— За ласку — низко кланяюсь пану полковнику! — довольно сносно заговорил по-польски дьяк. — Попировал бы с друзьями… Да время не терпит! По делу я…

— Как!.. Разве… не поймали пана наши гусары… Разве…

— Я сам дал себя изловить… так, для приличия… Еще со мною едет тамо человечек… мой кучеренок… А он и не кучер на самом деле… А из наших, из служилых людей… Выборный он, с собора едет, из Москвы… И держит путь на Тверь… Вот я с ним и увязался… когда шепнули мне…

— Что я ловлю тех птичек, которые едут из Москвы, с этого пустейшего собора… кого вы там еще избрали! Скажи-ка толком, пан Ян!.. Владислав — ваш коронный царь. Ему дана присяга от целого народа… Какой там еще такой Романов!..

— Его капитан должен хорошо знать… Тот самый отрок Михаил, что сидел в Кремле со старицею Марфой, с женою бывшей Филарета…

— Ах, помню… знаю! — отозвался Маскевич. — Этот мальчуган!.. Такой… приятный… Но в цари избрать ребенка!.. Что за дичь!

— Хотят посадить!.. И ничего не поделаешь… Мы, русские, значит, ничего не можем сделать… А вы… если захотите…

— Что?.. Что такое! — заволновались все.

— Можно взять в плен его и вместе с матерью… Да и… туда! К отцу на увиданье на Литву и отправить под надежною охраной… чтобы русские по пути не отбили дорогой добычи!.. Тогда не посадят мальчика царем московским… И Владиславу к трону открытый путь!..

— Что дело, то дело! Я понимаю пана Яна… Признателен за дружбу и совет такой прекрасный!.. У нас друзей немного среди россиян! Тем более верных и преданных, подобно пану… Я, без сомненья, все протори, расходы, покрою пану… Даже вот… сейчас!

Собрав в пригоршню кучку золотых, полковник достал из кармана шаровар небольшой кисет, всыпал туда червонцы, еще набрал и переложил туда одну горсть, затянул шнурок кисета и подал его Грамматину.

— Не откажи принять, пан… От души подарок!..

— Благодарствую, пан полковник!.. И брать не за что… Да, говорят, и отказаться не следует от дара, чтобы не обидеть дарителя!..

— Да уж, не обижай меня, пан Ян… А я и крулю напишу… И в случае удачи… Он тоже пану Яну, я знаю… выразит свою любовь и ласку полновесною монетою… Круль наш не любит быть в долге перед своими друзьями!..

— Не о том у меня забота, вельможный пан полковник!.. Не для награды… Другое у меня на душе!.. Уж больно у нас великая рознь идет с Романовыми… А вдруг они и первыми станут во всем царстве!.. А я — на задах… Легко ли это мне! А яснейшему крулю я и цидулу кстати захватил с собою… Тут все ему пишу… И хотели бы бояре взять его самого или Владислава… Да черный люд, мелочь вся — мешают нам в этом деле… Есть там Куземка Минин, по прозванью Сухорук… Мясник, нижегородец… Ну, вот тот самый…

— Что в день злосчастной октябрьской битвы под Москвою вырвал победу из рук у нашего отважного пана гетмана Хотькевича?! Знаю я его! — хмуро проговорил Краевский. — Он, значит, за этого Романова!.. Ну, так он его и увенчает! Это — дьявол во плоти, а не человек. Если он вмешался, так дело будет…

— Нет, не будет! Не стану жив, а помешаю этому! — гневно, злобно выкрикнул Грамматин. — Скажу по дружбе пану полковнику… Князь Шуйский и многие другие знатные лица меня просили… И вот тут я все пану написал… Что надо делать, куда разослать отряды, чтобы захватить успешнее и отрока и мать-старуху… А там… Там не мое уж дело, что бы ни случилось! Я умываю руки…

— Вот, ценю такую чистоплотность в людях, пане Яне! Все выполню по твоим словам, мой сановный пан дьяк… А там, пан говорит, с ним за возницу «посол» поймался земский… Я тоже было парочку перехватил… допрашивал их сам… как следует. Представились круглыми дурачками… сколько я ни бился с ними, хоть ты что! Не знают ничего и не слыхали и не видали!.. И как их звать, тоже забыли… Наглецы. Я за насмешку тоже подсмеялся над хамами! Висят оба в лесу, кормят ворон своими телами… А ты уж, пан, я вижу, собираться задумал в путь… Что скоро так!..

— Просил бы, пан полковник, домой меня пустить теперь же. По вашим же делам похлопотать мне надо, пока еще не поздно… О Владиславе промыслю… пока еще не признан новый царь! Пока пустует трон… Челом всем бью, Панове!..

