– Я бы послал его на все четыре стороны, –  произнес одними губами, но так чтобы она смогла меня услышать.

– Не могу, –  ответила она тихо, –  извините! Я пойду. Все будет хорошо. Он, когда пьяный… В общем, небуйный.

– Оля, Оля, –  покачал я головой, –  вы меня под статью подведете.

Она ничего не ответила, лишь коснулась костыля, провела по нему пальцами, подумав о чем-то своем, видимо. А потом посеменила за своим мужем, уходя в это хмурое утро, оставляя меня с моими кошмарами наедине.

Я все стоял и смотрел на ее окна в глупой надежде, что Олин силуэт промелькнёт за холодным стеклом и тогда, пожалуй, я смогу выдохнуть. Беспокойство только нарастало, и теперь я ощущал себя полнейшим кретином, что позволил ей уйти вслед за этим ублюдком. Конечно, ее муженек сейчас мог преспокойно устроиться в постели и уснуть сном младенца, но паника с каждым мигом только нарастало. Я уже не думал ни о каком рынке, молоке, вообще ни о чем почти не думал. Только бы убедиться, что с ней в порядке. Дворники, шаркая метлами по асфальту, выползали на свои участки. Собачники, зевая, потянулись к маленькому островку, где их питомцы могли вдоволь набегаться, поэтому я еще больше казался окружающим странным, стоя посреди тротуара. Качнув головой, я сплюнул себе под ноги и поплёлся обратно к сыну.

Стараясь приготовить завтрак из того, что осталось у нас, все думал об Ольге, вот уж въелась она мне в голову, не выбросить и не прогнать. Сам в душе не рад этому был. Жил ведь себе спокойно, и была у меня одна проблема – как воспитать сына, а теперь еще приходилось волноваться о малознакомой женщине. Как-то не принимал я во внимание тот факт, что она мне понравилась. Отмахивался, пытался не соглашаться, спорил с собственными порывами души, а сам с каждым мгновением больше осознавал, что запал на нее – на эту хрупкую девчонку, что напоминала воробья.

Тимофей с подозрением смотрел на батон, вертел его в руках, но пробовать не спешил. Даже понюхал, скривившись после.

– Пап, я в саду поем, там каша будет с утра, а это давай голубям отдадим, –  изрек сын, хитиро поморщившись. Я лишь плечами пожал, сам понимая, что, скорее всего, мы сломаем зубы, чем разгрызем то, чем я предлагал сыну позавтракать. Хотя если размочить в чае, то ничего так. Я-то ел с утра.

– Хорошо, собирайся, а то Ольга Петровна ругаться будет, что приходим поздно.

– Не будет, –  пробурчал Тимофей, –  она добрая и нас любит.

– Будто со своими не устает, –  фыркнул я, убирая посуду в раковину.

– У нее нет своих пока что, –  огорошил меня сын.

Я почему-то был уверен, что Ольга является мамой, а тут выходило, что… Какой-то огонек вспыхнул во мне, будто в отдалении зажегся маяк. Странные мысли полезли тут же в голову, но я лишь злился на них, не переставая одергивать себя на том, что я – инвалид и ей даром не сдался.

Ветер за эти часы лишь усилился, и солнце, что изредка показывалось из-за облаков, совершенно не радовало. Приходилось вжимать голову в плечи, поднимать выше воротники, отгоняя желания – вернуться домой. Тимофея практически приходилось «тянуть на буксире», кажется, этот хулиган ловко передумал идти куда-либо и мечтал лишь о мультфильмах и продавленном диване. Я же себе слово дал, что с сегодняшнего дня найду работу и вообще займусь чем-нибудь полезным.

Калитка скрипела на ветру, раскачиваясь из стороны в сторону. Этот мерзкий звук раздражал барабанные перепонки и привносил в душу неприятные ощущения.

– Ольга Петровна, –  рявкнул я, набрав воздуха в грудь, стоило лишь войти в группу.

Какая-то мамаша вздрогнула от испуга, на что я лишь постарался мило улыбнуться. Тимоха принялся раздеваться сам, видимо, пощадив наконец-то мою нервную систему.

– Не орите, –  раздался строгий голос и уже в следующий миг навстречу мне вышла солидного вида дама в возрасте.

Ей было лет пятьдесят, и она ничуть не уступала мне по децибелам. Кажется, такая смогла бы и полком командовать, я даже плечи расправил, едва не выкатив грудь колесом.

