасно. Какой-то плесенью вперемежку с ядрёным чистящим средством. Так себе ароматы… По лицу стекают остатки грязной воды. Представляю, сколько бактерий сейчас радостно протянули ко мне свои лапки.

– Темно тебе там, да? – издевательски интересуется Беркут, стуча по дну ведра кулаком.

– Сними его! – верчу головой из стороны в сторону.

– Нет-нет, ты отлично смотришься в нём, маленькое чудовище! – возвращает его на место, не давая выбраться.

Я как слепой котёнок беспомощно машу руками, кружась вокруг своей оси, в то время как этот упырь наслаждается развернувшимся представлением. А после… я совершаю роковую ошибку. Устремляюсь вперёд, не разбирая дороги и со всей дури врезаюсь во что-то.  И это что-то с жутким грохотом разбивается. Наверняка слышно на весь первый этаж.

– Ой дууура кривая… – тянет, цокая языком Беркутов.

Вытягиваю вперёд руки. Пробую на ощупь.

– Ты че делаешь, идиотка?

Отдёргиваю ладонь, которую пронзает острая боль. Срываю злосчастное ведро с головы, не ощущая давления с обратной стороны. Громко чихаю. Часто моргая, смотрю на разбитое дверное стекло и груду осыпавшихся осколков.

– Беееркутов! Лисиииицына! К директору! – ревёт на весь этаж Венера Львовна.

*********

Суббота. Раннее утро. Я сижу у окна после пробежки и уже битый час слушаю щебечущих под окном птичек. Прижимаю коленки к груди и укладываю на них голову. Прищуриваю один глаз. Воздух уже прохладнее, но тёплые лучики солнца всё ещё греют кожу. Может, повезёт, и в этом году хорошая погода в Москве задержится на более длительный срок? Вряд ли конечно. Как-никак октябрь уже…

Ульянка начинает что-то бормотать во сне, и я прислушиваюсь. Шоколадки, что ли, просит. Бедный ребёнок… Аж слёзы на глаза наворачиваются. Надо купить ей те, которые любит.

Слезаю с подоконника, подхожу к шкафу и достаю нужную книгу. Не понимаю. Пусто. Трясу её аккуратно, перелистываю страницы. Заранее знаю, что деньги вряд ли найдутся, но всё же снимаю и просматриваю остальные книжки тоже. Естественно там ничего нет, и это может означать только одно…

Поправляю сползшее на пол одеяло Ульяны и выхожу в коридор. Прислушиваюсь. На кухне какая-то возня. Направляюсь туда. Первое, что бросается в глаза – пакет из магазина «Красное и Белое», оставленный на деревянном, подранном стуле. Мать сидит за столом. Грязный халат, взъерошенные волосы.

– О, Алёнкин, – кивает головой в знак приветствия.

– Мам, – смотрю на бутылку водки, что красуется напротив неё и наполненную до краёв рюмку. – Утро ведь…

– Так я чуток, для настроения, – поднимает стопку и одним махом опрокидывает её в себя. – И вообще, чёй-то ты меня уму-разуму учить надумала? Мала ещё!