– Да.

– Дебаты, – усмехнулся генерал, меняя тему разговора, давая тем понять, аудиенция подходит к концу. – Все как у проклятых капиталистов. Всё у них сдираем, …мать! Под копирку. Ух, подлецы!

Но кого имел в виду пожилой генерал, Стегин уточнять поостерегся, а только посмотрел с самым задумчивым выражением лица, что сумел изобразить, по сторонам, будто невзначай. И вдруг – вздрогнул. Потому что показалось ему, что не одни они с генералом в комнате – знакомая худая тень –широкая шинель, остроконечный шлем, революционная винтовка за спиною – прислонилась к дверному косяку.

“Бр-р, сгинь”, – зажмурив на миг глаза, потряс головою Стегин, прогоняя призрака.

– И все же: побывал Раздатченко сегодня на месте происшествия или нет? Проезжал мимо, нет ли?

– Пока неизвестно. А дебаты состоялись. Ничего особенного.

– Уточнить! – с металлом в голосе закончил Петр Ануфриевич и снова посмотрел на портрет, и показалось генералу, что моложавый Феликс одобрительно подмигнул ему левым глазом.

– Есть! – отчеканил Стегин.

– И доложить! Не забывайте, я жду от вас положительных результатов. Многовато у нас в последнее время накопилось нераскрытых убийств. Пора начать раскрывать! Понимаете, о чем я говорю?

– Догадываясь. Вы, вероятно имеете в виду дело, возбужденное по факту смерти гражданина Тюрбанова, и дело о нападение на гражданина Щукина, повлекшее смерть последнего.

– Вот именно. В городе становится страшно жить!

– Товарищ генерал, позволю напомнить, упомянутые дела находятся в производстве у старшего лейтенанта Яковлева, не у меня.

– Капитан, почему вы так странно разговариваете: упомянутые дела, смерть последнего?

– По форме, товарищ генерал.

– Ах, оставьте. Будьте проще! Читайте Чехова. Вот именно, Чехова! – в раздражении закончил разговор Петр Ануфриевич.

В конце дня Стегин получил возможность оценить результаты работы криминалистов–лаборантов. Из фотолаборатории ему прислали увесистый пакет, в котором оказалось около сотни фотографий. Это были не совсем те снимки, что Стегин уже видел. Увеличенные и отреставрированные, теперь – удивительно четкие и контрастные, они производили совсем иное впечатление. Стегин рассматривал их с удовлетворением и некоторой долей восхищения. А Бурова он узнал сразу.

Дорога делала изгиб. Не поворот, а именно изгиб, точно такой, что изображен на дорожном знаке. И водитель сбавил ход, но Раздатченко, сидевший с ним рядом на переднем сидение, все равно недовольно произнес: -Ну, куда ты так гонишь, Антон? Сбрось!

Стрелка спидометра поползла влево. Шестьдесят, пятьдесят. Но, дрогнув пару раз у этой отметки, она, будто передумав, снова стала откланяться к значениям повыше: пятьдесят пять, шестьдесят, шестьдесят пять.

Раздатченко вздохнул, давая понять, он-де понимает, советы и увещания бесполезны для неуправляемого в своих действиях шофера-лихача.

В ответ на укоризненный вздох Антон улыбнулся и, следуя правилам, повернулся к шефу, как бы испрашивая тем разрешения снова мчаться во весь дух. Игра. Ритуал. Скорость Раздатченко не пугала, он любил быструю езду. Когда Антон снова перевел взгляд на дорогу, все было по-другому! Он был готов поклясться, еще двадцать секунд назад КамАЗа на трассе не было! Машина, вывернувшая неведомо откуда, двигалась по правому краю дороги, впритык к обочине, и вдруг также внезапно и нагло, как и появилась, сместилась к центру и заняла стразу две полосы.

– Наглец! Сука! Что делает, а? – с искренним негодованием, произнес Антон, заметив, что автомобиль сопровождения, в котором находилась охрана, пропал из поля зрения.

– Обойди! – приказал Раздатчено, сжав губы. Он разделял мнение своего водителя. – И не стесняйся.

– О, кей, Валентин Валентинович, сделаю, – откликнулся Антон весело, предвкушая небольшое развлечение. – Легко!

В этот миг метрах в пяти впереди взорвалась световая граната. Белый свет, вспыхнувший перед их глазами, прожег их насквозь и заполыхал в мозгу.

