– Не знаю, как у тебя, а лично у меня возникает чувство инверсированного дежавю, – лукаво промурлыкал у его уха знакомый голос, ещё при первых звуках которого мужчина распахнул глаза.

Она лежала рядом с ним на кровати, совершенно юная и прекрасная, с весело сияющими глазами и нежной, но немного ехидной улыбкой.

– Розмари, – выдохнул Фрэнсис.

– И Вам доброе утро, констебль, – рассмеялась она, и звук её смеха нежнейшими колокольчиками раздался в душе юноши. А юношей он снова был, если верить тому, как выглядели его руки, которыми он потянулся к ней.

– Инверсированное дежавю? – мягко поинтересовался он. Интересно, это ещё что за зверь?

– Ну да, – хихикнула Розмари, – в нашей прошлой жизни так уже было. Только тогда ты пришёл сюда первым, и встречал меня.

– В прошлой жизни? – переспросил юноша, продолжая любоваться прелестным личиком своей возлюбленной.

– Ну да, – кивнула девушка, – в последней из них, той, где я была королевой Марией Стюарт, а ты – Королем Франциском Валуа.

– Где мы были кем и кем?

Мария рассмеялась.

– Ой, да мы кем только не были за те полторы тысячи лет, что мы жили на свете! В первый раз, например, мы были Тристаном и Изольдой, теми самыми… – Мария осеклась, глядя на совершенно изумленное лицо супруга, – ладно, давай не все сразу. Ты сам все вспомнишь постепенно. Так всегда бывает, к этому месту, – она повела руками вокруг, – просто привыкаешь. Ладно, хорош разлеживаться, давай подъем, и я тебе все здесь покажу. И наш дом – тут не переживай, он видоизменяется под наши жизни, и сейчас выглядит, как наш дом на земле, хотя ему случалось быть и королевским замком… Ладно, не суть. И все остальное покажу и расскажу. Все равно тебе пока заниматься ничем нельзя – ты только прибыл и ещё не стабилен, нужно будет подождать хотя бы пару лет, а пока что… Кстати, ты же не думал, что тебя жду я одна?

И она потащила мужа к выходу из комнаты (он лишь успел заметить, как на них из ниоткуда взялась свободная белая одежда), где его уже ждала семья – и отец с матерью, которых он узнал, хотя не видел их почти всю жизнь, и бабушка Аннабель, и некоторые другие, кого Франциск пока не узнавал, но чувствовал, что знал… И все они улыбались, и всюду была радость…

А вокруг светило ярчайшее солнце, которое освещало все вокруг, но не обжигало силой своих лучей, а лишь заботливо грело…

Комментарий к Часть 35. Дух человеческий

Примечание: речь в главе идёт о прошедших в Лондоне Летних Олимпийских Играх 1908 года.

========== Часть 36. Аделина ==========

Собравшиеся в бальном зале гости замерли в восхищении, слушая прелестную юную певицу, чей голос, сильный и божественно прекрасный, казалось, отзывался в самой глубине сердец, давно ожесточенных жизнью высшего света. Несколько дам даже достали платочки и начали смахивать со щёк слезинки – песня была очень грустной. Впрочем, вот это-то не было удивительным для публики.

Аделина де Шаньи никогда не пела веселых песен.

Рождённая через десять лет после появления на свет её старшего брата Алена, девочка была окружена любовью и заботой всей семьи, и имела все, что только пожелает. Однако она не желала почти ничего, и росла меланхоличным, вечно больным ребёнком. Ни одна зараза не прошла мимо неё, пока она росла, вечно крутившиеся вокруг неё врачи сами удивлялись, как девчушка ухитрилась дожить до восемнадцати лет, стукнувших ей пару недель назад.

Удивлялись и иному – Аделина была просто невероятно похожа на свою мать в юности и лицом, и фигурой, и невероятным голосом. Все, кто знал Кристину де Шаньи в молодости, в голос твердили, что девочка – просто копия матери. Единственными явными отличиями была прелестная небольшая родинка на левой щеке девочки, а также характер, который был куда тяжелее, чем у Кристины.

