– Как думаешь, есть у него семья? Родственники там, ну дальние хотя бы?

– Если бы были, вряд ли бы он там жил!

Пашка встал и подошёл к окну, оставив на столе кружку с недопитым чаем и раскрытую, но не съеденную конфету. Его любимую, шоколадную с орехами.

– Ты знаешь, так странно… Вот вроде бы мы доброе дело сделали, можно сказать, даже чудо – оказались в нужное время в нужном месте, до больницы его живым довезли. Но почему мне так погано? Он же мне не родственник, никто… Но как представлю, что никто не переживает о том, выживет он или нет, сможет ли домой вернуться, так прям кошки на душе скребут…

Наташа подошла к Пашке и прижалась к нему плечом.

– Мне тоже не по себе. Давай завтра в больницу позвоним, узнаем, как он?

Пашка улыбнулся и обнял её. Когда таких уже двое – можно считать, что всё в норме.

***

Одним звонком дело не ограничилось. Две недели врачи не были уверены, что старик выкарабкается. И даже когда дело пошло на поправку, стало ясно, что восстановление ему предстоит долгое и непростое – последствиями инсульта стали паралич нижних конечностей и нарушение речи.

Инициатива, как водится, оказалась наказуема – уцепившись за его интерес к больному, Пашку уговорили помочь с опознанием. Пришлось опять ехать в Медведиху. В этот раз в компании ему наотрез отказала даже мягкая и добрая Наташа – ответила, что она только-только спать по ночам нормально начала, и второго визита её психика не вынесет. Лилю было бесполезно и спрашивать, а Ваня выдал ехидное напутствие: если ему, Пашке, так нравится возиться с одинокими стариками, пусть открывает приют, чего мелочиться-то. И не обязательно будет тогда так далеко ездить…

В этот раз дом выглядел ещё хуже, чем в предыдущий. Весна понемногу готовилась уступить лету: прошлогодняя сухая трава полностью скрылась под свежей, которая уверенно доходила до колен; деревья распушились свежей листвой, и ещё сильнее стало видно, как мало времени осталось до полного исчезновения посёлка в недрах леса.

Внутри дома было сыро и противно. Стоял затхлый запах нежилого помещения, повсюду были заметны следы активной деятельности мышей. Превозмогая брезгливость и гадкое чувство, что он без разрешения копается в чужих вещах, Пашка старательно обследовал содержимое шкафов, полок и прочих мест, где по его представлению можно было хранить документы. Потом перешёл к местам, где нельзя. Ничего – ни документов, ни фотографий, ни квитанций, ни писем. Обшаривая последний ветхий шкафчик, оказавшийся местом обитания пауков и консервов, Пашка со злостью хлопнул дверцей, которая отозвалась громким стуком и оторванной петлёй.

– Да твою ж мать, ну должно тут быть хоть что-то!

Ответом ему стал легкий топот у него над головой. «Зашибись – подумал Пашка, – ещё мыши мне на голову не падали». И внезапно заметил на потолке лаз, прикрытый старыми досками.

«Да, зря Наташка со мной не поехала… Как она обижалась на нас, что мы ржали, когда в неё мышь летучая в пещере врезалась. Вот сейчас моя личная карма за тот случай».

Подставив хлипкий стул, с огромной осторожностью, одну за одной, он вынул доски. С каждой сыпалась изрядная порция пыли и мышиного помёта. Подумав, Пашка постучал по потолку, чтобы наверняка распугать всех жителей чердака, и, зачем-то задержав дыхание, сунул голову в лаз.

На удивление, на чердаке был относительный порядок. Несколько банных веников, кучка старого тряпья, и небольшой деревянный сундучок, который можно было достать, не залезая далеко. Взяв сундучок, Пашка с облегчением вынырнул из пыльной темноты.

Внутри сундучка оказалось всё, что он так старательно искал – документы на дом, совсем ветхое свидетельство о рождении хозяина, почти такой же ветхий аттестат, диплом технического училища, паспорт, старые квитанции и пожелтевшая фотография семьи из четырёх человек: двоих взрослых и парочки детей – девочки лет пяти, и совсем маленького мальчика. Родители были молодые и красивые, и узнать седого, худого и сморщенного хозяина дома Пашка не смог ни в вихрастом отце, ни, тем более, в круглощёком сынишке.

Взяв паспорт и, немного поразмыслив – фотографию, Пашка аккуратно положил остальное в сундучок и убрал его на место.

