— Тридцать девять дней — напрасно, — едва не рыдая, я в сердцах заскрежетал зубами. — Да как же так?!

— Не расстраивайся так, Алекс, — ободрил меня Петье. — Уверяю тебя, что этот срок не прошел даром для твоего воспитания. Ты научился намного лучше себя контролировать. И в целом я был доволен твоим поведением во время вступительной кампании. Мне понравилось, как ты взял шефство над новичками и начал организовывать их досуг. Спортивные мероприятия — отличный способ сплотить коллектив. Ты уже снискал у своих будущих товарищей некоторое уважение. Думаю, у меня есть веские причины для того, чтобы рекомендовать твою кандидатуру на должность старосты одного из учебных отрядов. Как я и предполагал. Что скажешь?

— Спасибо, сэр. А как насчет созвона?

Петье в ответ тяжело вздохнул.

— Давай не будем пока об этом, Алекс.

— Но вы ведь сами сказали, что вы довольны моим поведением, сэр!

— Я, может быть, и доволен. Но я — не царь и не бог. Я всего лишь служащий, который скован правилами и ограничениями ничуть не меньше, чем любой из учеников. Преподносить кому-то подарки «с барского плеча» — это не моя прерогатива.

— Но ведь это вы установили мне этот 49-дневный срок, сэр. Не 39 дней, не 29. А именно 49.

— Так записано в Дисциплинарном уставе. Статья 305. Давай зачитаем. «Куратор может установить срок, на протяжении которого ученик должен продемонстрировать примерное поведение, что является основанием для снятия всех имеющихся взысканий. Этот срок не может быть короче 20 дней и не может быть дольше двух календарных месяцев». Так и записано. 49 дней — это где-то посередине, верно?

— Посередине было бы 40 дней, сэр, — мрачно пробубнил я.

— Но ведь ты не продержался и сорока, — напомнил Петье.

— И что же теперь, сэр?

— Давай не будем торопить событий, Алекс. Мы вернемся к этому разговору несколько позже.

29 августа 2077 г., воскресенье. 137-ой день.

Вступительные процедуры наконец были окончены. Абитуриенты официально приобрели статус учеников. Завтра они будут распределены по отрядам. В отрядах будут назначены старосты из числа учеников и кураторы из числа воспитателей. Будет произведено знакомство. А 1 сентября начнется полноценный учебный процесс.

Ознакомившись с появившимся во внутренней информационной сети расписанием занятий на первый семестр, я понял, что ребята из 22-го отряда не врали насчет насыщенности учебной программы. Пройденные мною подготовительные курсы, содержащие в себе основы двенадцати дисциплин, были легкой разминкой по сравнению с тем, что меня ждет дальше. Программа первого семестра включала в себя шестьдесят четыре (!) предмета. Некоторые уроки предстояло посещать всем отрядом, другие — совместно с другими отрядами, третьи-подгруппами, спаянными из учеников разных отрядов в соответствии с их склонностями и способностями. Во всем интернате, кажется, не было двух учеников, которые бы проходили одинаковую учебную программу.

Изучив свою индивидуальную программу и сопоставив ее с программами других знакомых абитуриентов, я убедился, что мои предпочтения и пожелания вряд ли были приняты во внимание педагогами. Предметов технической и физико-математической направленности в моем расписании было по меньшей мере вдвое меньше, чем предметов из категории “human science”, таких, как психология, социология, правоведение и история. К счастью, педсовет хотя бы учел мою приверженность спорту и выделил мне двенадцать часов в неделю на физическую подготовку.

Каждый день, за исключением воскресенья, включал в себя для каждого из нас как минимум восемь учебных часов. Если прибавить к ним всевозможные факультативы, практикумы и дополнительные занятия, дневная нагрузка составляла в среднем 10–12 часов в сутки. И это не считая самостоятельной подготовки (назвать это «домашней работой» в этих стенах язык не поворачивался), в рамках которой еще 2–4 часа предстояло отдать решению заданных воспитателями практических заданий и внеклассному чтению.

