– Это все? – с надеждой вопрошает аптекарша, стряхивая со лба капельки пота тыльной стороной поверхности ладони. Сейчас она напоминает хирурга, который только что провел сложнейшую операцию, – с вас тогда…

– Все… кажется, – женщина смотрит в список. – Ой, совсем забыла, тут еще обратная сторона …

И здесь я чувствую, что меня опять повело. Затылок раскалывается. В глазах круги, причем если до сих пор были зеленые, то теперь они какие-то фиолетовые. В общем – рецидив. Думаю, про себя, как правильно, что не ушел. Нельзя, что ты ни говори, принимать поспешных решений.

Не помню, сколько времени еще так простоял. Только очнулся от того, что аптекарша держит меня за рукав, а сзади целая очередь подпирает. И когда она успела собраться только.

– Мужчина, … мужчиина! Так что вы берете? Элеутерококка настойку? Таблетки? В какой дозировке?

А я уже сам не знаю, чего я беру. Стою в недоумении – качаюсь. Пытаюсь мысли в кучку собрать, только получается неважно.

Сзади уже вовсю орут.

– Что это в самом деле происходит такое, то одна прорва бездонная. Теперь этот малахольный бухарик, и когда только уже боярышник запретят!

– А можно я себе давление померяю? – спрашиваю. – Чтобы точно уж знать – сколько брать и в какой дозировке.

Хорошо, что сейчас в каждой аптеке тонометр есть. Удобно очень. Меряю. Батюшки святы –180 на 100. Одним словом, вижу, что нет теперь мне в элеутерококке никакой надобности. Но зато появилась потребность иная.

– Ну так что брать будете, мужчина? – нервничает аптекарь.

– Мне что-нибудь от высокого давления, пожалуйста, – едва шевелю я деревянным языком, пытаясь проглотить слюну.

– Капотен, коринфар, андипал?

– Лучше все сразу, – протянул я ей пятитысячную купюру.

– С вас тысяча рублей… карта есть?

– А, впрочем, еще валерьянки… – я помедлил, – и знаете, что, давайте-ка без сдачи.

Закинув в себя пару колес, запив их взятыми тут же Ессентуками, я прикорнул на стульчике, возле тонометра. Через пару минут вернулась способность соображать.

– А ведь спасла ж тебя тетка, – думаю. – Так бы и остался ты лежать у прилавка в обнимку с пузырьком элеутерококка, кабы не она. А я ей нет чтоб спасибо сказать, давай ее во все места костерить – хабалка, лапотница… – накрыло меня запоздалым раскаянием.

Только я вышел на улицу, как сразу же стал искать ее глазами, ну чтобы извиниться и поблагодарить, конечно, за чудесное спасение – да где уж там. Небось в какой-нибудь галантерее шороху дает.

В общем, я так и не понял тогда, что со мной произошло. Съел, наверное, что-то. Зато уяснил я после этого случая две истины: во-первых, нервы, конечно, нервами, но давайте все же будем терпимей друг к другу. Может, тот негодяй хамоватой наружности, который нагло занял твое место на парковке, жизнь сейчас тебе спасает. И, во-вторых, стресс в небольших количествах, как оказывается, очень даже полезен, особенно если у тебя низкое давление, в особенности если нет под рукой элеутерококка.

Навеяно М. Зощенко…

Нет, товарищи, что бы там ни болтали досужие языки, а встречаются еще в наш «практический» век люди светлые, трепетные, тонко душой ощущающие и в прекрасные духовные выси устремленные. И этот дар свой они не разменяют ни на какие медовые коврижки и разные материальные искушения мира сего. Скажу вам даже больше – некоторые из этих граждан не ушли покамест еще в затвор или там целиком в себя, а до сих пор живут с нами бок о бок, всем образом жизни своей призывая остальное человечество оставить одержимость разнообразными житейскими заботами.

Усмехаетесь, смотрю… Вроде, как и не верите. А если я вам доказательства приведу? А хоть даже то, что с одним таким персонажем мне сильно повезло рядом соседствовать. Посмотреть на него – обыкновенный старикан, пенсионер среднестатистический – сухенькая фигурка, реденькая бородка, скрипучий голосок. Так-то оно так, да только присутствует у него внутри какая-то красота, какое-то детское восхищение окружающим бытием, то, что порождает в нем неиссякаемый источник оптимизма, которым он всегда спешит с тобой поделиться. Вот, в общих чертах, какой он, сосед мой – Пахомыч.

