Мне не хотелось выяснять отношения в твоем присутствии, тебе нужны положительные эмоции, а не грызня родителей. Разговор я начала только в палате:
– Мог бы вступиться за меня.
– О чем ты?
– Сам прекрасно знаешь. Твоя мать заявляет, что дочь родилась до срока по моей вине, а ты в ответ молчишь.
Он протянул мне руку, я отшатнулась.
– Ты же знаешь мою мать, Лили, с ней бесполезно…
Он попытался утешить меня, урезонить, но я молчала, пока не уснула. Я не злилась на твоего папу. Только на себя.
Сразу после твоего рождения виноватость стала моим постоянным спутником. Что было бы, если бы я ела больше овощей? А если бы бросила работать? Перестала носить тяжелые сумки и пылесосить?
Тебя подвело мое тело, значит, во всем виновата я.
Хорошо бы твой отец притворился, что он так не думает…
Шарлин, Тома
08:56
Привет, мои дорогие, это мама. У меня все болит.
Вы знали, что в подошвах тоже есть мышцы? Сейчас приготовлю себе пасту.
Целую. Мама
Шарлин 09:44
Салют! Не думала, что макароны лечат ломоту в теле. Целую крепко, мамуся.
09:46
Шарлин 10:32
Зачем тогда ты написала про пасту?
10:33
Затем, что собираюсь поесть. Целую. Мама
Тома 11:07
13. Элиза
Я лежу на кровати и смотрю в потолок. Я превратилась в боль и страдание. Тело мстит мне за дерзость. Каждое движение причиняет боль, хотя я стараюсь шевелиться по минимуму. Меня как будто перепахали – как землю. Если однажды вздумаю кого-нибудь пытать – а вдруг! – запишу врага на курсы африканского танца.
Эдуар наблюдает за мной от двери. Он меня осуждает. Его правый глаз хитро блестит, если бы пес умел, ухмыльнулся бы.
Я встаю – с трудом, но без подъемного крана. Эдуар взволнован – ему хочется гулять. Одеваюсь максимально быстро, пристегиваю поводок, закрываю дверь и вызываю лифт, жду пять минут и смиряюсь, он не работает. Любимая игра живущего в доме молодняка. Мерзавцы…
Спуститься по лестнице с пятого этажа на ногах, «измученных» африканским танцем, мягко говоря, нелегко. Изображаю циркуль, молюсь о том, чтобы никого не встретить, – и, конечно же, сталкиваюсь внизу с мадам Ди Франческо. Она одаривает меня благосклонным взглядом и семенит к своей квартире. Я знаю, что старушка будет там делать. Когда ей было восемьдесят, она потеряла мужа и с тех пор существует как восьмидесятилетний ребенок. Уже много месяцев каждый божий день хрупкая женщина крадется к почтовым ящикам и награждает других жильцов мелкими, но сугубо персональными подарочками. Потом она «встает на пост» у дверного глазка, расположенного точно напротив холла, и проводит там большую часть дня, карауля реакцию соседей. Она не таится и громко хохочет, если что-то ее веселит.
Лично я каждый вечер достаю из ящика не только письма, извещения и рекламные листовки с буклетами, но и… желуди. Потому что моя фамилия – Дюшен[13]. Думаю, бабуля насобирала тонну дубовых плодов. Мне еще повезло: мсье Ларош[14] с третьего этажа получает камешки, семья Мусса[15] – мыльные стружки, а Лапены[16] – морковные кружочки.
Эдуар тянет меня на улицу, к ближайшему газону: господин пес любит облегчаться только на траве – или на моем ковре.
– Писай, Эдуар, мне еще собраться нужно. Встань в позу и пусти струю!
Я вдруг осознаю, что произнесла нечто не слишком пристойное, и виновато оглядываюсь: слава богу, людей рядом нет, никто меня не слышал! Никогда не думала, что однажды превращусь в девчонку-чирлидершу из-за пищеварительных проблем собственного пса.
