Осторожно, чтобы не зацепить еще не высохший лак, я приоткрыла один из ящиков туалетного столика: в бархатном чехле так и лежала оставленная мною парюра с голубыми бриллиантами, поверх которой я клала набор с красными бриллиантами, которые мне дарил Борис. Разве не чудеса, что они были на месте?

Неужели за домом кто-то присматривал целый год? Но кто? И зачем?

Борис занял его после того, как организовал убийство моего отца, но новый хозяин города в нем не жил.

Брезговал? Или же нового хозяина не было?

Я так многого не знала и вообще сильно рисковала, возвращаясь именно в этот дом. Если меня смогли найти на другом конце страны, то здесь тем более могли найти.

С другой стороны я не собиралась прятаться. Не то, чтобы я собиралась просто ждать, когда ко мне придут, что вообще в мои планы не входило, но если кому-то так нужна была вдова бывшего хозяина города… Что ж, он или они ее получат в лучшем виде.

Этот дом… Эта комната… Они хранили отголоски многих моих слов, обещаний, мыслей, и я не собиралась углубляться в них, анализировать, как и не собиралась бросаться новыми словами и обещаниями. Разве что мыслями… Они будут. Много, но в этот раз иные.

Тогда с Борисом я в чем-то играла, в чем-то подыгрывала, в чем-то была собой. Я за что-то боролась, чему-то сопротивлялась, чему-то уступала, но теперь все было иначе: мне было за кого бороться, было ради кого жить или умереть. Однако, как бы я не била себя в грудь и не говорила, что в этот раз не собиралась ни играть, ни тем более подыгрывать, все-таки я понимала, что сыграть придется, причем максимально жестко и с теми картами, что были у меня на руках и теми, что я собиралась получить.

До возвращения Марты я успела переложить из курточки выключенные телефоны, документы, пистолет и футляр с алмазами в ящик под чехол с парюрой, оставив себе только один камень.

Позавтракав и выпив крепкий кофе, который пришелся, как нельзя кстати, я нанесла макияж с акцентом на глаза, вновь с удовлетворением отметив про себя качество всего, что я покупала при Борисе.

Волосы укладывать я не стала. Они так отросли, что требовали больше времени и сил, чем я готова была отдать, поэтому я просто расчесала их и, побрызгав средством для блеска, прошла к гардеробной.

Черт! Как же я усиралась когда-то за эти тряпки, за всю эту роскошь! Прямо противно!

– Сколько у вас красивых вещей! – присвистнула Марта, заглядывая в битком набитую гардеробную.

– Если бы я еще смогла хоть в одну из них влезть, – пробормотала я, прикидывая про себя, сколько у меня уйдет времени, чтобы подобрать… Кого я обманывала?! Я поправилась хоть и немного, но в вещи той девушки, что была тростинкой в свои двадцать пять, я вряд ли могла поместиться.

– Вы на себя наговариваете! – возразила Марта. – Я вас, конечно, раньше не знала, но не похоже, что вы стали в два раза больше! Ну… – Она спустила взгляд на мою грудь. – Разве что в некоторых местах, – хихикнула она.

– Ты меня утешила! – с наигранным облегчением вздохнула я и шагнула вглубь гардеробной.

Первые числа июня в городе были теплыми, но совсем не жаркими. Температура при солнечном дне едва превышала двадцать градусов, а ветерок охлаждал градуса на четыре, и, надев черные кружевные трусики, я сняла с тремпеля черные зауженные брюки с высокой талией и карманами, стильно, но незамысловато отороченные кожаными вставками.

Надо же… Чудеса продолжались: я не только смогла в них влезть, да еще и не выглядеть коровой, но и даже смогла в них двигаться. Если не придется прибегать к приемам кикбоксинга, то до конца дня брюки должны были продержаться.

А вот насчет черной шелковой блузы я так уверена не была. Несмотря на то, что мне все-таки удалось сцедить не мало молока и даже втиснуться в кружевной бюстгальтер, грудь торчала, как две дыни, готовые в любой момент лопнуть. Даже вены проступили, бегая синими узорами от загорелого участка кожи до более бледного. Кошмар!

