Так дело и порешили. Но Иоанн сам решил пойти на ливонцев вместе с Магнусом.

Еще войска, еще орудия и припасы потянулись по псковской дороге, на место войны…

Вдруг нежданно-негаданно удар разразился совсем не с той стороны, откуда чаяли.

Зашевелилась Крымская орда. Посол московский, Нагой, предупредил, правда, Иоанна. Царь послал воевод, князей: Шуйских двоих, Михаила Воротынского, Вельского и ближнего своего родича, Ивана Мстиславского, с 50000 ратников к «берегу» царства, на Оку…

Но плохо служили царю бояре… Все были злы на Ивана за недавние казни, за погром новгородский… Затем гибель славных, заслуженных воевод: князя Петра Щенятева, Серебряного-Оболенского Петра, Ивана Шереметева, Салтыкова-Морозова, Овчин-Плещеева — не устрашила, ожесточила только остальных.

— Стоит ли нам кровь на войне проливать? — толковали бояре. — И без того она на плахе прольется… Пускай же сам и ведает все царь… Нелюбы слуги верные — сам пускай послужит земле! Поглядим, что будет…

А иные — и прямо вошли в сношение с Девлетом, открыли ему, что делается сейчас в Русской земле… Бояре, близкие к разгромленному Великому Новгороду, — даже людей провожатых послали к татарам. И без малейших препятствий — пробрался хан в самое сердце царства: за Окой показались бесчисленные рати татар. Больше 120000 людей, с обозом и челядью, вел на Москву крымский разоритель.

Иван, не предупрежденный вовремя, кинулся было в Серпухов со своею опричниной, гонцов послал, чтобы стянуть сюда воевод, прозевавших нашествие хана, и здесь дать ему отпор. Но — случайно ли, умышленно ли, кто знает? — так вышло, что Иоанн оказался отрезанным от своих воевод ратью крымскою… Правда, воеводы, не желая отдавать Москвы Гирею, поспешили впереди него к этому городу, чтобы там и отбить нападение. Бояре полагали, что урок, данный Иоанну, и так довольно суров. Они не ошиблись. Бежать был вынужден Иван сперва от Серпухова к Слободе своей, а там и на далекий Ростов, как уходили в случае внезапных нападений татарских предки царя Ивана: Дмитрий Донской и Василий Дмитриевич.

Стыд и отчаяние угнетали царя. Но это было еще не все. Не побоялся хан воевод Иоанна, когда узнал, что царя самого нет под Москвой. Донесли Девлету изменники, какой ужас царит в городе, какой разлад меж воеводами, разлад, мешающий спасать землю и действовать дружно, заодно…

23 мая, на заре, ратники русские стали станом под Москвой, готовясь к обороне… А на другой же день — татаре явились за ним следом!

Дивное зрелище открылось глазам кочевников с Воробьевой горы…

Кремль и город сверкают на солнце золочеными церковными глазами… А в посадах черным-черно от люда православного. Шатры без конца белеются… На 300 верст вокруг не осталось почти никого из селян и горожан у себя на местах. Все в Москву кинулись, под защиту ее крепких стен, как только прослышали весть ужасную, давно небывалую: «Татаре за рубеж прорвались. К Москве идут агаряне неверные!»

Значит, море крови будет пролито, все ограблено, жены, дочери обесчещены, молодые парни в полон уведены, а старики, на куски изрубленные, лягут в степях, зверей и птиц кормить своим телом…

И все кинулись к Москве. Не на спасенье только, на погибель…

По совету русских же изменников, не решаясь идти на приступ города, — хан приказал пригородные посады поджечь… Со многих концов запылали деревянные дома… В сухой и ясный день пламя пошло гулять по тесным улицам и переулочкам… С воплем побросали люди свои дома, шатры, сараи, землянки, где ютились толпами.

