— Пусть моя вчерашняя истерика не обманывает тебя, — прочитав это выражение, объяснила она. — Жизнь сделала меня очень неприхотливой. После того как переживешь настоящий голод, начинаешь иначе смотреть на вещи. Любое мясо — это еда, источник белка.
Я согласно кивнул.
— Ты молодец, что подумала об этом.
— От этого вышло не слишком много толку. Мне доводилось есть кое-что погаже, но очень редко. Остатки шерсти, и слишком уж разит падалью. Представляю себе, чем питаются эти собаки. Я была очень голодна, но еле заставила себя проглотить пару кусков. Чуть не вырвала.
— Что-нибудь осталось? Я так голоден, что могу съесть сейчас любую пакость.
— Нет. Слишком уж воняло, так что остатки я отложила подальше. Утром уже ничего не было. Наверное, грифоны растащили.
— В вещмешках тоже ничего нет? Ни одного продпайка? — недоверчиво переспросил я, кинув взгляд на рюкзаки, которые она принесла.
— Должно быть, они выезжали ненадолго, или наоборот, припасы у них были на исходе, — расстроенно покачала головой девушка. — Всего одна бутылка воды и совсем ничего съестного. Зато полным-полно патронов. Если бы нам только добраться до любого людского пристанища — мы бы легко обменяли их на все, что необходимо. Патроны всегда в цене.
Я снова кивнул, соглашаясь с девушкой, и лишь чуть позже уловил многозначительную горечь в ее последних словах. Вчера она казалась такой перепуганной и беззащитной, что я успел позабыть, что она провела практически всю свою жизнь на пустошах. Должно быть, она была приспособлена к выживанию в этих местах даже лучше, чем я сам.
— Говорят, что здесь водятся дикие свиньи, — сказала Маричка мечтательно, продолжая гастрономическую тему. — Кажется, я слышала ночью сквозь дождь, как они хрюкают. Поговаривают, что местные на них охотятся. Здорово было бы их встретить, да?
— Да, здорово бы, — кивнул я, не поняв точно, кого она имеет в виду — местных или свиней.
Подойдя к одному из проломов в стене мельницы, я впервые внимательно посмотрел туда, где метрах в семистах от нас громоздились руины зданий, много лет назад разрушенных артиллерийскими обстрелами. Выглядело это примерно так же, как в моем вчерашнем видении. Только хуже. Ведь сейчас я видел это собственными глазами, в реальной жизни.
— Сложно поверить, что это то самое место, — подходя ко мне, прошептала Маричка, словно читая мои мысли. — Я помню Генераторное совсем другим. Таким чистым, опрятным, красивым. Мне так хотелось здесь жить.
— Я совсем мало помню. И мне кажется, это было в какой-то другой жизни. Будто у другого человека украли кусок памяти и вложили мне в голову.
— С вами там что-то такое делают, да? В вашей армии? Чтобы воспоминания… стирались?
Я неопределенно покачал головой. Как и Маричка, я еще не был готов говорить о темнейших уголках своего прошлого.
— Хочешь пойти туда? — наконец спросила Маричка.
— Это будет не лучшим тактическим ходом. Как только евразийцы обнаружат и допросят тех комсомольцев, они первым делом обыщут руины…
— Я говорю не о тактических ходах. Ты же хочешь пойти туда, да? Вспомнить что-то? Ведь мы для этого проделали весь этот путь? Так пошли.
«Как она умеет читать мои мысли?!» — поразился я.
— Ты не обязана рисковать вместе со мной.
— Брось это свое «не обязана», — махнула рукой Маричка.
— Тогда, по крайней мере, возьми себе какое-то оружие.
— Я ни в кого стрелять не буду! — упрямо заявила девушка.
— Странный принцип для того, кто прожил всю жизнь здесь. Ты же не осуждала меня за убийства, которые я совершил, защищаясь. Так почему…?
Выражение лица девушки яснее слов говорила о том, что она непреклонна и не очень хочет обсуждать эту тему. Я вздохнул, смиряясь.
— Возьми хотя бы пистолет. Можешь считать, что это для охоты на свиней. Мне так будет спокойнее.
Скривившись, девушка все-таки неохотно приняла у меня протянутый ей «тип-100». По тому как ее ладонь легла на рукоять я понял, что она держит оружие не впервые. Какая-то история стояла за ее ненавистью к оружию. Но вряд ли мне предстоит узнать ее сегодня.
— Пошли, — наконец позвал ее я.
