– По крайней мере, это стоит проверить, – осторожно произнес эксперт.

– Стоит! – повторил Стегин, оставляя тем самым узелок себе на память. – Непременно!

Продолжая обход квартиры, он прошел на кухню: холодильник, электрическая плита на две конфорки, одна сковорода, на подоконнике – две керамические кружки. Дальше? Ванная. Пожелтевший унитаз, чугунная ванна с остатками высохшей грязи по стенкам и зеркало с трещинкой в уголке. Дальше? Вторая комната: старый черный шифоньер на три дверцы, что придвинут к стене – то ли опирается, то ли подпирает её и еще одна не застланная кровать, и еще один стул. Все? Нет. Было еще кое-что! На стене над кроватью были развешены фотографии, без рамок, приколотые к стене кнопками или приклеенные скотчем. Они мельтешили перед глазами. Они кружились разноцветными пятнами зонтов, раскрытых над спортивной трибуной в дождь.

Сначала Стегин оглядел их бегло.

Самые ранние, черно-белые, поблекшие, относились к тому далекому времени, когда ныне покойный Сеня Дильман был школьником: на баскетбольной площадке, на школьном дворе, у разложенного, но не разожженного костра на берегу реки, на первомайской демонстрации.

Стегин с трудом находил Дильмана среди улыбающихся лиц подростков – все они были похожи: худые, вихрастые, в поношенных великоватых куртках. И Сеня был одним из многих. Вот кто-то забросил ему на плечо руку, вот кто-то по-дружески тычет его кулаком в бок. Кто он, этот паренек, на каждой карточке стоящий рядом? Лучший Сенин друг?

Следующий период, подробно отображенный в настенной летописи, приходился на службу в армии. В основном преобладали групповые снимки. На фотографиях этой серии композиция строилась по-иному. Дильман всегда стоял на первом плане. В армейском камуфляже, с “калашниковым” на груди, в окружение боевых друзей, на фоне скалистого сухого ландшафта. Было очевидно, фотографировали именно его. Он смотрел прямо в объектив, гордо приподняв подбородок, и его пальцы, сжимающие оружие, казалось, подрагивали от нетерпения. Солдат. Победитель. Завоеватель.

Снимков, снятых позднее было совсем немного: пять или шесть. Они были цветные и глянцевые, а Сеня Дильман был худ и не улыбался.

“Вот эта, кажется, лучше всех”.

На этом фото Сеня был запечатлен строго в анфас – контраст теней скул и носа, запавшие щеки, заострившейся подбородок. В глазах притаился безумный огонек, но зато сохранилась четкая линия овала лица. В общем, это был хороший снимок и судя по всему – последний. Сеня был одет в обычную гражданскую одежду: черные джинсы, черная рубаха, расстегнутая на груди, и казался значительно старше. Почему казался? Он и в самом деле стал старше.

Потянувшись, Стегин подцепил кнопку ногтем и в следующий миг ловко поймал скользнувший вниз прямоугольник.

Рассматривая изображение, Стегин отошел от стены, но вдруг, будто что-то его кольнуло, и он снова метнул взгляд на стену. Ах, светлое пятно на стене! Какое сентиментальное пятно! Ах, и в правду есть что-то неизмеримо сентиментальное в таких квадратах и прямоугольниках на стенах…

“Сентиментальный следователь? Сентиментальный убийца? Нет, никогда он не встречал сентиментальных убийц и насильников, – жестко сказал сам себе Стегин, – не бывает таких”.

– Займитесь-ка этой галереей, – саркастически скривил губы Стегин. – Постарайтесь выяснить, кто там рядом с ним.

– Сделаем, – откликнулся один из экспертов и начал осторожно снимать фотографии со стены.

На доклад к прокурору области Стегин шел с легким сердцем: без дрожи и неприятного холодка, без той натянутой струны, что вибрирует внутри между сердцем и пупком. Было о чем доложить!

Петр Ануфриевич Щегол молчал долго: минут пять или шесть. Он тер виски, теребил узел серого однотонного галстука и время от времени бросал взгляды на классический портрет железного Феликса (крючконосый полупрофиль, тонкие обескровленные губы, худая шея и бородка-клинок), что висел над дверью, словно спрашивая того: “А прав ли я?” Но лицо чекиста по-прежнему оставалось маловыразительным: пустым, беспристрастным, твердым. И тогда, так и не дождавшись ответа, Петр Ануфривевич обращал свой взор к капитану, стоящему перед ним навытяжку.