Застегнув босоножки, я оставила Марту любоваться тряпками и взяла со столика духи. Их тонкий аромат фрезии острейшим лезвием прошелся по мне где-то на уровне подсознания, вызвав дрожь во внутренних органах, но лучше было пахнуть принадлежностью к мертвецу, чем везде оставлять запах грудного молока, которым от меня обычно пахло.

Задержавшись у столика, я осмелилась посмотреть на свое отражение в зеркале, на котором старалась не задерживаться в ванной, полностью покрытой зеркалами.

Не знаю, что я хотела в нем увидеть…

Я сказала, что больше не собиралась играть или подыгрывать, но, глядя в зеркало, мне снова хотелось спросить свое отражение: а была ли я не собой тогда с Борисом?

Я играла, я подыгрывала, но… Но никогда не была такой уж другой, и все то, что помогло мне выжить, не было высосано из пальца, а было во мне в той или иной степени. Может, от рождения я была хамелеоном – созданием в принципе не способным быть однозначным?

Я отвела взгляд от зеркала и, достав из ящика кольцо с красным бриллиантом, задумчиво покрутила его в руке.

По х*й, какой я родилась, какой стала, какой могла быть и так далее. В моем мире подобным рассуждениям не было места. Реально существовали лишь сила действия и сила противодействия, жизнь и смерть, любовь и ненависть.

– Марта, а волкодав еще здесь? – спросила я, надевая кольцо на левую руку. Все-таки я теперь была вдовой.

– Григорий Георгиевич никуда не уходил. Кажется, даже спать не ложился, – ответила Марта, высунувшись из гардеробной.

– Даже так! – цинично отметила я, поправив волосы с выгоревшими на солнце прядями.

Пока я спала волкодав успел расжиться отчеством. Не дурно.

– Что ж… Не будем заставлять Григория Георгиевича более ждать!

Помню, когда я впервые вошла, как я думала, в свой дом, то была поражена тому, какой он был роскошный внутри. Мне даже хотелось кружиться в гламурном платье и на высокой шпильке под бликами необъятного хрустального канделябра, величественно висевшего под потолком в просторном холле, навевавшем сравнения с атмосферой 20-х или 30-х годов.

Однако сейчас, отбивая металлической шпилькой деревянный паркет второго этажа, ни одна картина в позолоченной раме, ни один антикварный подсвечник и ни одна из величественных дверей комнат, кроме той, за которой находился кабинет Бориса, и куда я отправила Марту поставить ноутбук на зарядку, если он, конечно, там был, не вызвали у меня никакого восторга. Впрочем, противоположных ощущений, навеянных запахом духов и сохранившемся в доме запахом Бориса, тоже не наметилось.

В конце концов, это был дом моего отца, то есть мой по праву, и тем более мой благодаря стараниям все того же Бориса, сделавшего меня своей официальной женой.

Я спустилась по широкой лестнице с перилами с фигурными столбиками, буквально кожей ощущая наступившую в связи с моим приближением тишину в гостиной, заполненной всяким грязным сбродом.

– На улице полно места, – громко сказала я, остановившись в двух шагах от кожаного кресла. – Соорудите себе конуру там, а не прованивайте мне весь дом.

– Слышь, Гришка, – хищно рассматривая меня, заметил один из мотоциклистов с короткострижеными волосами, выкрашенными в цвет седины, – а баба твоя стала еще горячее!

– Следи за языком! – осадил его Астахов, развалившийся на диване. Его взгляд прилип ко мне, как и все остальные взгляды, невольно вызывая желание еще раз помыться.

– Госпожа! – поспешил расплыться в улыбке мотоциклист, не обратив внимание на угрозу в голосе Астахова. – Мы тут с пацанами чуток покумекали: много ты нам хлопот доставила. Платить чем будешь?

– Серый! – прорычал Астахов, поднявшись с дивана.

Мда… Наемники они всегда наемники.

– Натурой принимаешь? – не сдержалась я, чтобы не поддеть Астахова.

– Днем и ночью, детка! – без раздумий ответил Серый под пошлый гогот своих товарищей.

Я усмехнулась, заметив, как перекосило Астахова, но шутки шутками, а дело нужно было делать серьезно.