— Хотел бы я быть уверенным в этом на сто процентов, — печально вздохнул Роберт. — К сожалению, я знаю об этом немногим больше судебного эксперта, который так и не смог дать на этот вопрос внятный ответ.
— Как оно попало к вам?
— От одного друга, неравнодушного к твоей судьбе и судьбе твоего отца, — Роберт кивнул на футлярчик с моим коммом, который я так и не распечатал. — Ее зовут Клаудия Ризителли.
— Клаудия?! — я не мог поверить своим ушам.
— Она оставила тебе несколько сообщений, но я так и не смог передать их тебе. Теперь ты сможешь их прослушать. Там все сказано.
— Она видела моего папу?
— Нет, — покачал головой Роберт. — Ей удалось получить заявление нелегально, через нескольких посредников, надежность которых весьма сомнительна. Она не видела его, Дима. Мне очень жаль.
— Но он жив?!
— Я верю, что это так.
— А мама?!
— Она пока еще не вышла на связь.
— «Пока еще»?! Прошло больше года! О Боже, что могло помешать ей выйти на связь хоть раз за все это время?! — едва сдерживая слезы, с болью произнес я.
— Я не знаю, Дима. Мне очень жаль, но ни один из моих источников не дал о ней точной информации. Я смог получить показания людей, которые утверждали, что лично видели ее оставшуюся в полевом госпитале в Генераторном во время наступления югославской армии в 76-ом. Больше ничего.
— Что сейчас там происходит? На фронте?
— Ситуация в Европе очень изменилась по сравнению с той, что ты помнишь, — уклончиво ответил на это Роберт. — У тебя будет время, чтобы ознакомиться с ней подробно.
— Кто сейчас в Генераторном?
— Та территория причислена на сегодняшний день к «серой зоне», Дима, — покачал головой Роберт. — Озоногенератор и водоочистной комплекс разрушены. Постоянного населения, по официальным данным, нет. Спутники показывают, что там передвигаются какие-то люди, но идентифицировать их сложно.
— И все-таки кто сейчас там? Наши? Или Ильин?
— Понимаешь, Дима, сейчас все стало очень сложно с «наши» и «не наши»…
— Ах, да, — мрачно кивнул я. — Альянс — теперь враг Содружества. Нам это объясняли.
— Все сложно, Дима, — повторил Ленц, печально кивнув. — Знаешь что? Надень-ка наконец свой сетчаточник. На твоих аккаунтах накопились десятки сообщений, которые тебе стоит прослушать, от множества людей. Да и Дженни твоей наверняка не терпится с тобой пообщаться.
— Дженни, — повторил я это имя неуверенно. Я успел практически позабыть о ее существовании. — Как она? Она связывалась с вами?
— Чаще, чем кто-либо, — кивнул Роберт. — Замечательная девушка. И очень рассудительная для своего возраста. У других семнадцатилетних барышень один ветер в голове, но Дженет не произвела на меня впечатление легкомысленной мечтательницы.
— Так она все еще помнит обо мне?
— Не сомневайся. Конечно, поначалу она очень расстроилась, что с тобой нет связи. Чуть ли не каждый день пересылала мне сообщения для тебя и допытывалась, удалось ли их передать. Через какое-то время начала сомневаться, не позабыл ли ты о ней, не избегаешь ли общения. Не могла поверить, что за столько времени тебе ни разу не разрешили сеанс связи. Но я смог убедить ее, что порядки в интернате на самом деле строгие.
— Эх, она даже не представляет себе, — вздохнув, покачал головой я.
— А затем твой товарищ передал ей от тебя сообщение.
— Что?! Энди Коул?! — недоверчиво переспросил я.
— Да, он самый. Первым делом он связался со мной, затем с ней, — кивнул Роберт. — Именно с его слов я понял, насколько суровые там на самом деле условия и как тяжко тебе приходится. Вначале попробовал воздействовать на интернат через администрацию — но это затея оказалась безнадежной. Боюсь даже, что своими жалобами я нечаянно выдал, что получил из стен интерната некоторую информацию, и они могли связать это с твоим товарищем…
— Все это время я был убежден, что Энди предал меня, — произнес я с изумлением и недоверием в голосе. — Они сказали мне, что он рассказал все своему куратору.
— Должно быть, они хотели, чтобы ты думал так. Если верить моему опыту и знанию людей, то я бы сказал, что твой товарищ испытывал к тебе искренние теплые чувства и вряд ли мог донести на тебя. Он, кстати, тоже запрашивал с тобой связь и оставил пару сообщений.
Я продолжал недоверчиво качать головой, напрасно силясь упорядочить образовавшуюся в голове кашу. Всего лишь несколько часов за стенами интерната обрушили на меня такой поток информации, какого я не получал за все прошедшие четыреста сорок восемь дней.
