Люди подняли крик.

Кто-то просто бранился последними словами. Пара баб шипели: «Выгнать к чертям да к зверью лютому!»

Иные просто орали до кучи.

И все затихли, едва староста поднял руку.

– Что скажешь, дочь Локки? В праве мы тебя обвинять, али ложью покрываем?

Рогнеда беспомощно посмотрела на старосту, и развела руками: «В праве».

– В праве, – перевёл Ивар, стоящий ровно, как натянутая тетива.

Толпа снова зароптала.

– Значит, судить будем по совести, – прогремел староста. – Но, люди мои, теперь к вам обращаюсь. Не думайте, что ослеп и оглох я от прожитых лет. Нет. Вижу ясно всё, что в деревне творится, и не потерплю противного богам бесчестного убийства. Тот, кто устроил, поджёг, я к тебе обращаюсь. Дознаваться не буду, но хочу, чтоб уяснили все: суд будет честным, а приговор соразмерным деянию.

После этих слов все замолчали. Только одна баба, которая всех коров деревни у себя держала, вышла чуть вперёд и пискляво заголосила:

– Что тут судить, батюшка? Законы наши древние гласят, что того, кто деревню угрозе подверг, изгнать надобно.

– Дело говорит! – поддакнул кто-то из толпы.

– В шею чужаков гони, как пришли, так пусть и уходят!

– Мы и без кузнеца сдюжим…

– Прочь пошли.

– Тишина! – рявкнул староста.

На этот раз разгоряченные люди затихли не сразу, и Рогнеда невольно поёжилась, понимая, что на её стороне, кроме отца и, может, Ивара, больше никого нет.

– Зима наступает, – заговорил сын старосты, шагая вперёд. – Выгоним кузнеца с дочерью, и обречём их на верную гибель. Даже через горы не успеют перейти.

– Да и пусть! За разрыв круга костров на месте надо было забивать! – продолжала писклявая баба.

– Ты, матушка, богов не гневи, – осадил её Ивар. – В деревне никто не погиб, не занемог, ночь Самайна прошла, как и всегда. Так разве соразмерна смерть тому, что девка пару подвесок с деревьев сорвала?

– Всё могло хуже закончиться! – не унималась баба. – Все мы помним, почто Песнь начинали предки петь! А эта юродивая могла нас вовсе без мужиков оставить!

Рогнеда прислушалась с внезапным интересом, перекрывшим даже страх. Ей всегда хотелось узнать, чего же так боятся люди в ночь Самайна. Старица всегда отмалчивалась или отмахивалась.

«Меньше знаешь, крепче спишь» – ворчала она.

Отец такими вопросами не задавался – ещё на родине своей привык к странным, порой, абсурдным обычаям.

А больше спросить Рогнеде было не у кого.

Но и на этот раз, продолжать рассказ об истоках Песни никто не собирался.

Писклявую женщину задвинул себе за спину рыжебородый толстяк, видимо, муж.

– А что ж ты предлагаешь, молодец? – спросил он у Ивара. – Плетьми пороть? Аль запереть в погребе до лета?

Ивар сжал руки в кулаки, но говорить продолжил ровно.

– Я предлагаю послушать, зачем дочь кузнеца побежала в лес, разрывая круг из костров и железа.

– Ясно, зачем! Юродивая она! – пискнула баба из-за плеча мужа.

Ни Ивар, ни староста не обратили на неё никакого внимания. Оба обернулись к Рогнеде.

Северянка медленно, чтобы Ивар всё понял, стала показывать свою историю.

Врать не хотела. Она поступила, как считала нужным, и ответит за своё решение сполна.

– Услыхала плачь за Песней, – переводил сын старосты, не сводя глаз с порхающих тонких рук Рогнеды. – Думала, путник заплутал или кто из детей потерялся. Побежала. Оказалось, лис плакал. В капкан попал.

– Лис? – хрипло спросила старуха, до того стоявшая в стороне. – Плачем приманил?

Ивар взглянул на Рогнеду.

Северянка неуверенно кивнула старухе.

– Батюшки! Так то дух был, на которого Дикая Охота шла! – заключила бабка, веско стуча клюкой по земле. – Девку заманил, сам-то железо капкана открыть бы не смог.

– Вот те на… – подхватил кто-то из толпы. – Слава Песни да богам, что не я плач тот услышал.

– Это что ж, получается, ты его отпустила чтоль? – спросила старуха Рогнеду.