– Простите, –  собравшись, пробурчал недовольно. Мне-то хотелось видеть Ольга, а не вот эту дамочку.

– Ольга Петровна будет во вторую смену.

– Почему? –  вопрос сам собой сорвался с моих губ. Кажется, ничего умнее я придумать не смог.

– Потому что я вышла, –  развела она руками, – или вас что-то не устраивает?! – она окинула меня внимательным взглядом, потому скользнула по Тимохе, видимо, отыскивая сходство.

– Лариса Борисовна, –  вмешался Тимка, кажется, понимая, что иду ко дну со своей логикой. –  Это мой папа, а Ольга Петровна… –  замялся сын, ловя мой хмурый взгляд, что он там еще решил озвучить?!

– Дело есть к ней, –  кивнул я, –  насчет утренника.

– Точно, она просила подумать, –  округляя глаза, выдал Тимка.

То ли мой сын знал что-то, о чем пока я не догадывался, то ли мужская солидарность в нем уже присутствовала. Кажется, он решил сделать все, чтобы его папаша не выглядел в это утро болваном перед этой грозной женщиной.

– Телефон не дам, –  уперев руки в бока, сурово произнесла Лариса, сразу же указывая мне на мое месте, еще так окинула взором неприятно, будто холодом обожгла. Задержалась им на моих ногах и только хмыкнула.

« –  Ой, да и черт с тобой», –  пронеслось в моей голове, и я, поцеловав сына в висок, поковылял к выходу.

Это утро нравилось мне все меньше и меньше.

То ли назло собственному внутреннему голосу, то ли просто дурак, но домой направился именно той дорогой, что вела мимо дома Ольги. На что рассчитывал – сам не знаю, но, увидев около ее подъезда своего бывшего одноклассника, впился в него взором, будто бы зная, как поступить.

– Генка, –  окликнул я его, дополнив все громким свистом. –  Генка Селезнев.

Мой школьный друг попытался сосредоточить на мне взгляд, похоже, утро было не только у меня поганым. Гена очень старался сфокусироваться, но лишь щурился и мотал головой.

– Кузьмин, –  пробормотал он наконец-то, хихикнув, и вцепился пальцами в старенькую сливу около подъезда. Именно она в тот момент служила ему лучшей опорой. – Сто лет не виделись. Эй, дружище, как жизнь? На войне, что ли, потерял? – поинтересовался Селезнев, видимо, намекая на отсутствия ноги.

– Не, –  покачал я головой, –  в мирное время умудрился. Считай, производственная травма. Ты какими судьбами тут ошиваешься?

– Ну дык, –  икнул Генка, –  к бывшей приходил, она – зараза в долг давать не хочет, говорит, еще предыдущий не вернул. Стерва какая. Всю кровь ведь выпила из меня, пока жили вместе.

– Ну раз выпила, чего поперся снова?! Сестру б попросил, –  копаясь в ворохе воспоминаний, выудил я фрагменты из юности.

– А, толку-то, –  отмахнулся Генка, грустно вздохнув. –  Нет веры бабам.

Жизнь побила моего приятеля не слабо. Если к тридцати четырем годам я лишился части ноги, то Селезнев скатился практически на самое дно. При этом мне всегда казалось, что моя потеря – болезненна во всех смыслах, но она стоила того. Стоила жизни той девчонки. Интересно все же, как она сейчас, что с ней стало в итоге. Несколько лет все ж прошло. Иногда, когда я закрывал глаза – картинка сама появлялась в памяти. Ее темные волосы на белом снегу, мертвецки бледное лицо и кровь… Кровь, что струйками сочилась из его виска. Она что-то кричала, хваталась за живот руками, на которые было страшно смотреть. Я лишь молился, чтобы эта несчастная не скончалась на месте. Готов, кажется, был отдать многое, чтобы вытащить эту дуреху. Зачем она вообще туда… а, впрочем, это уже в прошлом.

Генка-то сдуру пить начал. Сначала на работе его подсидели, жена нет, чтобы поддержать в трудную минуту, пилить его начала, в итоге он вообще потерял себя. Превратился в бродяжку, дома почти не ночевал, предпочитая проводить время с дружками, где-то в люках теплосетей. Обросший, небритый, грязный и вонючий… Понятно, конечно, что родственники старались свести все контакты с ним к минимуму.