— Присаживайся, Алекс, — велел Петье, когда после обеда я зашел по вызову к нему в кабинет. — Как ты себя чувствуешь?

— Я очень рад, сэр, что срок моего наказания подошел к концу. Я отлично усвоил урок, который мне преподали. Я искренне раскаиваюсь, что нарушил правила интерната и позволил себе поднять руку на моего товарища Шейна, сэр! — словно автомат, громко прострочил я.

— Это очень хорошо, — кивнул профессор, задумчиво поправив очки. — Поверь, мне вовсе не хотелось подвергать тебя столь суровому наказанию. Длительная изоляция тяжело переносится, знаю. Однако твой необдуманный поступок не оставил мне выбора. Правила — есть правила, не так ли?

— Вы совершенно правы, сэр. Я получил по заслугам. Я благодарен, что мне преподали этот полезный урок. Он сделал меня лучше! — прострекотал я своим новым подобострастным голосом.

— Я уверен, что одного такого урока для тебя окажется вполне достаточно, — доброжелательно пропел заведующий по воспитательной работе. — Ты не относишься к тому типу учеников, которые своим поведением вынуждают определять их в спецгруппу снова и снова. Несмотря на то, что произошло, я все еще возлагаю на тебя большие надежды.

— Вряд ли я достоин этого, сэр.

— Скромность — это отличное качество, Алекс. Но все же позволь мне верить в тебя и далее. У тебя все еще осталось немало времени на то, чтобы своим примерным поведением развеять неблагоприятное впечатление, которое твой проступок мог произвести на товарищей и воспитателей. Докажи, что это была всего лишь ошибка. Все мы ошибаемся. И, ошибаясь, становимся лучше. Не так ли?

— Совершенно точно, сэр.

Вечером мы встретились с Энди и другими ребятами на стадионе. Я подошел к ним, разминающимся перед пробежкой, неуверенной походкой. Проходить такие большие расстояния было мне непривычно. Мой взгляд потерянно блуждал по залитым заходящим солнцем газонам и ровной глади озера, в которой отражались перистые облака. Я проследил за тем, как с воды взлетает белоснежный альбатрос.

Неужели вся эта красота могла существовать, пока я находился там, в четырех стенах?

— Мы по тебе уже немного соскучились, — признался мне Коул, пожимая руку. — Как ты?

— Я получил по заслугам, — ответил я, словно автомат. — И стал от этого лучше.

— Да, это здорово, — Коул понимающе кивнул, посмотрев на меня с некоторой тревогой.

— Прости, что я своим проступком доставил тебе и другим товарищам столько неудобств, — продолжал не своим голосом рапортовать я. — Мне искренне жаль, что так получилось.

— Забудь. Мне пришлось присесть всего три сотни раз, а ребята немного позагорали, — Энди улыбнулся, потрепав меня по плечу. — Все мы, в конце концов, стали от этого лишь лучше.

— Да, это так. Жаль, что я не понимал раньше, насколько справедливы и продуманы правила, которым мы подчиняемся, — пробубнил я. — Но сейчас я понимаю это. Я больше не доставлю тебе проблем своим поведением, Энди.

— Расслабься, Алекс, — Коул успокаивающе улыбнулся, задумчиво глядя мне в глаза. — Я вижу, что ты полностью исправился. Как ты? Это, наверное, было тяжело, да?

— Я не жалуюсь, — с каменным лицом ответил я.

— Да, конечно, — Энди почесал подбородок. — Я никогда не попадал в спецгруппу надолго. Но кое-кто из наших по глупости проводил там по десять дней. Им понадобилось время, чтобы прийти в норму. Однако сейчас с ними все в порядке. И с тобой так будет.

— Со мной все в порядке. Я чувствую себя превосходно, — изрек я бесстрастно.

— Тебе разрешали там тренироваться? — поинтересовался один из ребят

— Я выполнял те упражнения, которые позволяла обстановка, — кивнул я. — Отжимался от пола, скручивался. Приседал.

— Ха-ха. А я думал тысячи двухсот раз тебе хватило на всю оставшуюся жизнь, — хихикнул один из парней. — Мне было больно смотреть, как у тебя дрожали ноги. Честное слово, как мне не было жарко, но по сравнению с тем, что испытывал ты, я чувствовал себя счастливчиком.

