— Мы! — всколыхнувшись, отозвались донцы. — Ишь, што сказал!.. Земле мы не враги.

— Как лучче, мыслим, сделать бы!.. — пробасил старик-казак со шрамом от виска до подбородка, одноглазый, но еще могучий, как дубовый кряж.

— Я верю: мыслите вы хорошо, да делаете худо! — возразил Кропоткин, когда утих общий гул. — Чай, и сами того не разумея, так творите… Сто тысяч земской рати собрать бы можно без больших затей… И ляхи, и свеи затряслись бы, вон из земли пустились бы наутек!.. Да вот вы, казаки, с царьком своим нам руки завязали!.. Из бояр не пристало выбирать никого в цари. Ненавидят друг дружку бояре и князья, завидуют. Своему не дадут надеть царского венца да бармы золотые… Волею-неволей нам и пришлося ладить с Жигимонтом… штобы только Самозванца-вора не пустить теперь на трон царей московских!.. А ежели бы да вы, казаки, сголосились, сошлися бы вместе, выбрали бы царя по совести, по правилу, по-Божьи. Ужели в целой земле не сыщется главы, которую Господь поизволил бы помазать на царство, как встарь царя Давида?.. Слышь, пан есаул, когда своих увидишь в Калуге там алибо где, так передай им, што от меня ноне-то слышал… Порассудите вместе… Авось Бог даст…

— Царя избрать Землею?! — подхватил горячо Порошин. — Чево бы лучче и желать! Да как ево ты отыщешь да изберешь! Где взять ево, царя, для всей земли!..

— Начать лиха беда. А там — Господь укажет. Слышь, уж и в сей час носится слушок один…

Кропоткин опасливо оглянулся, нет ли близко поляка, и продолжал:

— Сам Гермоген, святейший патриарх, великий старец, кому подобало, тем, слышь, имечко одно называл пристойное!..

— Кого?.. Кого?.. — звучали голоса.

— Есть сын у Филарета, митрополита Ростовского, у Никитыча Романова… Михайлой звать юношу… Уж то-то отрок милый!.. Всем по душе, кто его видывал. По крови близок роду царя Ивана. Все то знают.

— Как не близок! Племянник внучатый. Недальняя родня! — подтвердил дворянин Пушкин, стоящий рядом с Кропоткиным.

— Михайло Романов!.. Слыхали, знаем, видели! — раздались голоса.

— Ох, молод, слышь! Бояре верховодить при ем учнут! — кинул толпе Грамматин.

— Али батька Филарет… Крутенек отец святой, митрополит! Все в свои руки любит взять! — вздыхая, протянул осанистый, полный поп, тоже не побрезговавший протиснуться в толпу, послушать занятных речей.

— Ну, энто ты врешь, батько! — решительно отрезал Порошин, стоявший в раздумье. — Филарета-патриарха, али митрополита Ростовского по-вашему, — я еще из Тушина знаю… Да и все мы его почитаем. Добрейшая душа, хошь и высокий саном. По отцу пошел, по Никите Романову. Тот, как воеводой у нас на Диком Поле сидел, никого не обидел, всем был рад помочь!.. Вот и сын по отцу пошел… Гляди, и внук в деда да в отца удался, не иначе… Так думаешь ты, господин, штоб Филаретов сынок?.. Его бы в цари?.. Как я смекаю, нам лучче и искать не надобно!.. Род большой, родня царская и к нам — всегда были Романовы-Захарьины доброхоты… Это бы чево лучче!..

— Сынок батьки Филарета, дружка нашего из Тушина! — загомонили казаки. — Гляди бы, дело в самый раз. Коли не малолетнего царенка Тушинского, так Романову пристало быть нам государем!..

— Истинно, в самый раз! — подтвердил Порошин. — Кабы по швам все царство не полезло да вся земля бы так не расшаталась, как ноне вот!.. Попробуй назови, хоша бы Михаила… Загомонят бояре ваши да князья и сотней голосов один голос покроют: «Нет, меня царем! Я — старше! Я значнее!..» Видали, слыхали!.. Только новая потеха да свара завяжется. И ляхи наперекор пойдут, и свеи со своим круленком. Все поперек горла нам станут, нас отшибут, коли взаправду выберем да назовем своего царя, не иноземного… Не быть пути с того дела, как умом ни раскидывай…

— Не в пору слово молвить, — и пути тому не быть! Ты прав, седой бирюк! — согласился Кропоткин. — Да, слышь, дело выйти может… Одуматься решила ноне Русь! Сбирается, растет ополченье рязанское. Прокофий Петрович Ляпунов, главный воевода ихний, в узде держать полки умеет. Сто тысяч, бают, скоро соберется, как вести идут от разных городов и мест… Земля зашевелилась!.. Кого ни спроси, у всех одна-единая дума: прогнать бы лиходеев, врагов набеглых!.. Да государя отыскать потом, штобы земля не сиротела боле, как до сих пор!..

