Парни катаются по искусственной траве. Князев, всю сознательную жизнь занимающийся плаванием, заметно уступает Беркутову, для которого подобные стычки – очередной вызов и возможность показать свою силу.

– Дань! – дрогнувшим голосом повторяю я.

Беркут вообще себя не контролирует. Бьёт Князева так, что страшно становится. Хочу подойти ближе, но меня внезапно хватает Абрамов.

– Не мешай, Лисицына! Такое представление! – смеётся он, стискивая мои косточки покрепче.

– Отпусти, Ян! – беспомощно дёргаюсь в его руках.

Озираюсь по сторонам. И как назло не вижу нигде Пашку. Будто сквозь землю провалился!

– Разнимите их, пожалуйста, не стойте!

Но мне в ответ звучит лишь смех. Этим людям нравится то, что происходит.

– Отпусти! – пытаюсь освободиться, но Ян лишь сжимает меня сильнее.

– А ты ничего на ощупь, Лисицына! – хрипло шепчет мне в ухо, и я резко отшатываюсь, словно ошпарившись.

Где-то далеко слышится звук свистка Петра Алексеевича, но он тут же тонет в нескладном хоре подбадривающих голосов. Я в ужасе наблюдаю за тем, как из носа моего лучшего друга на белую футболку капает кровь. Со всей дури пинаю Абрамова локтем в живот, обретая долгожданную свободу. Подбегаю к беспощадно дерущимся мальчишкам и делаю первое, что приходит в голову…

АЛЁНА

 Злая и взбесившаяся, с разгона запрыгиваю на спину ненавистного одноклассника.

– Отпусти его! – кричу Беркутову прямо в ухо, повиснув на нём как цирковая обезьяна. Ещё и шею его сжимаю внутренней стороной локтя, что есть сил.

Парня, не ожидавшего, что сзади прилетит назойливая туша, немного ведёт в сторону, но ему каким-то чудом удаётся-таки удержать равновесие. В этот же момент страшно гремит гром, словно оповещая о грядущем дожде, запах которого уже витает в воздухе. Сверкает молния, на секунду освещая яркой вспышкой поле. Погода сегодня разыгралась ни на шутку.

– Слезь… с меня, Лиса, – орёт Беркутов, прерываясь на кашель.

Пытается снять меня с себя, громко и нецензурно при этом выражаясь. Данька переворачивается, загибается, хватаясь за живот, и сплёвывает кровь на траву. Кажется, в этот момент Роман собирается добить свою жертву, но я ни за что не позволю ему осуществить задуманное.

– Отойди от него! – шиплю яростно, отчаянно стараясь его придушить. Другой ладонью вслепую закрываю глаза, нос.

– Свихнулась, дура конченая?

Затянутое грозовыми тучами небо снова заходится раскатами. Ребята вокруг пищат, потому что внезапно начинается самый, что ни на есть настоящий ливень.

Парень предпринимает очередную попытку стряхнуть меня со своей спины, и в какой-то момент что-то идёт не так. Беркутов то ли заплетается в собственных ногах, то ли, ввиду отсутствия зрения,теряет ориентацию в пространстве. Как итог, мы оба с глухим шлепком падаем на мокрую, искусственно высаженную траву.

– Ай…

Рухнуть вот так оказалось не очень неприятно. Даже с учётом того, что мне повезло гораздо больше, ведь тело парня однозначно смягчило удар.

– Одурела, Лисицына? – недовольно возмущается он, перекатываясь на спину. – Какого ты влезла, придурочная?

– Посмотри, посмотри, что ты наделал! – слышу, как натужно кашляет Князев чуть в стороне. – Скотина! Какая ты скотина, Беркутов!

Во мне столько злости, что я сама не замечаю, как снова начинаю драться с ним. Ощущаю мощный прилив невесть откуда взявшейся энергии. Дурной. Бесконтрольной совершенно. Потому что достал! Потому что ненавижу! Так сильно, что готова взять грех на душу!

Ослеплённая лютой яростью, начинаю бить его: в каменную грудь, плечи, живот, и ещё больше раздражаюсь, глядя на то, что этот придурок ни черта не делает. Не пытается ударить в ответ, просто лежит и позволяет себя лупить. Какое-то время смотрит и всё. Наблюдает точно хищник, готовый откусить жертве голову, но только после того, как у неё кончатся силы на последнее сопротивление.