Впрочем, тревожился Стегин не слишком: “Доложил вроде четко, связно. И просто! Или что-то пропустил? Или он не понял? Или старик себя плохо чувствует? Похоже, простата. Ничего, я подожду”.

Неуместная ирония мелькнула легкой тенью, изменив выражение лица Стегина, и Петр Ануфриевич, словно прочел его мысли, отвесив короткий злой взгляд, наконец-то, заговорил.

– Скажи-ка мне, капитан, он действительно двигался по этому маршруту? – в его интонации чувствовалось недовольство.

Он? Фамилия не названа, но Стегин понял, о ком спрашивает генерал:

– Мог. Приблизительно в это время. Дорога ведет к телецентру. Она не единственная, но, в общем-то, их всего три. Есть тропинка со стороны холма. Но машина там не проедет. Поэтому – только три варианта пути его следования. Со стороны улицы Леси Украинки: через новостройки, мимо больничного городка и парка, что разбит вокруг больниц, далее – мимо автозаправочных станций, они расположены на расстоянии пятисот метров друг от друга и… и последний перекресток, и – прямиком к телецентру. Вторая дорога – из центра. Он мог свернуть вот здесь, – карта города висела на стене по правую руку от прокурора и занимала четверть её свободного пространства. Стегин позволил себе сделать пару шагов и кончиком карандаша, выхваченного из нагрудного кармана кителя, показал на точку, где проспект Родимцева пересекало Первое Кольцевое Шоссе. – Или вот здесь. В этом месте в Шоссе вливается улица Нагасаки, соединяя его с Ленинским проспектом. Он также мог попасть в телецентр и со стороны Заводского района, – проведя карандашом прямую линию, но не оставив на материи ни следа, он умолк и вопросительно посмотрел на своего слушателя. Прокурор в ответ едва кивнул, давая понять, что слушает его, а вопросы – оставляет на потом.

– По поводу маршрута – все! Вариантов, как я уже доложил, немного, – резюмировал Стегин.

– Необходимо знать единственный! Уточните!

– Есть! Сомнений в том, что он действительно приехал из центральной части города, почти нет, но мы все обязательно перепроверим.

– Каждую деталь! – сурово подчеркнул прокурор.

– Есть! – повторил Стегин.

– Кто знал о теледебатах?

– О времени их начала? Многие. Было объявлено! Многочисленные анонсы в прессе. Кроме того, каждая волгогорская газетка в преддверии дискуссии считала себя обязанной разродиться редакционной статьей, посвященной претендентам. О чем только не писали!

– Не надо. Всякие гадости меня не интересуют.

– Понял. Извините. В общем, полный набор. И приходится констатировать, весь Волгогорск знал! Легче отыскать тех, кто не знал. Я не знал, – позволил себе пошутить Стегин.

– Так, так, – задумчиво постучал костяшками пальцев по столу Петр Ануфриефич, игнорируя Стегинскую шутку

– Товарищ генерал, а если предположить, что было организованно три засады? На каждой дороге есть подходящие участки: достаточно пустынные, не загруженные в это время дня транспортным потоком. Засада – немногочисленная: два, три человека. Машина не появилась – отбой. И так далее.

– Версия, однако! Хотя… Президент он что ли? Три засады? Не многовато ли? – эту фразу Петр Ануфриевич произнес с недоумением, первый раз не выдержав своего беспристрастного тона. – Не выдумывай, уточни!

– Слушаюсь!

– Наверное, маршрут все-таки был известен, – продолжал рассуждать Петр Ануфриевич. – Да и какая здесь тайна! Ни какой! Ждали его там!

– Вы правы, товарищ генерал, – подольстился Стегин. – Присутствие снайпера выглядит однозначно обусловленным. Трудно представить, чтобы снайперов было трое.

– А еще выясни насчет транспорта. Всегда ли он пользуется одним и тем же автомобилем?

– Да.

– А где он живет?

Стегин назвал адрес.

– Ага, не по пути! А чем он был занят с утра? Учти, круг тех людей, кто знал об иных его планах… ну, кроме теледебатов, наверняка, уже.