Тетушки в голос твердили, что родители просто избаловали дочь, раз она недовольна своей жизнью, ведь она действительно не знала в жизни никаких бед, кроме своих хворей, но и за них, как считали они, её излишне жалели, создавая впечатление, будто весь мир должен ей за её страдания. Аделина нечасто старалась быть вежливой, предпочитая быть колкой и правдивой, она не радовалась многочисленным праздникам и подаркам, она почти никогда не улыбалась и не смеялась…

Единственным её увлечением была музыка – унаследованный от матери, да и от отца тоже талант давал о себе знать. А единственной её подругой, как единственной, кто мог выносить её, была её кузина Бланшефлор – хрупкая, прелестная, как маленькая статуэтка рыжая дочка тетушки Изабо, невероятно послушная, терпеливая, и при этом жизнерадостная.

Над Бланшефлор в детстве посмеивались из-за её имени – у романтичной Изабо хватило ума назвать девочку именем из идиллического романа, но девочка не обижалась на тех, кто, дразнясь, спрашивал её, где же её Флуар, лишь кротко отвечая, что однажды она его встретит.

Аделину всегда раздражала вечная жизнерадостность и кроткая доброта кузины – сама она на её месте ответила бы обидчикам куда более бойко, но общаться им, как родственницам, все равно приходилось, так что Аделина, вздыхая, молчала.

Чем старше она становилась, тем меньше ей самой нравилось её состояние – несчастная девочка и сама не могла понять причины своего несчастья. Болезни? Но ведь это не самое страшное в жизни, да и не каждый день она больна. Болеют и бедняки, но ведь радуются жизни, хотя живут впроголодь, в холодных простых домах… У неё же есть и все удобства, и любящая семья, которую и сама Аделина очень любила… но почему-то все это не умаляло ощущения того, что она неправильная, что у неё не должно быть и не будет счастья… Особенно сильным это ощущение было в те моменты, когда она смотрела на давно выросшего старшего брата, который сперва ухаживал за своей будущей супругой, прелестной Эммелин Эспуар, а затем женился на ней… Они были так прекрасны, юные, влюблённые… что Аделина хотелось выть от зависти, хотя она прекрасно осознавала, что зависть – это грех. Тем более, когда речь идёт о зависти старшему брату, которого Аделина искренне любила и которому она не желала никакого зла. Но поделать с собой она не могла ничего.

Кристину и Рауля очень беспокоило состояние дочери, и они изо всех сил пытались исправить его, но ничего не помогало. Рауль был готов обращаться к любым врачам, Кристина, как несколько менее рациональный человек, готова была и на большее, обращаясь и к более… мистическим представителям медицины, подавляющее большинство которых ожидаемо оказывались шарлатанами. Лишь однажды случилось ей наткнуться на странную незнакомую старуху (хотя будь с нею мадам Жанна, она бы мигом признала в дряхлой развалине Генхелию и подивилась бы тому, что та ещё жива), и разговор с ней настолько напугал несчастную мать, что та всеми силами попыталась убедить себя, что и эта женщина была лишь шарлатанкой, а денег с неё не взяла, потому что… ну, мало ли. Однако полностью убедить себя не получалось, и короткий, но страшный разговор не шёл у неё из головы.

Лишь мельком взглянув на тогда ещё двенадцатилетнюю Ади, старуха заявила:

– Мертворожденная твоя девочка. По ошибке выжила, ну или по чьему жестокому замыслу. Нет ей места в мире, вот и не хочется ей жизни радоваться.

– Вы что говорите такое! – в ужасе ахнула Кристина, впиваясь взглядом в странную женщину.

– А ты не пищи, этим дела не поправишь. Мне нет причины тебе лгать. Зря ты время тратишь, по врачам её таская. Не вылечить девчонку. Душа у неё больна, а не тело.

Кристина подхватила дочь под руку и потащила её прочь от старухи, которая лишь проводила её слегка сочувственным взглядом и покачала головой.

– Ну и дура, – донеслось до перепуганной графини её равнодушное бормотание, – не отпустишь девчонку сейчас, не дашь тихо от болезни скончаться, потом хуже будет.

Раулю об этом разговоре Кристина так и не сказала – не нашла в себе сил, но пытаться оживить дочь продолжила, и продолжала до тех пор, пока не пришла к ней в голову прекрасная и совершенно простая мысль – любовь. Жажду жизни может внушить любовь, она и радоваться научит, и счастье подарит… Так же, как когда-то ей…