– Это была культура империи, – добавил он, – а империя живет невысказанным.

– Почему? – спросила Арина.

– Почему – что?

– Почему невысказанным?

Дедушка задумался.

– Наверное, потому, – после паузы ответил он, – что о том, что выше быта, говорить сложно, а часто почти невозможно.

Вечером Арина неожиданно вспомнила об их Сфере стойкости. Ей показалось, что уже выученный ею монолог центуриона как-то с нею связан, но объяснить себе, как именно, она не смогла; эта связь мерцала и ускользала. Так что Арина даже немного потренировалась перед зеркалом, чего обычно не делала. На следующее утро вышла перед классом и начала читать.

Legate, I had the news last night – my cohort ordered home

By ships to Portus Itius and thence by road to Rome.

I’ve marched the companies aboard, the arms are stowed below:

Now let another take my sword. Command me not to go!

Почти что в трансе она продолжала декламировать, увлеченная чеканным киплинговским ритмом и неразрешимым трагизмом того, о чем рассказывала. Потом вернулась на свое место, все еще в полутрансе-полусне от чужого языка, неожиданно ставшего своим едва ли не до боли души, и другие стихи почти не слушала. Когда урок закончился, англичанка попросила ее остаться. Арина понимала, что прочитала стихотворение очень хорошо, не только ни разу ничего не перепутав, но и не сбившись с ритма, выдержав смысловые акценты; так что ей было приятно, что англичанка хочет похвалить ее отдельно.

– Ты очень хорошо прочитала.

– Спасибо, – сказала Арина.

– А почему ты выбрала именно это стихотворение?

К этому вопросу Арина не была готова, и он ее озадачил.

– Не знаю. Мне оно понравилось.

Англичанка продолжала как-то внимательно, оценивающе и, как вдруг поняла Арина, совсем недружелюбно на нее смотреть.

– Скажи, – сказала она, – у твоих родителей есть проблемы с законом?

Арина не могла поверить, что действительно это слышит. И еще в этом было что-то такое, чего Арина не понимала.

– Нет, конечно.

– А с советской властью?

Теперь уже она смотрела на англичанку зрачки в зрачки, не отводя взгляд. Она начинала чувствовать холодную ярость; такое с ней происходило редко, но произойти могло, и в таких случаях ей становилось все равно, кто перед ней, Митя или сам Леонид Ильич Брежнев. А еще от непонимания происходящего, смешанного со смутным ощущением угрозы, ей захотелось англичанку ударить. Та чуть откинулась, немного отвела взгляд, но продолжала настаивать.

– У твоих родителей проблемы с советской властью?

– Вот сами их и спросите, – ответила Арина, развернулась, быстро, но не бегом вышла и с грохотом хлопнула дверью класса.

– Сначала спрошу, кто научил тебя хлопать дверями, – закричала ей вдогонку англичанка.

Но в школу пошли не родители, а неожиданно оказавшийся в Ленинграде дедушка Илья.

– О чем ты с ней говорил? – спросила Арина.

– С кем?

– С англичанкой.

– Кто тебе сказал, что я вообще с ней говорил?

Добиться от него большего ей не удалось, но до конца года англичанка ее больше не спрашивала, не спрашивала вообще, даже когда Арина сама тянула руку, так что она довольно быстро поняла, что тексты про Марка Твена и английскую газету «Утренняя звезда» можно не учить. С соседкой по парте Настей они играли в морской бой едва ли не на виду у всех, но даже в этом англичанка им не мешала. А на следующий год учительницу перевели в другой класс.

Много лет спустя Арина поняла, что из многого происшедшего и происходящего память сохраняет в основном то, что действием или хотя бы отзвуком, счастливым, насмешливым или трагичным, протянется в далекое будущее. Так произошло и на этот раз. Весной снова прилетел дедушка Илья; сказал, что просто приехал их проведать. Спросил Арину, как дела с ее англичанкой. В воскресенье они гуляли по набережной, была поздняя весна, тепло, лед давно сошел, и по Неве, несмотря на дневные часы, проходили большие корабли. Дед шел твердым и ровным шагом, поочередно на них оглядываясь.