Раздатченко закрыл лицо руками и завалился на переднюю панель, ударившись об неё лбом, и хотя сознание не потерял, но на несколько мгновений его тело онемело и перестало быть живым, функционирующим прибором.

Но Антон, оглушенный и ослепленный, контроль над собою не утратил и продолжал действовать. Не рассуждая, до конца даже не понимая, что делает, автоматически, рефлекторно, он утопил педаль тормоза до упора, переставил ручку скоростей в нейтральное положение и вывернул руль вправо. Машина соскочила с трассы, пропахала несколько метров по бездорожью и благополучно остановилась.

Десять секунд, двадцать. Тридцать. Раздатченко, не придя еще в себя полностью, но уже ощущая перемену – исчезла вибрация и напряженный рева мотора, пошевелился и глубоко, полной грудью, вздохнул и застонал:

– А-а, где… что…

Словно в ответ в салоне автомобиля распахнулась дверь. Сильные руки подхватили его, беспомощного, приподняли…

Он попытался возразить:

– Нет. Зачем?

Но что-то острое – игла, колючка, жало, шип – кольнуло его в шею и он потерял сознание по-настоящему.

Антон успел заметить, как бесчувственное тело Раздатченко бросили в багажник, стоявшей неподалеку “БМВэшки”. Он даже расслышал, как хлопнула его крышка и, справившись с шоком и уже прозрев, матерно выругался и попытался завести двигатель, и уже повернул ключ зажигания в вполоборота, но после глухого короткого удара охнул и вывалился из салона.

Кровь из рассеченного лба – туда пришелся удар прикладом автомата – стала заливать ему лицо.

Последовал еще один жестокий удар!

На место Раздатченко плюхнулся Фришбах. За руль уселся Хомяк. Машина тронулась. Бур и Винт поволокли мертвое тело Антона по влажной, напившейся вдоволь земле.

С того момента, когда Винт выбежал на середину шоссе и, примерившись, бросил гранату под колеса мчавшейся машины, прошло ровно полторы минуты.

“БМВ” стального цвета и “девятка-сафари” разъехались в разные стороны. Тронулась неприметная “шестерка”, за рулем которой сидел Бур.

Четыре головореза-наемника, переодетые в форму сотрудников ГИБДД, дислоцировались приблизительно в пятистах метрах от места инцидента. Они контролировали транспортный поток еще в течение шести-семи минут, а затем, получив команду “Отбой”, исчезли в суматохе осеннего дня, набирающего обороты.

Этого не произошло. Как известно, события стали развиваться по-другому сценарию. Операция, конечной целью которой являлась похищение и подмена двойником одного из наиболее вероятных претендентов на губернаторское кресло, провалилась. План, выношенный Сергеем Мясоедовым, просчитанный им до секунд, план, что родился не в одночасье, а был плодом длительных раздумий и напряжения огромной части творческого потенциала, отпущенного Мясоедов судьбой, в реалистичность которого он верил безоговорочно, лопнул! Многомесячный труд был разрушен банальной случайностью – за несколько минут до начала акции группа, состоящая из трех боевиков-полупрофессионалов и человека-двойника, угодила в ДТП.

“Случайность? Возможно. Обычное дорожное происшествие? Авария, не повлекшая тяжких последствий – подумаешь, помятое крыло. А снайпер? Как быть с ним? Или все-таки случайность? Пьяный водитель? А был ли он пьян? Наверное. Да и группа расположилась на повороте. Но ведь по-другому было нельзя! Поворот – это условие! Поворот – это обстоятельства: дистанция и время. Время – тот разлом в непрерывном и изменчивом свойстве жизни, что измеряется долями секунды! Но снайпер знал о повороте! Он знал место! Кто он? – мучительно размышлял Сергей. – Тот, кто предал, кто нарушил тайну, что как иголка, спрятанная в яйце, что хранится в сундуке, что прикован к ветвям дерева, что растет на краю недоступного утеса, нависшего над неистово бушующем прибоем. Кто? Всякая тайна и всегда имеет своих хранителей: немногочисленный круг посвященных, её заложников, отвечающих за неё жизнью! И без этого необходимого и достаточного условия тайны не существует. Нет, конечно! Как не существует и множество иных понятий. Юмора, например, без тех, кто готов рассмеяться. Кто же он?”