От его слов мне стало грустно. В этом доме я могла бы оставаться долго, но только не в качестве Ангела. И тут я вспомнила, словно переместилась во времени лет на десять-двенадцать. – Я узнал тебя, – говорил другой человек. – Ты Ангел, Ангел смерти. Не зная, как реагировать на такое заявление, я промолчала. – Я впервые увидел тебя, лежа в послеоперационной палате, перемотанный проводами, и думал, что все бесполезно, – продолжал он. – Ты вошла одетая во что-то белое, и я узнал тебя сразу. Сорвал провода, встал и пошел навстречу, догадавшись, что ты пришла за мной, я же так долго тебя ждал… Медсестры уложили меня обратно в кровать, подсоединили аппаратуру и всё твердили, что мне почудилось, в коридоре никого нет – посленаркотический синдром. Но я же знал, что это не так. Теперь я опять встретил тебя, ты Ангел. «Вот странно, – думала я, сидя на жестком кресле в чужом доме, – неужели мы можем вот так пройти сквозь чужую жизнь и оставить на ней, как на фотографической пленке, засвеченное пятно своего присутствия». День заканчивался, дождь перестал, пора было уходить. – Не уходи, – сказал мой собеседник грустно, – мы только встретились. – Значит, у нас все впереди, – ответила я и встала, понимая, что быть только Ангелом для меня уже мало. Результат Я знаю результат, и он не для примера, Включен секундомер и щелкает, как кольт, А я несу в себе весь этот мир без дела Вперед, не получив на счастье даже сольд. Мир – ростовщик, процент наш в рост считая, Пусть думает, что так будет всегда, Но жизнь сама подножкою трамвая Цветущею весной нас к счастью подвезла. То было на углу двух позабытых улиц, Где пахло кофе, горьким миндалем И кошка, точно сфинкс, глядела, чуть сощурясь, А мы вошли в судьбы своей разлом. Пусть говорят, что это против правил, А наша жизнь теперь не стоит пятака, Раз случай спас и в прошлом не оставил, Нас выведет на свет опять его рука. Мы примем всё как есть, по огненному крою Пройдет любовь, лекала дней круша, И только здесь в безвременье открою, Что накопила с опытом душа. Секундомер вновь гонит дни и ночи, Событий не собрать нам на сухой отчет, А счастьем нас судьба спасает и морочит, Считая, как всегда, на нечет и на чет. Взгляд через плечо Запах поздней весны, снежных мыслей конвой, На чернеющих ветвях листьев первые почки, День, не зная пределов, уже сам не свой, Оставляет нам впрок непрожитые строчки. Словно вычерпав русло широкой реки И безводную грань проложив между нами, На свободном клочке старой школьной доски Я рисую кораблик цветными мелками. Бесполезная сказка тревожной тоски, Для чего паруса нам, в бесслезной пустыне, Где поющих барханов струятся пески, Их гортанная речь неподвластна латыни. Только ветер, не зная привычных границ, Пронеся сквозь пески обретенную сказкой — Запах прелой листвы, опрокинутый ниц, Будет всех удивлять небывалой окраской. Здесь замедленна, точно в прыжке затяжном, Жизнь, в любви обессилена долгим желаньем, Будет снова казаться подсмотренным сном, Освященным, как искрой, твоим покаяньем. Версты возраста
Между нами, здесь возраст и версты, Бесконечная плоть бытия, Там, где только слова распростерты, Ты не мой – ну а я не твоя. Первозданный, но кажется странный С пожеланьями видимый грех Между нами. Вопрос окаянный, С пораженьем и верой в успех. Остается среди поворотов, Словно дней указатель немой, Без цветистых во всем оборотов: Почему ты не мой? НЕ ХИМИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ А впрочем, прочь сомнений сталагмиты, Жизнь что вода – то мель, то глубина, И мы, как листья ливнем с крыши сбиты, И прочь летим по берегу, весна Вся наша. Что ж, возможны обращенья, Стекло рябит из плавкого песка, Сквозь память лет все требует прощенья, Но держит дуло точно у виска. Рулетка русская – забава или грех, Покончить всё одним-единым разом, Но смотрит лик судьбы, и ты бы не промазал, Да хочется делить любовь на всех, И, медля, ждешь, чтобы в конце решиться, Но у любви теперь уже другие лица, Лишь та же клетка, видно, для души. Все ангелы с надеждой хороши. Лишь ты один стоишь перед судьбой — Лист сорванный, свой принимая бой, Подняв в пещере с пола сталагмит, Ждешь обращений, только Вечность спит. Здравствуй, любимая! – Здравствуй, любимая! Я узнала его голос сразу каждой клеточкой своего тела, каждым нервом, напрягшимся и отозвавшимся ломотой, словно замерзшие на морозе руки вдруг опустила в теплую воду, но они оттого заболели еще сильней. Сколько лет я не слышала этих слов – девять, десять? Примерно так. И все это время не было ни одной попытки позвонить мне. Как мы расстались? Кажется, и не расставались вовсе, только вот встретиться не могли. Я искала повода, но все мои попытки пресекались с холодным равнодушием чужого человека, режущего ножницами лист бумаги: это ваша жизнь, делайте с ней что хотите, это – моя, и ничего между ними. Так и жили параллельно, в одном городе, а точно в разных галактиках. Ходили на одни и те же выставки, встречались с одними и теми же людьми, но никогда не совпадали во времени. Только ли во времени? Нет, не совпадали в состоянии своей души, словно две часовые стрелки, движущиеся по циферблату с разной скоростью и теряющие друг друга из поля зрения. И только сторонний наблюдатель может знать, что наступит тот момент, когда они обязательно совпадут, ненадолго. Какую боль я пережила, переболела, словно лишилась половины своего естества, и все это без анестезии, по живому, и так день за днем девять лет. Каждый день я переводила в слова – не для того, чтобы осталась память, а чтобы ушла боль. Но она не уходила. Из слов я создавала мол, чтобы никакая штормовая волна не могла его разрушить и потревожить меня. Я сама превращалась в этот мол, окаменевший и равнодушный к внешним проявлениям, но не умеющая унять своих чувств, смирить их и успокоить свою душу. А хотела ли я смирить ее? Нет, мне хотелось кричать – и я писала. Записанные мысли и чувства – это как отсроченный диалог, который можно оживить в любой момент, даже когда собеседника уже нет. |