Если учитывать, что 8 часов в сутки занимает сон, то становилось понятно, что в некоторые дни свободного времени ученикам оставалось ровно столько, сколько необходимо для утренней и вечерней физкультуры, построений и гигиенических процедур. А если час-другой все же оставался — можно не сомневаться, что ты будешь назначен на это время дежурным по столовой или общежитию или отряжен на какие-либо хозяйственные работы на территории интерната.

Помнится, после ночных кошмаров, которые я пережил в «зубрильной яме», я решительно зарекся от того, чтобы когда-либо прибегать к так называемой пассивной учебной нагрузке (ПУН), к которой большая часть ребят из 22-го отряда пользовались во время подготовки к экзаменам. Сколько бы нам в головы не втельмяшивали пургу о «доказанной учеными безвредности» современных методов усвоения информации во сне, я не готов был добровольно позволить проклятому компьютеру программировать мой мозг, когда я сплю. Однако график учебы был сложен так, что единственной альтернативой ПУНу, который давал ученику фору в виде восьмичасового пассивного обучения во сне, была неуспеваемость.

Я ожидал нового этапа своего заключения с философским смирением, отчасти подбадривая себя мыслью, что час моего освобождения близится, а отчасти (хоть я и не желал этого признавать) привыкнув к здешней жизни.

Я все еще часто думал о том, что происходит на свободе. Гадал, передал ли все-таки предавший меня Энди мои сообщения и, если да — как на них отреагировали адресаты. Надеялся, что у него хватит ума не называть меня «Алексом», когда он будет говорить с Дженни. Молился, чтобы моя мама уже наконец нашлась и до нее дошло переданное через Энди сообщение. И все же я думал обо всем этом с каждым днем все меньше — уже намного меньше, чем пять месяцев назад.

Проклятый Петье и здесь оказался прав. Бездушная мозгоправочная машина, которую представляло собой это их «Вознесение», работала безотказно. Ты можешь отрицать это, сопротивляться — но она сломает тебя. Причем сделает это совершенно незаметно.

Когда-то я взялся читать книгу Маргарет Соммерсби, которую мама называла одним из величайших специалистов в области психиатрии нашего времени. Книга, честно говоря, выдалась для четырнадцатилетнего парня слишком тяжелой, и я мало что из нее понял. Но несколько вещей мне здорово запомнились.

Как писала Соммерсби, человеческий мозг — это, в сущности, очень сложная биохимическая машина. Мысли и поступки людей лишь на первый взгляд могут показаться необъяснимыми. Объяснение всегда есть — порой до него просто сложно докопаться. Наш мозг реагирует на те или иные раздражители и подчиняется тем или иным импульсам вполне предсказуемо. Если задастся целью внушить человеку ту или иную мысль, и если обладать для этого достаточными знаниями и властью (главным образом — властью ограничивать и направлять потоки информации, получаемой человеком) — то достаточно скоро эта цель будет достигнута, даже без применения каких-либо сложных или экспериментальных технологий, таких как гипноз или психотропное оружие.

Никогда не думал, что мне доведется ощутить то, о чем писала эта Соммерсби, на своем собственном примере. Впрочем, Алекс Сандерс — это ведь не совсем я. Или наоборот, Димитрис Войцеховский — это уже не я?..

30 августа 2077 г., понедельник. 138-ой день.

Казалось, что после пяти месяцев в этом месте меня уже ничто не способно огорчить. Но все же результаты распределения принесли мне новые разочарования. Несмотря на наличие двух неснятых «дисциплинарок» (последняя — за то, что я не сообщил о случайно замеченном мелком нарушении со стороны одного из новичков), меня назначили старостой отряда.

Вместе с еще восемнадцатью несчастными мне не посчастливилось оказаться в отряде № 15, куратором которого был никто иной, как всеми ненавистный профессор Кито. От мысли, что последующие два года моя жизнь будет зависеть от этого сварливого и мстительного узкоглазого старика, который, пожалуй, был даже хуже, чем Петье, да еще и держал на меня особый зуб за попавший в голову мяч, меня захлестнула новая волна отчаяния.