Северянка, не думая, кивнула. Все её мысли были заняты обрывками новых знаний, почерпнутых из криков толпы.

Дух.

Дикая Охота.

Не смог железо сам открыть.

Писклявая баба снова выглянула из-за плеча мужа:

– Так это что ж, нам не девку судить надо, а духа мерзопакостного ловить, пока он нам землю да заготовки на зиму не попортил?

– Но девка всё равно виновата! Неча на плач лесной идти, – сплюнул один из пахарей, что помоложе.

«Это за то, что я его сватьям отказала», – подумала Рогнеда, с презрением смотря на трусливого молодца, который решил так ей отомстить.

Локка отошёл от колодца и приблизился к дочери. Он взял её за руку, крепко сжимая тонкие пальчики. Рогнеда прижалась спиной к отцу, чувствуя себя увереннее.

– Как рассудишь? – спросил Ивар старосту.

Тот провёл пятернёй по седым волосам, и молвил:

– Охотиться пойдем. Дух али не дух, но виновника надо изловить да шкуру содрать.

Мужики заулюлюкали, бабы одобрительно закивали.

– А ту, что слаба, да на зов чужой повелась, не нам судить. Её природа от рождения наказала, – продолжал староста. – Охотиться завтра пойдем. Кто изловит лиса, того одарю!

Толпа взорвалась криками.

Рогнеда в ужасе зажала рот ладонью и хотела броситься к старосте, солгать, мол, никакого лиса не было, сама она виновата.

Локка удержал дочь. Сжал в стальных объятиях, не давая новую глупость сотворить.

– Уведи её, – шепнул кузнецу Ивар и встал рядом с отцом – их начали окружать жители, чтоб охоту обсудить.

Локка потащил упирающуюся дочь прочь от колодца, к избе старицы.

Рогнеда плакала, дёргалась, била отца кулаками, но тот упрямо продолжал идти с ней вперёд.

«Убьют его! У него ж лапа раненая, уйти далеко не мог!» – отчаянно затрясла руками северянка, ещё и губами проговаривая слова.

– Ты жива будешь! – рыкнул кузнец хриплым, надломленным от дыма голосом, и тут же зашёлся в кашле, выпуская Рогнеду из рук.

Северянка бросилась обратно к колодцу, но тут же воротилась к отцу. Подхватила его, задыхающегося, под руку и повела к дому старицы.

В избе отпоила Локку снадобьями, смешанными с молоком и мёдом. К вечеру кузнец мог говорить и даже не хрипел.

До темноты Рогнеда вертела в руках подаренную отцом свирель. Она её от себя ни на миг не отпускала, нося повсюду в переднике. Потому подарок и пожар пережил.

Звуки, что свирель издавала под пальцами северянки, были точь в точь птичье пение.

– Быстро ты, – похвалил Локка дочку. – Мать твоя тоже на такой играла. Могла любого заворожить.

Рогнеда слабо улыбнулась.

«Что такое Дикая Охота?» – внезапно показала она.

Локка замер, и крепко задумался.

– У многих есть вера в такую охоту, – наконец, произнёс он. – На нашей родине так звали поход мертвецов на мир живых. На далёком изумрудном острове, как я слышал, Диким Гоном кличут ежегодную забаву лесных созданий. А что местные Дикой Охотой считают, никогда не спрашивал.

«Не от неё ли Песнь защищает?» – не унималась Рогнеда.

– Может и от неё, – задумчиво пробормотал Локка, смотря в мутное слюдистое окно.

Рогнеда положила свирель обратно в передник и отошла к печи.

Она постелила на ней отцу простынь, положила шубу для мягкости и подушку, травами набитую – для хорошего сна.

«Спать будешь?» – осторожно показала она.

Локка прищурился, смотря на дочь.

– Хочешь усыпить и сбежать на помощь своему лису?

Рогнеда виновато потупила взгляд, не в силах лгать отцу.

В дверь вежливо постучали.

– Заходи, коль с миром пришёл, – зычно пробасил Локка.

– С миром, – ответил вошедший в избу Ивар.

Рогнеда, как того велели законы гостеприимства, поставила на стол тарелку с соленьями, налила в стакан воды и пододвинула к сыну старосты стул.

Ивар благодарно поклонился ей, прижав руку к сердцу, но садиться не стал.

– Отец всех мужиков у себя собирает – охоту обсуждать. Выходить на неё будем ещё до рассвета, – тихо произнёс он. – Тебя тоже ждёт.