— Во, во! — живо отозвался тот же степенный нижегородец, который и раньше говорил. — У нас Куземка Минин, говядарь богатый, — про то лишь толкует. От Гермогена от самого, от патриарха грамоты к ему были потайные… помимо бояр да ляхов. Он одно долбит: «Время-де сбирать рать земскую, два ста алибо три ста тыщ народу. Вон недругов! Да Господа молить почнем: послал бы нам хорошего царя… Да своего, не чужеземца… Да кроткого, штоб землю пожалел, штобы окрепла Русь апосля лихолетья… Да штобы…»

— Чтобы мед с неба пролился… Штобы галушки в рот валилися с сосны али с березы! — насмешливо подхватил Порошин. — Э-эх! Што и толковать! Как было, видели; што Бог пошлет еще — увидим!.. Ну, а тебе спасибо, господин, што серостью не погнушался нашей! — отвесил есаул поклон Кропоткину. — Открыл глаза помалости, потолковал по чести, по душе!.. Бог весть, што ждет еще нас впереди? А ежели случаем доведется, — за слово твое доброе — везде я твой слуга. Федька Порошин я, есаул донской!

— Князей Кропоткиных, Петра не забывай, коль што случится! — с поклоном назвал себя Кропоткин.

— Князей! Ишь ты! — с новым низким поклоном повторил Порошин. — Челом те бью еще раз! Не позабуду нашей беседы… Ну, братцы, солнце высоко. Нам пора. Гайда и на коней! — крикнул он своим.

— И то! Счастливо, братцы, оставаться! — крикнул Дзюба москвичам, уводя за собою донцов.

— Счастливый путь и вам… Мир вам… до первой драки! — отвечали весело москвичи, провожая взглядами донцов.

А те уже сели на своих приземистых, горбоносых, выносливых маштачков и потянулись гуськом прочь по Смоленской дороге.

— А нуте, песню, братцы! Да повеселее! — послышался голос Тучи. И сейчас же он сам лихо затянул:

Подхватили донцы, и быстрее зарысили их кони, словно подбодренные раздольной, залихватской песенкой…

— Веселый, слышь, народ! — проговорил кто-то из толпы.

— И смерти не боятся, — ответил другой голос. — Пограбить только любят.

— Уж не без того… Особливо в эту тяжкую пору! — отозвался третий.

Вдруг гулкий, протяжный удар колокола пронесся над головами в тихом, теплом воздухе, и гул пролился, расплываясь и тая, как будто в глубокой небесной синеве.

Служба отходила в ближнем храме.

Как один человек, обнажили все люди на торгу головы и стали осенять себя истовым, размашистым крестом.

— Спаси Господи и помилуй Русь! — прозвучал чей-то сдержанный голос из толпы, начавшей расходиться от ларька стрельца Озерова.

— Спаси Господь, помилуй православных рабов твоих! — словно многократное эхо отозвались кругом голоса.

— Вождя пошли нам! Помилуй Свой народ, Христос Распятый! Оборони всю землю от разгрома! — громко молился Кропоткин, крестясь на главы ближнего храма.

И все кругом, вслух или про себя, вторили этой молитве, твердя:

— Аминь, да будет, Господи!..

Редкие, звучные удары колокола словно сливали свой голос с задорными звуками песни, постепенно замирающими вдали, с говором и гомоном, снова стоящим над людным торгом у Пресни-реки.

В это самое время новый шум, крики, звон бубенцов и гомон послышались от Тверских ворот.

Бесконечным поездом потянулись из них кибитки, брички, телеги и повозки дорожные, нагруженные доверху разной кладью. Почти на каждой телеге, кроме возницы, сидел еще челядинец либо двое. А в бричках и долгушах дорожных сидело и по нескольку человек разного вида: челяди боярской, холопов, кухарей, конюхов. Сзади, привязанные к бричкам, шли верховые кони, покрытые темными дорожными попонами. Как будто вся челядь большого дворца, царского или патриаршего, совершала переезд из Москвы куда-нибудь далеко.