Успокоилась Елена. Василия в его опочивальню отнесли. Осмотрели врачи язву вечером, ничего не сказали.
— Утром, при свете поглядим, государь.
Утром долго глядели, рассматривали и Люев, и Феофил.
Лица вытянутые у обоих.
— Плохо, что ли? Правду говорите.
— Плохо — нельзя сказать. Долго затянется.
— Что же делать? Недельки через три в Москву надо ворочаться. Хоть к той поре оздороветь бы.
Качают головами…
— Ну, четыре-пять недель…
Молчат и головами качают…
— А! Домовой бы вас придушил, леший бы унес с глаз моих, и навечно! Онемели вы обое или злить меня сговорились? Так глядите!..
И он протянул руку за посохом, часто гулявшим по спинам не только лекарей-басурманов, но и первых бояр и князей…
— Государь, не гневись… Послушай! — заговорил более смелый Люев. — Мудреный ты вопрос задал. Мы знаем, что болезнь, вот как твоя, и на полгода затянуться может, и в месяц ее выгнать удается… А если мы скажем, срок назначим и ошибемся, ты же нам верить перестанешь. Без веры — куда трудней будет лечить тебя… Сам ведаешь…
— Сам понимаю я, что шуты вы гороховые, а не лекаря ученые. Попам вера нужна! А с вас будет и знания… Ну, да шут с вами… И то, обозлить вас, так вы мне такого поднесете, что кишки все вымотает!.. Тьфу! И я дурак, связался с басурманами, да еще с лекарями. Вон у нас: лекарь да аптекарь хитрей цыгана да жида почитаются. Нешто вы правду скажете? Лечите уж, как знаете сами… Не обижу…
— А еще, государь: княгиню-государыню тебе лучше на Москву отправить вперед… Ты заметил: дух нехороший от язвы. И все тяжеле он будет… пока мы не вылечим тебя. Хорошо ли, чтобы государыня… С царевичами?.. Лучше, право, не быть им при тебе…
— Сам понимаю… Сам о том думал…
И, подготовив понемногу Елену, он через две недели отослал ее с детьми на Москву, в сопровождении части своей свиты…
К этому времени язва, раньше сухая, стала выделять больные ткани… Окружность ее росла хотя медленно, но неудержимо.
Больше и спрашивать не стал Василий: опасно ли он болен? Аппетит пропал… Силы тают с каждым днем. А нелюбимый брат Юрий так и вьется у постели.
Не выдержал Василий.
— Ты бы, брате, к Дмитрову, к уделу своему поспешал. Давно, гляди, не был там…
— Да я так думал, брат-государь, болен ты…
— Что ж, ты лечить меня станешь али залечивать? Так вон у меня своих таких двое! — указал на лекарей государь. — Морить — куды горазды!..
— Шутить все изволишь, брате-государь… Ин не стану супротивничать, поеду, коли не хочешь видеть меня. Благослови, брат-государь, в путь-дорогу.
— Бог благословит.
Юрий уехал. Вздохнул свободнее Василий.
Сейчас же тайком, чтобы жена не знала даже, послал Мансурова и Путятю Меньшого в Москву.
— Вот ключи… В подвале, в Архангельском соборе, сундук железный… Протопоп Иван знает. А в сундуке — ларец… А в ларце — духовные грамоты отца и деда нашего… Привезите… Видно, пора и свою писать, как по старине полагается…
* * *
Когда привезли грамоты, долго толковал со своими советниками тайными Василий. Была написана и его духовная. Подписал ее царь. Пришлось звать свидетелей для подписи. Бельский, Шигоня, Шуйский и Кубенский подписались и крест целовали на том, что до сроку никому ни слова не проронят о грамоте.
14 ноября ночью, в тревоге, заглянул к больному другой брат, Андрей, с которым всегда был дружен Василий.
— Не спишь, государь? Слышу: читают тебе псалмы божественные… Я и заглянул…
— Рад, рад… Не спится теперь по ночам. Днем — все так вот и спал бы. А ночью — душно, тяжко. Грудь совсем заложило… Плохо лечат, проклятые…
— А ты бы других…
— И то. Вон, за гетманом Яном послал. Он казак. А у них тайные есть зелья разные… Пусть попользует! Он много народу на Москве выпользовал. Да что ты такой, словно напуган?
— Чудо творится, брате… Дождь огненный с неба.
