— Что ж, все мы в разной физической форме, но одинаково обязаны придерживаться дисциплины, — изрек я. — Для Поля его двадцать семь раз точно стали хорошим уроком. Надеюсь, что и для вас двадцать не прошли даром — иначе в следующий раз будем начинать с пятидесяти, или с сотни. Хоть с тысячи. Лишь бы вы задолбались и ноги у вас отваливались. В этом весь смысл наказания. Боль. Она заставляет помнить.

Убедившись, что никто из присутствующих, даже Сережа, избежавший какого-либо наказания, больше не улыбается, я решил, что стоит разбавить свою последнюю жестокую реплику чем-то ободряющим.

— Я надеюсь, что нам подобных разминок часто проводить не придется. Я не садист. И не считаю себя выше, чем кто-либо из вас. Просто так уж получилось, что мне поручили следить здесь за порядком. Давайте попробуем сделать так, чтобы мои обязанности не стали тяжким бременем ни для меня, ни для вас…

— Речь давно заучил? — усмехнулся Ши.

Это была правда. Готовясь приступить к обязанностям старосты, я действительно взял на вооружение несколько сильных фраз, почерпнутых, в основном, из книг или от Энди Коула. Подколка Хона была довольно обидной, и на языке у меня завертелась фраза «Еще 50 раз». Я видел, что Ши только этого и ждет. Но почувствовал, что сейчас не время проявлять мелочную мстительность, злоупотребляя доставшимися мне крохами власти.

Я заставил себя обезоруживающе улыбнуться.

— Эй, ну заучил пару киношных фраз, чтобы произвести на вас впечатление, что с того? Ребята, я вовсе не тащусь от всего этого. Я даже не вызывался быть старостой. Просто так уж получилось. Но я ничем не отличаюсь от вас. Мы все в одной лодке.

— Все хорошо, ребята, — вдруг пришел мне на помощь радостно улыбающийся Сережа. — Вы все мне очень нравитесь! Я уверен, что у нас будет самая классная комната!

От наивного и искреннего веселья простака Парфенова повисшее было в комнате напряжение спало. Даже Ши и Поль выдавили из себя нечто наподобие улыбок.

— Вы не против, если я буду спать подальше от него? — улыбнулся Шон, кивнув на Сережу. — Соседство с чуваком, которому я «очень нравлюсь», знаете ли, будет немного нервировать…

В целом, несмотря на то, что знакомство произошло несколько специфически, своими соседями по комнате я оказался доволен. Я был уверен, что со временем все шероховатости между нами сгладятся. 15-ый отряд в целом тоже был не так уж плох. Просмотрев список, я вынужден был признать, что за словами Поля о «черном отряде» есть определенные основания (сто сорок три дисциплинарки на восемнадцать человек — худший показатель из всех пяти сформированных отрядов), однако я не склонен был оценивать характер людей по гладкости их взаимоотношениям с администрацией интерната. Кое-кого из парней я за прошедшие полтора месяца успел узнать лично и у меня сложилось о них весьма благоприятное впечатление. Все было бы хорошо.

Если бы, конечно, не куратор.

31 августа 2077 г., вторник. 139-ый день.

— Да-да! — ответил на стук привычный уже мне голос Жермена Петье.

За прошедшие сто тридцать восемь дней я бывал в его кабинете не менее сотни раз и готов был поклясться, что в нем ничего не изменилось. Даже кактусы на подоконнике были расположены ровно в том же порядке, что и в первый день. Интересно, сколько лет он работает в этом кабинете? И переставлял ли за это время хоть что-нибудь?

— Здравствуйте, сэр.

— Присаживайся.

Умостившись на стул, я вперил в заведующего по воспитательной работе вопросительный взгляд. Я был уверен, что он уже успел прочесть мою докладную записку. И о реакции, в принципе, догадывался. Я терпеливо подождал, пока Петье закончит делать какие-то записи (его пальцы изящно скользили по воздуху, набирая символы на невидимом мне дисплее).

— Что ж, — закончив свое занятие, профессор грустно улыбнулся. — Похоже, вступительная кампания наконец позади. Ух! Я рад. Это самый напряженный период в нашей работе. За последний месяц я, пожалуй, что не покидал рабочего места раньше девяти часов вечера, а порой и ночевал здесь.