«Интересно, пригодится ли это хозяину ещё когда-нибудь?»

***

Больше Пашка в больницу не звонил – жизнь старика была уже вне опасности, документы доставлены. Но мерзостная смесь тревоги, стыда, вины и ещё каких-то смутных, незнакомых и непонятных ему ощущений крепко засела у него в груди, не давая вернуться его обычному состоянию – веселья и уверенности, что жизнь прекрасна. Не хотелось искать идеи для новой вылазки, да и вообще ничего не хотелось.

Пашка любил Высоцкого, и, конечно, слышал и раньше «Балладу о борьбе»:

«И когда pядом pухнет изpаненный дpуг,

И над пеpвой потеpей ты взвоешь, скоpбя,

И когда ты без кожи останешься вдpуг,

Оттого, что убили его, не тебя…»

Но вот только он не знал, что «синдром выжившего» бывает не только у военных. И никогда раньше не испытывал изматывающую, разъедающую вину сильного перед слабым.

***

– Паша, а ты не заболел? – подозрительно спросила мама, когда он заехал к ней в гости. Мама пригласила не просто так, а на пироги, его любимые – с вишней. Но обычного интереса к ним он проявить так и не смог, хоть и сильно старался, чтобы не обидеть маму.

– Нет, не заболел. Мам, ты помнишь ту историю про деда в Медведихе?

– Конечно. Как он, кстати?

– На поправку пошёл. Врачи говорят, что речь невнятная, и ходить заново надо будет учиться, но выжил, хотя вполне мог и умереть – если б ещё немного полежал там. Чудо, что всё вот так получилось.

– Да, повезло ему, что вы там оказались, – мама вздохнула, отвела глаза, а потом встала из-за стола и начала мыть посуду.

– Мам, да ты чего, оставь, я помою! – Пашка попытался оттеснить мать от раковины, и вдруг заметил, что у неё глаза на мокром месте. – Мам, ты что, плачешь? Случилось что-то?

– Да ничего, – виновато улыбнулась она, – старость, видимо, случилась.

– Мам, да какая старость! Ты же молодая совсем у меня!

– Молодая-то молодая, но на пенсию хоть завтра выйти уже могу… Я вот всё думала, как же он там оказался, один. Разве у него семьи нет? А потом поняла, а много ли надо – одной остаться? Отец твой вот до пенсии не дожил, а ты… Я ведь знаю, что ты за границей пожить мечтал пару лет, мир посмотреть. Может и переехать куда захочешь… Да это и правильно, ты молодой, тебе своей жизнью жить надо. И я не в лесу, как тот дед, но так тоскливо что-то стало…

Пашка выключил воду, отобрал недомытую тарелку и крепко обнял мать.

– Мамочка, милая моя, родная, ну не плачь! Ты же знаешь, я никогда тебя не брошу! Ну что ты глупости говоришь, никогда ты одна не останешься! И не будешь ты одна жить, я хоть сегодня тебя к себе заберу, только скажи!

Мама немного задержалась в объятиях сына – такого взрослого, сильного и совсем уже мужчины. А потом вздохнула, вытерла слёзы и сказала:

– Да ну тебя, я столько лет за тобой носки собирала по всей квартире, теперь для этого жену заводи, – улыбнулась, – сама не знаю, что я вдруг так расклеилась… Зато ясно, чего на тебе лица-то до сих пор нет. Верно говорят про осинки и апельсинки! Только знаешь что, а навести ты того деда. Ну просто так, один раз. Я варенья передам, малинового. Ну не дело, когда человек один на всём белом свете остаётся. А за меня не переживай, глядишь, я ещё раньше твоего свадьбу сыграю! Как, кстати, у Наташи дела?

– Хорошо дела, – улыбнулся повеселевший Пашка, – она, правда, тоже расстроена до сих пор. Навещу. И Наташку, и деда. А можно мне два варенья? И пирожков с собой!

Мама засмеялась.

***

Евгений Петрович Калинин, хоть и был владельцем недвижимости в Медведихе, из больницы выписался в дом престарелых – по причине отсутствия возможности к дальнейшему самостоятельному проживанию.

Дом престарелых носил гордое название «Усадьба «Лапино» для пожилых людей». Что, впрочем, не меняло сути ни на грамм – последнее пристанище для тех, кому больше некуда податься. Конечная остановка на пути, откуда большинство постояльцев переезжают по одному адресу – на ближайшее кладбище.