— Что ты?.. Где? В какой стороне? Как бы лесов да деревень не пожгло… Убытки, гляди, будут какие?!
— Нет, брат-государь, не то чтобы огонь простой… Звезды с неба так и сыплются…
— А! Ну, это не опасно… И много?
— Видимо-невидимо. Да вот, взгляни, пожалуй, государь.
Андрей поднял занавес у окна, оттолкнул тяжелый ставень и указал больному брату рукой на темно-синее ночное небо.
Было новолуние. Звезды, не затемняемые месяцем, ярко сияли, переливаясь мерцающим блеском в прохладном, влажном воздухе. Левей от окна, в южной части неба происходило нечто удивительное. Падали звезды. Не изредка, как это бывает всегда, а блестящим частым огненным дождем…
— В глазах начинало рябить и пестреть, если долго, не отрываясь, глядеть на восхитительное зрелище…
Долго смотрел Василий, то прищуривая, то снова широко раскрывая глаза.
— Пятница нынче?..
— Так, государь.
— Завтра — Димитриевская суббота… Понял, понял…
— Что понял, брат-государь?
— Большая звезда скоро с земной вершины скатится… Туда, в бездны… Помилуй мя, Господи, по великой милости Твоей…
— Э, брат-государь, пустое! Оздоровеешь скоро, вот увидишь.
— Ладно. И то хорошо. Прикрой ставень… Полы-то спусти оконные… Зябну я все… Ну, с Богом, ступай спать, Андрейко. Може, и я усну.
И Андрей вышел из опочивальни.
Словно напророчил облегчение брату Андрей.
Наутро громадный стержень вышел из раны у Василия. Князь ожил, повеселел, стал надеяться на выздоровление. Лекарь-казак, гетман Ян, приехав, мазями своими опухоль согнал с больной ноги. Не лежит она больше такая неподвижная, огромная, как прежде, словно бревно, мешая дышать, не давая сделать ни малейшего движения. Однако части распада остались в ране и вызвали новую беду. Появился антонов огонь… Опухоль, еще не совсем удаленная мазями, медленно начала распадаться. Язва стала широкой, черной, страшной… Настоящая «гагрина» (гангрена) с омертвелыми краями, покрытыми серым налетом. И воздух в покоях наполнен от нее тяжелым запахом тления!..
— На Москву, на Москву скорее! — молит теперь Василий.
Ясно: спасенья нет!..
* * *
Медленно движется печальный поезд. Василий в каптанке едет, уложенный на мягкой постели. Повернуться он сам не может. Курлятев и Палецкий едут с государем, помогают ему.
Везде по пути рыдают люди, узнав, кто этот умирающий боярин, которого везут на Москву.
Скорей бы можно добраться туда, да приходится остановки частые и долгие делать. Дороги еще не установились. Как осторожно ни едут кони, а все потряхивает больного. И он мучительно страдает.
Только 21 ноября к Воробьевым горам дотащились. Здесь два дня пришлось переждать. Митрополит Даниил к государю пожаловал помолиться за его здоровье и дать свое благословение… И владыка Вассиан Топорков Коломенский, друг царя… И попы, и бояре: Шуйские, Воронцов Михаил, Петр Головин, казначей верный царский… Слезы, рыдания раздаются… Лекари прямо всех попросили уйти и не тревожить больного.
Но сам Василий удержал главных бояр.
— Мост на реке строить велите… Тута вот, прямо у спуска с гор с Воробьевых… К завтрему ночью чтобы и готов был… Ночью я в Кремль проеду, чтобы не знал никто… Народу тьма кругом, послы у нас ждут чужеземные… Негоже будет, если днем поплетемся… Дела у нас теперь с чужими государями немалые… Посланцы-то ихние, поганцы, — что вороньё, сразу учуют: плох старый государь! Ваня мой — мал… И подумают: самая пора пришла поживиться на Руси… Сейчас своим государям отпишут: «Собирайте ратных людей. Помирает старый государь. Легко можно у малолетки и у вдовицы-государыни из вотчины чего оттягать!..» Знаю я их… Да и свои люди не должны в гнусе таком видеть меня… Так пригоняйте, чтобы нам в глухую ночь, в самую полночь Москву миновать, до Кремля доехать…
Закипела работа на реке. Лед еще не окреп. Рубят его, наскоро сваи, как раз против спуска с горы, вбивают в дно речное, балки кладут, доски стелют… Хоть и не в субботу ночью, но к воскресенью на рассвете мост был готов.