«Очень сочувствую», — вежливо улыбаясь в ответ на его жалобы, подумал я злобно. — «Я ночую здесь каждый день, и мне за это никто не платит сверхурочных, профессор».

— Итак, сегодня важный день для нас с тобой, Алекс. Первый день, когда я беседую с тобой не как твой куратор, а как заведующий интерната по воспитательной работе. Мне самому непривычно! Признаюсь, я привязался к тебе. Как, впрочем, я привязываюсь ко всем своим ученикам.

«До чего же трогательно. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это не взаимно?»

— Я так же привык видеть вас своим куратором, сэр, — со всей искренностью, на которую я был способен, произнес я. — И мне не хотелось бы этого менять.

— Ничего не поделаешь, Алекс. Таковы правила, — пожал плечами он.

Сделав многозначительную паузу, он продолжил:

— Я читал твою докладную записку. Рад, что у тебя сложилось благоприятное впечатление о коллективе. Могу и тебя обрадовать: оно, в целом, взаимно. Двенадцать из семнадцати твоих товарищей дали тебе положительные оценки.

— Очень приятно слышать это, сэр, — ответил я, гадая, чем я не угодил еще пятерым и кто это.

— А вот твой отзыв о твоем новом кураторе меня, откровенно говоря, расстроил.

Вздохнув под испытывающим взглядом профессора, я, тем не менее, решительно заявил:

— Я счел необходимым сообщить то, что видел, сэр. Я ведь должен быть искренним с вами, не так ли?

— И ты считаешь, что профессор Кито несправедлив по отношению к ученикам?

— Сэр, он начал знакомство с нами с такой строгой и язвительной критики, что довел трех человек до слез. А ведь мы не девочки. Это было, откровенно говоря, чересчур.

— Профессор Кито исповедует строгий стиль воспитания. Но он опытный и очень квалифицированный педагог, Алекс. Он наилучшим образом прошел сертификацию. И за шесть лет работы в «Вознесении» не давал нам ни единого повода для упрека. А ты, в силу своего возраста и положения, не имеешь опыта и квалификации, чтобы оценивать работу воспитателя. Тебе так не кажется?

— Это так, сэр, — кивнул я.

— И все же ты дал его работе оценку.

— В анкете, которую вы мне прислали, был такой вопрос.

— Ничто не мешало тебе воздержаться от ответа. Или ответить, что ты считаешь не корректным и не этичным оценивать работу своего куратора. Ты разве не читал примечания к анкете?

— Я посчитал, что вопрос, содержащийся в высланной вами анкете, не может быть некорректным или не этичным. И что он задан мне для того, чтобы я дал на него честный ответ.

Понимающе улыбнувшись краешками губ, Петье заговорщически спросил:

— Ну будет тебе, Алекс. Право же, ты невзлюбил профессора Кито с первого с ним знакомства. Ты неоднократно препирался с профессором во время подготовительных занятий. Ты ведь помнишь два выговора, которые были тебе за это выписаны? И отметку по своему предмету он тебе поставил не самую высокую, не правда ли? А потом еще и эта неприятная история с мячом…

— Я понимаю, на что вы намекаете, сэр, — кивнул я. — Однако в моем ответе на вопрос анкеты не было ничего личного. Правда. Я действительно считаю, что…

— Юный мой друг, — мягко прервал меня заведующий по воспитательной работе. — Я знаю, что ты считаешь, из твоего ответа в анкете. Повторять необязательно. Твое мнение важно для меня — с точки зрения оценки тебя с воспитательной точки зрения. Но оно не может повлиять, как ты, наверное, понимаешь, на тот факт, что профессор Кито будет куратором 15-го учебного отряда. Профессор будет отвечать за продолжение твоего воспитательного процесса в последующие два года. А значит, именно ему, а не мне, ты будешь впредь адресовать все свои жалобы, просьбы и предложения. Включая… — тут Петье сделал преисполненную значения паузу. — … столь важную для тебя просьбу о разрешении на сеанс связи со внешним миром. Так что, на твоем месте, я бы искал пути для сосуществования с ним, а не сыпал на него жалобами начальству.