— Челом!.. А, понимаю! По-нашему то — «падам до нуг!..» Счастливый путь! Гей! Ясько! Проводи пана до сеней, и пусть несколько человек поедут издали конвоем, до большой дороги доехал бы благополучно гость!.. Понял?..

Еще что-то шепнул полковник седому; бравому вахмистру.

Грамматин, уже снова укутанный в свою шубу, подвязанный, с рысьей шапкой на голове, вышел за вахмистром.

Веселая компания снова принялась за кости и вино, шумно обсуждая предстоящую «королевскую охоту», как выразился Краевский.

А вахмистр привел дьяка к широким, прочным пошевням, устланным сеном для сиденья; поверх сена разостлан был домотканый ковер. Овчинная полость прикрывала ноги сидящих.

Кучер Грамматина лежал на дне пошевней под полостью и уже дремал.

Услыша движение и тяжелые шаги подходящего Грамматина и вахмистра с несколькими гусарами, он встряхнулся и сел, оправляя кругом себя сдвинутый ковер, полость, взбивая сено на сиденье.

— Отпустить проезжих москалей! — громко приказал вахмистр гусарам, которые, стоя около своих коней, сторожили сани и возницу. — Да проводите их до большой дороги, чтобы видеть, куда поехали эти ночные шатуны. Пан полковник допросил, и обыскали мы москаля в волчьей шубе… Он — мирный обыватель из соседнего городка… А все-таки приглядеть не мешает… Хитрый народ москали… Иной вот как этот соня — хлоп, возница старый, в армяке на холоде дрожит… А покопаться в нем, так найдешь какого-нибудь попа переряженного или посланца с тайными важнейшими вестями! — ухмыляясь в усы, говорил своим гусарам вахмистр. А сам искоса наблюдал при свете луны, как передернулось лицо у мнимого возницы. — Ну, да эти не такие! Это — простой народ… Пусть едут ко всем дьяволам… Гей ты, соня, — видишь, пан твой уже сел… Гони коней… А вы, трое, проводите!

Тронулись пошевни, скрипя полозьями… Заныряли по выбитой дороге, быстро влекомые вперед парой сытых, бойких коней. Трое всадников на поджарых конях тряслись в седлах, провожая москалей. Длинные, скачущие, мелькающие на искрящемся снегу тени отбрасывали кони и люди под сиянием полной луны, уже склоняющейся к нижней черте прозрачного небосвода, усеянного мириадами звезд.

Еще в полном разгаре лютая, суровая зима на всем просторе северо-восточной окраины Московского царства. Жестокие морозы по ночам трещат и словно топором ударяют в бревенчатые стены деревенских изб, наполовину занесенных снегами.

Южнее — там совсем иное дело. В Астрахани — весна с цветами и птицами уже разгорается, пригрела землю и людей… И по Волге — теплом повеяло… Дикое Поле уже задышало глубже, хотя еще невнятно, готовясь сбросить с себя глубокий снеговой покров и зазвенеть ручьями вешних потоков по оврагам…

И отголоски этих далеких пробуждений земли от зимнего сна словно отдаются чуть внятно и здесь, на просторе полей от Валдая до Москвы, и в чащах вековых вологодских, пермских и костромских лесов… Солнце уже дольше стоит на чистом, холодном небе. Еще не греет оно, но уже лучи его сверкают ярче, чем в пору глубокой зимы…

А в тихие полуденные часы, если не дует холодный северный ветер, сосульки, висящие под застрехами крыш, начинают даже слегка обтаивать и ронять редкие капли, словно слезинки сожаления об уходящей зиме.

Багровея, спустилось солнце в один из таких дней за густую чащу бора, среди которого стоит село Домнино, родовая вотчина Шестовых.

Еще не успело скрыться солнце за темной пеленой вечернего тумана, одевающего запад, как с другой стороны вырезался и засиял в небе светлый серп луны на ущербе.

В избе старосты Сусанина все прибрано, дела дневные кончены.

В большой, опрятной горнице, в углу, против печи и полатей стоит деревянная кровать под пологом. На ней лежит в жару рослый молодой парень, сын старосты, ратник, раненный в стычке с поляками. Товарищи-земляки подобрали и доставили домой раненого. Священник, как мог, подал помощь бедняку. Но мало знаний и средств у него в распоряжении… Тогда на помощь пришла деревенская знахарка, древняя старуха Федосьевна… Ее травы, мази, шептанья так же мало помогали, как и молитвы и настойки попа. Но все-таки, видимо, справляться стал с лихорадкой и недугом своим сильный, крепкий, юный организм. