За что мне все эти круги ада? За что? Так больно, что кажется, умру… Моему телу сегодня итак досталось, а теперь ещё и это.

Терплю, стиснув челюсти. Проклинаю мать. Впервые в жизни проклинаю, люто ненавидя. И смиренно жду. Жду, когда всё это закончится.

К слову, Валера расходится ни на шутку. Лупит так, что я, в итоге, охрипшая, падаю на пол. Мать, в какую-то минуту встрепенувшись, оттаскивает ирода, в глазах которого читается нездоровое удовлетворение.

Не знаю, сколько вот так лежу… Кожа пылает огнём, щеку нещадно печёт, но я не плачу. Не позволяю себе. Пялюсь в одну точку до тех пор, пока в коридоре не становится тихо.

Хочу закрыть глаза и больше никогда не открывать их. Не чувствовать запах дешёвого алкоголя и гадкого, удушливого табака. Не видеть этот омерзительный притон. Пьяную, еле ворочающую языком мать и тот хаос, в который она превратила нашу жизнь.

Какое-то время спустя женщина, называющая себя моей матерью, шаркает резиновыми тапками по старому, облезшему линолеуму. Она молча проходит в кухню, но спешит не ко мне, а к бутылке. Сначала, судя по всему, пьёт сама. А потом…

Я слышу характерный звук льющейся жидкости. И вижу стакан, который она ставит на пол прямо передо мной.

– Ты это… Подумай, Ляль, над своим поведением, – добивает меня будто пулей из пистолета.

Удаляющиеся шаги. Щёлкает заедающим выключателем. Гаснет свет. Не только в этой комнате. Но и у меня внутри. Впервые за много лет я сомневаюсь в своих силах и думаю о том, что ничего у меня не получится.

С размаху бью ладонью по стакану. Он валится, расплёскивая по полу водку. Катится в угол. В нос ударяет характерный запах спирта. Им пропитана эта затхлая квартира. Им отравлена моя мать. Им изуродована моя жизнь…

– Ляяяль, – тоненький голосок сестры вырывает меня из плена тёмных мыслей.

– Малыш…

Ульяна подбегает ко мне. Начинает горько, но почти бесшумно плакать. Этому она давно научилась. Мать не терпит истерик и показательных концертов.

Девчушка тянет меня за руку, заставляя встать. Неимоверно тяжело сейчас оторвать своё ноющее тело от холодного пола. Вцепившись в ладонь, Уля тащит меня в нашу с ней комнату. Запирает на щеколду дверь и укладывает в кровать. Набрасывает на нас тёплое одеяло. Прижимается к моей груди и вздыхает. Так тяжко, что сердце рвётся на куски.

– Тебе больно, Ляль? – касается маленькой ладошкой рассечённой щеки, и я невольно вздрагиваю.

Но разве сравнится эта физическая боль с той, которую я испытываю внутри? Искалечено не моё тело. Искалечена моя душа.

– Нет, – я морщусь, но не двигаюсь.

– Тебя долго не было, Ляль, – чертит пальчиком линию на коже. – Я забоялась!

– Прости меня, милая, прости, – крепко обнимаю сестрёнку, утыкаюсь носом в её волосы и, наконец, даю волю слезам. – Никто… никто тебя не обидел?

– Нет, – шепчет она так тихо, будто боится, что нас услышат. – Мама сказала, что надо поиграть: закрыться и сидеть мышкой.

Тяну носом ставший густым воздух.

– Я сидела, Ляль.

Судорожно рыдаю, вытирая обжигающие слёзы рукавом чужого свитера. Свитера того человека, кого я всем сердцем ненавижу. Свитера, который пахнет совсем иначе, чем моя жизнь.

Он пахнет так невыносимо прекрасно. Свежестью, кедром, смолой и корицей…

РОМАН БЕРКУТОВ

Пару секунд гипнотизирую закрытую дверь. Обычно это означает, что заходить в кабинет нельзя и тревожить того, кто внутри, тоже. Негласные правила, которые неукоснительно соблюдают все в этом доме. Все, кроме меня… Ведь нет ничего круче, чем нарушать навязанные кем-то устои.

Показного приличия ради, стучу пару раз по лакированной деревянной поверхности и, недовольно поморщившись, открываю дверь. Тренер сегодня будет очень не доволен. Я снова распускал руки вне зала. Поймёт по сбитым в хлам костяшкам пальцев.

– Проходи, Роман, – не отрываясь от изучения какого-то документа, произносит отчим.

Я усаживаюсь в коричневое, кожаное кресло и разглядываю озадаченное лицо Сергея Беркутова, человека, который входит в число самых успешных бизнесменов нашей страны.

Его брови от напряжения сходятся на переносице, отчего на лбу выступают заломы морщинок. Губы плотно сжимаются в тонкую линию, а сосредоточенный, цепкий взгляд обращён к бумаге, которую он держит в руках. Типичные будни моего вечно занятого дяди – Беркутова Сергея Владимировича.

Пока его извилины активно работают, я почти терпеливо жду. Лениво толкаю пальцем маятник и наблюдаю за тем, как вся конструкция приходит в движение. Планеты солнечной системы начинают вращаться. Пялюсь на эту штуковину минуты две точно. Залипательно, чёрт возьми…

– Итак, Роман, – мужчина, наконец, отрывается от важной для него макулатуры и откладывает в сторону очки. – Как прошёл твой праздник, посвящённый вступлению во взрослую жизнь?

– Слишком громко и патетично звучит, – едва скрывая сарказм, отвечаю я.

– Вчера мы с тобой даже парой слов не обмолвились. Выглядишь, как огурчик. Неужто и в собственный день рождения остаёшься верен своим привычкам?

– Именно. Не горю желанием стать одним из тех, кто ползает по полу и блюёт под себя.

– Похвально, похвально. Но бокал вина-то пригубить можно? – замечает он.

– Мне это не нужно.

Сергей Владимирович улыбается и достаёт из ящика пачку сигарет.

– Не возражаешь? – интересуется, прекрасно зная, что я не люблю курево. Во всех его проявлениях.

– Кури, дядь Серёж, если есть необходимость. Травись на здоровье. Табак содержит мышьяк, формальдегид, свинец, оксид азота, окись углерода, аммиака и еще около сорока трех известных канцерогенов.

– Спасибо, сынок, – на его губах застывает печальная улыбка.

– Почему именно эти? – спрашиваю, вопросительно вскидывая бровь.

– Они со мной со студенческой скамьи, – пожимая плечами, поясняет большой любитель кубинских сигар.

– Кстати, два актера, которые участвовали в рекламе этих сигарет, умерли от рака лёгких, – многозначительно информирую его я.

Он запрокидывает голову, и по кабинету разносится его басистый смех.

– Ромыч, ну ты прям один в один, как твой отец! Он вот так же методично каждый раз невзначай промывал мне мозги.

Под рёбрами неприятно кольнуло.

Мы молчим какое-то время. Сергей неотрывно смотрит на кончик тлеющей сигареты, а я на фоторамку, которая стоит на его рабочем столе.

– Полагаю, Вы, молодёжь развлеклись на славу? – незаметно переводит неприятную для нас обоих тему и прищуривается.

– Всё прошло неплохо. Отдельное «мерси боку» за выключенные в доме камеры, – искренне благодарю его я, вспоминая всю ту вакханалию, что творилась позавчера в гостиной.

– У меня сердце слабое, Ром. Так что ваши утехи пусть останутся только вашими.

И слава богу. Стриптизёрши, поплывшие от алкоголя парни и развязные девчонки – всё это в итоге, вылилось в «так себе картину». Да ещё и полуголая Лисицына, бегающая по дому с пистолетом в руках. Вот где треш-то!

– У курящего доставка кислорода к сердечной мышце нарушается из-за блокирования гемоглобина крови окисью углерода из табачного дыма, – продолжаю настырно занудствовать и таранить его нелицеприятными фактами. – Риск инфаркта миокарда в пять раз выше, догоняешь?

– Боже, да всё-всё! – тушит окурок в пепельнице, встаёт и подходит к окну. – Завяжу потихоньку, слово даю.

– Только заднюю потом не включай, – прошу его заранее. – Зачем звал-то?

– Прямо уж и побеседовать нельзя о том, о сём, – ворчит мужчина.

Я хмыкаю. В его занятом графике и на сон-то времени нет, а для задушевных бесед так тем более.

– В субботу по случаю твоего восемнадцатилетия состоится семейное торжество.

– Мать вашу, только не это, – мой недовольный стон разносится по кабинету.

Все эти пафосные приёмы, на которых лизоблюды в смокингах и вечерних платьях распинаются друг перед другом, вызывают у меня приступ тошноты.