– Отсель грозить мы будем шведу, – насмешливо сказал он, провожая взглядом медленно движущийся корабль, но при этом его жесткое лицо почему-то сохраняло серьезность.

– Они же с тех пор изменились, – ответил Митя. – И им, наверное, уже не надо грозить. Вон финны к нам часто приезжают, и они совсем не злые. Только пьяные. Ну так и наши часто пьяные.

Арина подумала, что как-то так обычно говорит мама и Митя просто пересказывает ее слова. Мама еще неодобрительно добавляла: «Почему-то нам постоянно хочется кому-нибудь грозить».

Дед на секунду остановился.

– Это сейчас финны добрые и продают нам сыр «Виола» и ананасовый сок, а еще совсем недавно они пытались убить твою бабушку голодом.

Арина вздрогнула, как бывает, когда порыв холодного зимнего ветра неожиданно наполняет одежду и прикасается к телу; Митя удивленно посмотрел на деда, а тот задумался. Некоторое время они продолжали идти молча.

– Понимаешь, – объяснил дед, – за мою жизнь несколько раз бывало так, что мне казалось: больше ничего не будет. Нас не будет, страны нашей не будет, и вы бы тогда не родились. Такое сложно забыть. Но получилось иначе. И теперь мы оставляем вам страну, над которой никогда не заходит солнце и представить без которой мир может только сумасшедший. Но все равно иногда я останавливаюсь и мне начинает казаться, что все это слишком легко разрушить. Не думаю, что это действительно так. А у вашего поколения такого чувства уже не будет.

– А что будет дальше? – вдруг спросила Арина. – Она же огромная и сильная, а мы что перед ней, каждый из нас?

Дед остановился, положил руки на гранитный парапет. Потом повернулся спиной к Неве.

– Ты знаешь, – сказал он, – когда я был лейтенантом, все вокруг было непонятным, а часто и очень страшным. Даже то, что именно делает наш полк, обычно было неясным, про дивизию мы знали в основном по слухам, а уж про армию или фронт только по радио. И не то чтобы я один ничего не понимал. Такими были мы все, по крайней мере все вокруг меня. У некоторых, конечно, были всякие теории; так всегда бывает. Хотя было бы лучше, если бы они честно признавались, что тоже ничего не понимают, как и все остальные. Если нам приказывали наступать, мы наступали. Иногда нам это не удавалось.

– Так часто бывало? – удивленно спросила Арина; иногда дед Илья казался ей почти всесильным. Наверное, он бы начал казаться ей совсем всемогущим, если бы давным-давно дед Натан не объяснил ей, что всемогущим может быть только Бог. Если этого хочет. Дедушке она очень верила.

– Бывало, что не удавалось? Часто.

Арина снова вспомнила об их легенде о Сфере стойкости, но что-то ей подсказало, что на этот раз говорить о ней с дедом Ильей не стоит.

– И что вы тогда делали? – спросила она.

Дед снова замолчал, на этот раз ненадолго.

– Но потом прошло время, – продолжил он, – и наступил день, когда я вдруг понял, что мы выросли, что позади нас больше никого нет и что решения теперь принимать именно нам, моему поколению. Мы их и принимали, иногда лучше, иногда хуже. Но в целом, что бы ни говорили ваши родители, мне кажется, что мы делали это совсем неплохо. А скоро вырастете вы. А потом уже и за вами никого не будет, и решать, чем станет человечество, придется именно вам. Не вам лично, так сказать, всем вам собирательно.

– Человечество? – удивленно спросила Арина.

То, что говорил дед Илья, звучало странно и неожиданно напыщенно. У них дома говорить так считалось дурным тоном; так могла говорить советская пропаганда, но ее никто не воспринимал всерьез, даже не слышал толком, как часто становился неслышным привычный шум ветра.

– Человечество, – спокойно подтвердил дед. – В мире есть только две страны, которым предстоит решать, что станет с человечеством, каким оно будет, да и будет ли оно вообще. На ваши плечи ляжет ответственность за одну из них, с этим ничего не поделать, а значит, и за всех людей. Иногда мне все еще кажется, что потерять будущее гораздо проще, чем мы думаем. К сожалению, ваши родители этого не понимают. Может быть, мы слишком их избаловали. После такой ужасной войны хотелось от всего их защитить.