К примеру, вот вышел ты с утра из дома, а тот уже давно во дворе вахту несет. Созерцает. И стоит только тебе оказаться в широком диапазоне Пахомычевого зрения, как обязательно почувствуешь на себе его проницательный и слегка скептический взгляд.

– Все бежишь смотрю, торопишься? – утвердительно вопрошает он, пропустив меня на пару метров вперед от своего наблюдательного пункта под старым тополем. Я, осмыслив, что риторический вопрос адресован мне, вынужден бываю притормозить и, развернувшись к источнику звука, вступить с Пахомычем в неспешную беседу.

– А как же иначе, – говорю, – я же на службу опаздываю. И если бы только туда. До того мне бы еще успеть на почту, в процессе того – в МФЦ, ну а после того на строительный рынок попасть, ну а там уже, если повезет, в шиномонтаж. И, наконец, после всего этого неплохо было бы еще домой к началу полуфинала изловчиться. В общем, такой, понимаешь, у меня цейтнот, – заключаю я с траурным видом. Но мой прозрачный намек, увы, как правило, остается неуслышанным.

– Так и я говорю, – воздыхает он. – Беготней одной только и живут нынче люди. Суета сует. В погоне за богатствами и материальными удовольствиями себя теряют. Ты вот сам посуди, много ли нам грешным для счастья надо-то. Хлеба ломоть и дерюжка какая, чем наготу прикрыть. Не для того мы на землю командированы, чтобы тут состоянием прирастать. Мы здесь, братец мой, призваны красоту Божью наблюдать, Творца славить, да через это душу свою ко всяким совершенствам приводить.

– Тебе это легко рассуждать о прекрасном, – думаю, – у тебя вон пенсия повышенная, да к тому же еще дети – нет-нет, да и подбросят чего. А тут сидишь на зарплате, при этом сам всем вокруг должен. Вот потому весь по уши в заботах, да так, что аж плюнуть некогда.

Но в дискуссии не вступаю, ибо тогда на почту придется заворачивать уже после строительного рынка, то есть вместо полуфинала.

Но однажды я ему на это не удержался и прямо ответил:

– Ты уж извини, Пахомыч, но не получается никак у меня сегодня ничего наблюдать и славить. На душе скверно.

– А чего так, с супружницей опять, поди, повздорили? А то шум у вас вчера какой-то подозрительный стоял и свет на кухне до самого допоздна не гас.

– Хуже, – понимая, что с разговора не соскочить, – жалуюсь ему я. – Какая-то мерзкая скотина въехала в мою ласточку и скрылась за углом. Прямо во дворе, представляешь. Вот даже на минуту оставить нигде уже транспорт нельзя стало. Ладно там минус бампер и капот, так ведь еще и набегаешься. Зла, в общем, не хватает. Хотя, если точнее, только зла как раз мне сейчас и хватает. А вот со временем и деньгами, наоборот, не густо.

– И это все? – искренне удивился он. Я-то уж грешным делом подумал, что умер или разболелся кто. Ох неправильно ты живешь, паря, не в унисон со вселенскими вибрациями. А вообще тебе следует к материальному благу проще относиться, в точности, как я. По принципу – «Бог дал – Бог взял» следует жить, тогда, может, и гармония какая в душе поселится. А с ней, глядишь, и любовь вместо злобы в сердце придет. Да ты лучше вон глянь, что за лепота вокруг, как правильно Господь все нам по своему уразумению сорганизовал. Век бы стоял так и любовался. Слышишь, как на сосне скворец горло дерет, шельмец, старается скворчихе показаться. Одно слово – природа. А ты тут со своим – «бампер, капот»… прости Господи.

Устыдился я тут даже слегка. Рассуждаю: «А ведь прав он в чем-то. Подумаешь – бампер разбитый, крыло помятое – пустяковина, право слово. Есть в нашей жизни по-настоящему важные, вечные вещи – такие, как красота там, любовь, природа опять-таки всякая. Хотя, если честно, без машины все равно как-то неуютно».

Потом еще у нас с ним разговор один состоялся занимательный. Обосновался я как-то одним летним вечером на лавочке под грибком. Сижу – потребляю культурно. Смотрю, как народ с работы возвращается. Ну и незаметно засиделся так до первой, потом до второй, а там и третьей… звезды. Вот уже с реки потянуло сыростью, мошкара стаями закружилась, неуютно стало. И только-только собрался было уходить, как слышу знакомый густой кашель, а за ним уж и очертания Пахомыча подтянулись.