§ 64
Никогда не думал, что окажусь здесь снова. Сотни раз я посещал это место в своих кошмарах. Но вживую все выглядело иначе. По мере того как мы приближались, в моем сознании происходили странные метаморфозы. С каждым следующим шагом я чувствовал себя все в большей степени тем человеком, которым уже давно перестал себя считать. Димитрисом Войцеховским из Генераторного.
Мы вошли через западные ворота, точнее, через то место, где они прежде находились. От ворот не осталось ни следа, а о существовании защитной стены напоминали лишь отдельные фрагменты. Украинская улица, которая начиналась за воротами, была перегорожена двумя обгоревшими остовами автобусов. При взгляде на эти автобусы я вдруг припомнил, как много лет назад, еще маленьким мальчиком, я стоял у этих самых ворот и ожидал, когда на одном из автобусов приедет с работы моя мама.
«Моя мама?» — нерешительно переспросило вконец запутавшееся сознание. — «Разве у легионеров может быть мама?»
— Я приехала сюда на одном из таких, — прошептала девушка.
Я сделал ей знак, чтобы она сохраняла тишину. Движением пальца снял с предохранителя автомат. Заброшенный поселок мог таить в себе много опасностей. А мы, хоть и вооружены, не были к ним вполне готовы. Я был все еще слаб и едва-едва ворочал ногами, прихрамывая и шатаясь, моя реакция была ощутимо замедлена, а Маричка к своему пистолету даже не прикасалась и, несмотря на уговор хранить молчание, все время сдавленно кашляла, выдавая потенциальным недоброжелателям наше присутствие. Для тех, кто мог пожелать устроить засаду, мы стали были бы легкой добычей.
Обойдя автобусы, я увидел Привратный рынок. Павильоны из жести практически не пострадали от войны, их изъело лишь время. Прилавки, на которых торговцы когда-то выкладывали свои товары, были замызганы и пусты. На крыше павильона по-хозяйски расхаживали, обмениваясь карканьем, несколько ворон. При нашем появлении птицы беспокойно взмыли в воздух. Хлопанье их крыльев и завывание ветра были единственными звуками, наполняющими улицу, где прежде стоял оживленный гомон человеческих голосов. Вокруг было совершенно пусто. Но для меня эти места навсегда останутся полными призраков.
Вон призрак старого торговца книгами в его палатке, и призраки прохожих, которые с ним спорят, дабы скоротать время в ожидании автобусов. Призраки милиционеров, охраняющих ворота, и их собаки. Призрак фермера, приехавшего на внедорожнике, который разгружает мешки с овощами. И призраки двух мальчиков — высокого светловолосого и низкого, кучерявого, которые улыбаются, обмениваются шутливыми репликами и нетерпеливо выглядывают из-за спин взрослых… Дима и Джерри.
— Джером, — услышал я, как шепчут мои губы. — Я вспомнил.
— О чем ты? — переспросила Маричка.
А я уже сам забыл о своем приказе хранить молчание.
— Это был мой друг. Лучший друг детства. Из-за моего имени он иногда дразнил меня «грекой». Я вспомнил его. Он был совсем не похож на Локи. Только волосы были кучерявыми, а так — ничего общего, — бормотал я. — Мы с ним проводили вместе так много времени… а потом поссорились. Из-за каких-то пустяков.
— Ты не помнил этого? — догадалась Маричка. — Не помнил, пока не пришел сюда?
Я неопределенно покачал головой.
— А кто такой Локи?
На это я тоже не стал отвечать.
— Идем дальше.
Украинскую улицу сложно было узнать. Большая часть зданий были разрушены до основания — на их месте остались лишь горы обломков. Некоторые дома устояли, но, если сравнивать их с людьми, то это были скорее скелеты, чем живые люди. В окнах не осталось ни одного целого стекла. Краска облупилась и облезла. Стены почернели от гари и сажи, во многих местах зияли пробоины от снарядов. Фонарные столбы были повалены либо покосились, от лампочек не осталось уже и воспоминаний, оборванные провода безжизненно болтались на ветру. У обочин стояли несколько сгоревших остовов легковых машин, а прямо на дороге — остатки двух БМП. Вокруг бронемашин было разбросано много рваных мешков, из которых высыпался когда-то набитый туда песок — похоже, когда-то здесь были оборудованы огневые точки. Видимо, прямо здесь четырнадцать лет назад происходил уличный бой между оккупационными войсками ЮНР и силами Альянса. А может, бронемашины были подбиты уже в последующие годы, когда в руинах поселка продолжали сталкиваться между собой группы враждебно настроенных людей?