— Да, это точно!

Еще несколько ребят засмеялись, кто-то по-приятельски потрепал меня по плечу. Я выдавил из себя неуверенную улыбку. Я не знал, как вести себя с ними, как отвечать на их слова. В этот момент мне казалось, что я вообще никогда не научусь общаться с людьми так, как прежде — я мог лишь цитировать наизусть строки Дисциплинарного устава.

— Эй, — положив мне руку на шею, Энди повернул мою голову к себе и заглянул в глаза. — Алекс, все позади. Слышишь? Просто забудь об этом, ОК?

— Я не могу забыть о таком прекрасном уроке, — механически ответил я, сцепив зубы.

— Слушай, мне кажется, тебе не помешало бы как следует размяться на груше. Я не могу позволить, чтобы мой лучший парень потерял форму. Что скажешь?

4 июля 2077 г., воскресенье. 81-ый день.

Выпуск ребят из 22-го отряда наконец наступил.

Предшествующий ему период подготовки к выпускным экзаменам оказался настолько напряженным, что они практически забросили свое шефство надо мной и оставили меня на произвол судьбы.

Впрочем, я не слишком тяготился недостатком общения с товарищами. Может быть, мне просто не хотелось видеть радостное возбуждение, которое порой появлялось на их лицах, прорываясь сквозь воспитанную за два года невозмутимость — возбуждение от предвкушения скорой свободы, которую мне не видать еще очень долго.

Несмотря на то, что я постепенно отходил от 24-дневной «одиночки», ее влияние все еще ощущалось, и будет ощущаться, наверное, еще долго. Я стал более молчаливым, серьезным и тихим. Я не задавал больше неудобных вопросов воспитателям, ни с кем не спорил и вообще старался не привлекать к себе внимания.

При первой же возможности я отправлялся в одиночестве на длинную пробежку вокруг озера, вдыхая полной грудью ароматный воздух и любуясь окружающими пейзажами. А затем долго занимался на турниках, наслаждаясь ощущением свободного движения тела по воздуху. Несмотря на то, что во всем интернате сложно было сыскать большего паиньку, нежели вышедший из карцера Алекс Сандерс, меня снедал противоестественный страх, что по какой-либо причине меня засунут в «зубрильную яму» снова — и я старался надышаться, искупаться в лучах солнца и напрыгаться на траве, пока такая возможность есть.

За двадцать два дня старательного лизоблюдства, последовавших после моего возвращения из спецгруппы, я случайно схлопотал лишь одну дисциплинарку, которую принял со стоическим спокойствием. Зато смог избавиться аж от трех. Теперь всего лишь две неблагоприятных записи в моем личном деле, внесенные Петье за какую-то несусветную чепуху, откровенно притянутую за уши, отделяли меня от полной чистоты перед законом, которая позволила бы мне претендовать на созвон.

Впрочем, я был уверен, что последняя дисциплинарка не будет снята, пока не появится новая. Заведующий по воспитательной работе, вопреки своему картинному добродушию, был жестоким и злопамятным человеком — об этом знали все ученики. Он явно не намерен был допускать меня к связи с внешним миром — и это было полностью в его власти. И я уже отчаялся как-то это изменить.

Порой я уже и не слишком хорошо помнил, зачем мне эта связь вообще понадобилась. За 81 день, проведенный здесь без каких-либо контактов со внешним миром, включая 24 дня без контактов с людьми вообще, я настолько вжился в амплуа ученика интерната Алекса Сандерса, что воспоминания и мечты обо всем, что связано с внешним миром, почти совсем исчезли.

Вчера были наконец оглашены результаты экзаменов и распределения выпускников по вузам. А это означало, что всех второкурсников в самом скором времени ждет отъезд. От этой мысли меня охватывала глубокая тоска. И дело здесь, не к чести мне будет сказано, вовсе не в том, что ребята из 22-го отряда стали мне такими уж родными и близкими людьми (по правде говоря, за все эти дни между нами не произошло ни одного откровенного разговора). Печально было из-за того, что они уезжают, а я остаюсь.

Однако был в этом и светлый момент, который едва не ускользнул от меня, вопреки кажущейся очевидности. Ведь их отъезд был для меня верным способом связаться с внешним миром вопреки всем стараниям и запретам Петье!