И это заставляет меня остановиться. Даже не знаю, почему его поведение так пугает. Наверное, потому что я отлично понимаю, кто именно передо мной. Хочу встать, внезапно осознавая в какой странной, неловкой и неуместной позе нахожусь. Сижу на нём.

Дёргаюсь, приподнимая туловище, но он хватает меня за голую лодыжку, резко опрокидывает, и уже через секунду я лежу, растянувшись на мокрой и неприятной на ощупь траве. А этот идиот нависает сверху, придавливая своим крепким телом к земле.

Мне аж дурно становится. Я под ним, и это… мне не нравится категорически. Совсем не нравится.

– Ты, Лисицына, слишком много себе позволяешь, –  тихо, сквозь зубы, цедит он.

– Да пошёл…

Закрывает мне рот рукой.

– Заткнись. Просто заткнись, – прищуриваясь, угрожает, тяжело и надсадно дыша.

Не моргая смотрим друг на друга. Три месяца. Ещё столько бы его не видела с превеликим удовольствием! А лучше никогда!

Дождь нещадно хлещет меня по щекам. Вся одежда промокла, спине холодно, но я даже моргнуть боюсь. Дикий, безудержный страх оглушил, дал в голову, сковал в миг онемевшее тело. Невидимыми руками сжал горло, не позволяя даже шелохнуться, дёрнуться.

Я впервые вот так близко вижу его глаза: карие, с зелёными вкраплениями. Такие яркие и необычные. А сколько всего в них отражается…

– Поднимайтесь на ноги, живо! – сквозь стену проливного дождя слышим мы строгий голос Петра Алексеевича.

Беркутов не двигается. Пялится на меня. Странно, чересчур внимательно и пристально. Опускает глаза на мою шею. Затем на грудь, что ходит ходуном под тонкой тканью промокшей до нитки белой футболки. Вспыхиваю, как рождественский фейерверк, когда он снова резко впивается поплывшим взглядом в мои глаза. Смотрит так, будто пьян. Как абсолютно неадекватный, словно под чем-то. Может принял что? У таких, как он, это вроде является нормой.

Шумно и беспомощно вдыхаю через нос. В лёгких совсем не хватает воздуха. Отдираю его руку от своего рта, и он как будто приходит в себя. Презрительно кривится и, наконец, встаёт с меня, трясущейся, как осиновый лист на ветру. Смутившейся до жалящего румянца на щеках. Потерянной и сбитой с толку.

Наркоман проклятый! Я слышала, что представители золотой молодёжи в поисках новых ощущений периодически балуются таблетками и тем, что посерьёзнее. Кошмар.

– В зал, Лисицына! – командует тренер, помогая пострадавшему Даньке подняться на ноги.

– Данька, – касаюсь его лица пальцами. – Ты как?

– Нормально, – отвечает, небрежно стирая кровь рукавом толстовки.

Уже в спортзале Пётр Алексеевич начинает разбор полётов. Строит класс шеренгой, заново разжёвывая правила поведения в школе. Затем после воспитательной беседы гонит взбудораженную толпу на разминку, отдавая во власть Пилюгина.

– А вы, трое, придёте после занятий отрабатывать своё наказание! – говорит он нам сердито.

– У меня другие планы, – громко заявляет Беркут, стаскивая с себя мокрую и грязную футболку.

– Я сказал, Беркутов! В три тридцать. Здесь! – безапелляционным тоном командует Пётр Алексеевич.

– Я не приду, у меня тренировка, – бросает в ответ Роман, вытирая всё той же футболкой свои тёмные волосы.

Девчонки, пробегающие мимо, шепчутся и то и дело пялятся на его оголённый, атлетично сложенный торс. А я не смотрю. Оно мне не надо абсолютно…

– В таком случае, я буду вынужден сообщить Борису Олеговичу о том, что ты снова распускаешь руки вне зала!

– Стучите, мне фиолетово, – грубит мальчишка и, закинув дорогую майку в мусорное ведро, направляется к скамейке.

Садится, вытягивает вперёд длинные ноги и откидывает голову на стену.

– Вылетишь перед соревнованиями как пробка, Беркутов! Сам знаешь!

Тот скалится и всё больше раздражаясь, закрывает глаза. Невыносимый до ужаса! Грубиян и хамло. Вот кто он.

Данька шмыгает носом, убирая от лица бинт.

– Кто первый начал, Князев?

Друг молчит. Как всегда.