Все в Кремль кинулись… А воеводы и войска, стоящие под стенами, впереди всех. От татар можно борониться. От стены пламенной не отобьется. А на Кремль — так и пошла по ветру, изогнувшись полукругом, высокая, грозная стена пламени… По ту сторону огненной стены хан с татарами, по эту — Кремль неподвижный, словно скала, у подножья которой буквально кипит водоворот человеческих тел… В самом пламени там испепеляются дома предместий, горят живыми люди, не успевшие выбраться вовремя за черту этой подвижной, живой, губительной стены, одетой короною густого, черного дыма… Словно волоса у неведомого чудища, вьет по ветру этот дым, загибаясь и все ниже спускаясь над Кремлем… Душит он тех, кто в Кремле укрыться успел… Душит тех, кто за стенами его находится… А поток людей, бегущих прочь от огня, водоворот живых тел — все гуще кипит… Ногтями, зубами работают озверелые люди. Сперва наполнились до краев телами рвы кремлевские. Потом, по трупам собратьев, — добежали остальные до самых стен… Лезут, царапаются по отвесным стенам несчастные, обрываются в ров и служат подножием для других, которые набегают им на смену…

Одни ворота кремлевские только и раскрыты остались, Спасские ворота, самые дальние от пожара, от врага… И здесь особенно сильно кипит водоворот людских тел…

В эти единственные, тесные ворота, под их своды — рвутся сотни тысяч обезумевших живых существ…

Но ворота не раздаются, твердо стоят немые, каменные стены и своды… Холодные раньше, — они горячи теперь от жаркого дыхания людского, от напора мягких, живых тел на жесткий камень. Слишком тесны ворота… И вот на первый ряд бегущих второй ряд набежал, совсем как волна на волну нахлестывает, как волна покрывает волну во время бури, в прибой, у скалистых берегов… И этого мало: третья волна на вторую набежала… Тройным рядом, по головам друг у друга, меся ногами и давя беспощадно слабеющих, идет-убегает озверелое стадо людское от смерти, от огня, находя смерть и гибель там, где ищет спасения… Тройным рядом рвутся, бегут под защиту пушек и стен кремлевских обезумевшие люди…

Вот набежала и четвертая волна… Еще ряд взобрался на плечи, на головы тем, под которыми два слоя живых тел уже катятся вперед, неудержимо катятся, хотя бы и самая жизнь отлетела… Живые — за собою мертвых влекут…

Но у самых ворот рассыпается в разные стороны этот четвертый верхний ряд, — что-то так и сплескивает его на землю с кипучего, тройного потока живых и мертвых тел… Четвертому ряду — места уже нет под сводами ворот… Ударяясь грудью о стены Кремля, висящие над темным проходом крепостным, — мертвыми на землю падают все смельчаки, дерзнувшие четвертым слоем лечь сверху на грозном потоке людского потока…

А надо всем этим ужасом царит невероятный, нестройный, дикий гул, хриплое дыхание, проклятия, вопли живых, стоны умирающих/раздавленных, затоптанных ногами — все сливается в одно…

Постоял за огнистой стеною Девлет — и назад повернул. Грабить нельзя. Глядеть — страшно… Даже ему, татарину неукротимому, врагу упорному Руси, ему страшно стало! Но ушел не с пустыми руками хан: 100000 пленных увел за собою.

Полмиллиона народу погибло в этот печальный день. Груды трупов пронести не могла быстрая, полноводная в ту пору Москва-река! Стояли долго люди вдоль по реке и отталкивали мертвецов шестами от берега, сплавляли их дальше, прямо вниз. По Оке пусть плывут, по Волге широкой вплоть до Каспия… А там, там просторно. Море слез, пучина горя людского, народного, — не глубже она все-таки бездонной пучины Божьих морей. Пусть одно в другом скроется… Бог потом рассудит в небесах у Себя!

Здесь же, на земле, царь вернулся и стал судить. За небере-женье Москвы были казнены бояре Сабуровы-Яковлевы, которым царь поручил охранять от врага престольный город свой.

А от победителя Девлета пришли грамоты с угрозами.

Казань и Астрахань требует себе обнаглевший татарин, грозя в противном случае немедленным новым погромом.

Смирился надменный Иоанн. Для блага земли, для спасения своей власти — сломил неукротимый нрав, свою гордыню безрассудную. Пишет хану ласково, мягко, приниженно, подарки шлет богатые, дань сулит, любимцев хана закупает, только бы время дали оправиться, оборону снова создать, прежнюю, крепкую обо-рону. которая столько раз от рубежа татар отбрасывала…

Астрахань сулил хану Иоанн, послам русским велит брань, даже побои выносить, обещать всякие блага татарам, поборы платить… Только бы опять война не возгорелась… А сам войска к Оке собирает, воевод шлет туда самых надежных: Вельского Богдана, Годунова Димитрия… С Михайлой Воротынским помирился даже. Один этот воевода может сберечь рубежи. Он там и создал охрану Руси от татар. Служба сторожевая, станичники — все дело рук Воротынского.