— После того, как мои попытки повлиять на твою судьбу через официальные каналы не увенчались успехом, я обратился к своему адвокату, чтобы тот инициировал процесс об установлении над тобой опеки. Бюрократическая процедура затянулась, тем более что юристы «Вознесения» включились в процесс и поначалу выступали с возражениями. Но, благодаря Клаудии, предоставившей те материалы из Европы, и не без помощи некоторых моих знакомых в муниципалитете, благодаря которым служба по делам несовершеннолетних заняла мою сторону и убедила директора интерната не быть столь категоричным, судья в конце концов вынес нужное решение.
Слушая рассказ Роберта, я уже во второй раз почувствовал стыд. Первый раз совесть уколола меня из-за Энди, о котором я думал плохо весь этот год, тогда как на самом деле он оказался моим искренним и преданным товарищем. Теперь я ощущал вину из-за Роберта. Ведь я был убежден, что папин друг рад был отделаться от меня, заперев в стенах интерната, и не проявляет ни малейшего интереса к моей судьбе. А он тем временем не жалел времени и денег, чтобы помочь мне. Жизнь в интернате научила меня видеть в окружающих людях лишь худшие черты. Но, может быть, не все люди в мире были похожи на Кито и Петье?
Впрочем, почти полтора года в интернате изменили меня слишком сильно, чтобы глоток свободы мог мгновенно вернуть все обратно. Я вовсе не растаял в мгновение ока и не превратился в того Димитриса Войцеховского, каким был ранее. Помочь мне, должно быть, могло только время.
— Что ж, — нарушил молчание мой опекун, видя, что я не спешу отвечать. — Подземный паркинг — не самое лучшее место, чтобы провести каникулы. Поехали отсюда, что ли?
— Вы, должно быть, опаздываете на службу, — предположил я, встрепенувшись и пристегнув ремень.
— Насчет этого не беспокойся. Я на сегодняшний день оформил отпуск.
— Извините, что я причинил вам столько неудобств.
— Да брось ты, Дима, — отмахнувшись от моей политкорректной фразы, сказал Роберт. — Мы с тобой не чужие люди. По крайней мере, я так считаю. Очень надеюсь, что настанет день, когда и ты сможешь сказать то же самое. Но я не требую этого от тебя сейчас. Всему свое время.
Путь до дома, в котором жили Ленцы, сквозь городские пробки, занял не менее полутора часов. Поборов нерешительности, я все-таки надел свой старый сетчаточник. С непривычки я с трудом освоился с системой управления, отличающейся от интернатовского нанокоммуникатора, но полузабытые навыки быстро вернулся. Я не сразу смог поверить, сколько непрочитанных и непросмотренных сообщений накопилось на моих аккаунтах. Будучи заточенным в интернате, я был убежден, что мало кого может заинтересовать моя судьба. Оказывается, интересовались мною многие. Но некоторые сообщения представляли собой особенный интерес.
Клаудия Ризителли пыталась связаться со мной мне не раз. Благо, что еще в школе я успел добавить свою репетиторшу в список контактов, иначе я бы не смог сейчас подтвердить ее запрос и ей было бы сложно до меня достучаться.
Первое ее видеосообщение от 26 апреля 2077 года было кратким. Клаудия находилась в каком-то плохо освещенном помещении, так что черты ее бледного лица, обрамленного густыми черными волосами, едва проглядывались сквозь темноту. Но даже этого хватало, чтобы разглядеть в ее чертах измождение и тревогу. Звук ее голоса то и дело перекрывал какой-то шум.
«Привет, Дима. Не знаю, когда ты сможешь прослушать это сообщения. Я знаю от Володиного друга, что ты сейчас находишься в безопасности, в какой-то закрытой австралийской школе. Очень жаль, что с тобой там нельзя связаться. Надеюсь, тебе там хорошо. Я сейчас…» — она вдруг прервалась и встревоженно глянула куда-то в сторону, когда раздался особенно громкий шум. — «… возле Инсбрука, в Тироле. Здесь разбили большой лагерь беженцев для тех, кто смог эвакуироваться с оккупированной территории. И еще сюда отступили войска Альянса. Из моей палатки слышно артиллерию. Власти говорят, что наступление Ильина удалось остановить, что он не доберется сюда, но люди напуганы и не хотят этому верить. Мне очень жаль, но твоей мамы здесь нет. Говорят, что она осталась в Генераторном помогать раненым. Она — очень храбрая женщина, я ею восхищаюсь, хоть и знаю, что она меня не любит. Я… э-э-э… не знаю, что тебе сказать. Все произошло так неожиданно, так быстро. Пленение твоего отца, война… А ведь еще совсем недавно мы с тобой просто учили английский, и все казалось таким… простым и ясным… Прости. Я несу какую-то ерунду. Просто знай, что я очень переживаю за тебя, за Володю… и за твою маму, конечно. Я надеюсь, что у тебя там все хорошо, и что ты сможешь скоро прослушать это сообщение. Если тебе что-нибудь когда-нибудь понадобится, любая помощь… помни, что есть я, и ты всегда можешь обратиться ко мне. Как к другу. Хорошо?» Где-то за стенами палаты вновь раздался хлопок, качество связи начало ухудшаться. — «Прощай, Димитрис».