Эдуар игнорирует мои проблемы и продолжает свою обонятельную прогулку. В кармане беззвучно вибрирует телефон, на экране – фотография моей дочери. Сердце срывается с места, как спринтер на стометровке. Дети шлют сообщения, отвечают на звонки, но сами редко набирают мой номер. Я не обижаюсь, напротив – радуюсь, что у них такая наполненная жизнь, поэтому, когда раздается звонок, реагирую неадекватно. Жду рыданий в трубке. Сообщения пожарного[17]. Роковой фразы.
– Привет, мамусик!
Голос звучит весело, и я успокаиваюсь. Птицы снова поют, солнце светит.
– Здравствуй, дорогая, у тебя все хорошо?
– Суперски! Можно я проведу у тебя выходные?
Глупый вопрос.
– Конечно. Вы оба приедете?
– Нет. Только я.
– Уверена, что ничего не случилось?
– Да, да, так что пока, я уже пришла на работу. Закажу билет и сразу сообщу, когда прилетаю. Ну все, мамуля, до скорого!
– До…
В трубке уже гудки.
Эдуар исполнил свой долг и скребет лапой по траве.
В холле мсье Лапен чертыхается у открытой дверцы почтового ящика. Расскажу Шарлин – пусть повеселится. Пойдем с ней в кино или, как в благословенные старые времена, устроимся у телевизора с разными вкусностями. Я приготовлю паштет из тунца, Шарлин его обожает. У подножия лестницы Эдуар застывает. Он наотрез отказывается двигаться дальше, я тяну за поводок, пес упирается, скользит лапами по кафельному полу, но не сдается. Времени на торг с ним не осталось. Беру упрямую скотину на руки и начинаю подниматься по ступенькам. На полдороге осознаю, что после разговора с дочерью радость задала трепку душевной боли.
14. Лили
Мы с твоим папой впервые за все время пообедали не в нашей палате, а в семейной столовой. Это помещение находится в конце коридора, здесь есть столы со стульями и диванчик, оборудован кухонный уголок, в холодильнике можно хранить свои продукты. Сюда разрешено приглашать близких: игрушки, книги и телевизор отвлекают детей, которых привели навестить новорожденных, от взрослых и чаще всего невеселых разговоров, а родители могут ненадолго выйти в парк глотнуть воздуха.
Мамочка тройняшек из бокса № 8 ела и листала какой-то журнал. За столиком рядом устроились родители малыша из соседнего бокса, за другим, лицом к окну, сидела женщина, вообще не покидающая отделения: она ночует на диване в семейной комнате. Мы вежливо поздоровались, и каждый вернулся в свою скорлупу: все как будто страшились встретиться взглядом с товарищами по несчастью, и это было странно.
Твой папа спустился на первый этаж за сэндвичами, но они оказались не просто невкусными, а омерзительными, я завязла в своем зубами. Трудно, наверное, удовлетворять запросы и вкусы разных людей. Я медленно двигала челюстями, и тут в очередной раз раздался сигнал тревоги. Привыкнуть к этому звуку невозможно, он неизменно приводит нас в ужас. Мы подняли головы, потом засуетились патронажные сестры, и все привстали. Мысли я читать не умею, но точно знаю, о чем взмолился каждый родитель: пусть это будет не мой ребенок!
На этот раз пронесло. Коридор огласился диким, почти звериным воплем убитой горем матери. Я инстинктивно кинулась к тебе, подняла так высоко, как позволили трубки и шнуры, и уткнулась носом в тоненькую шею, впервые мысленно назвав себя везучей. Через несколько секунд твой папа обхватил нас руками, как будто хотел защитить от враждебного внешнего мира.
Не помню, сколько мы так простояли.
Позже к нам в бокс пришел познакомиться завотделением доктор Бонвен, круглощекий мужчина лет пятидесяти, с руками в татуировках и седыми волосами, забранными в конский хвост. Человек, который так выглядит, не может быть гонцом дурных новостей.
Он сразу перешел к делу:
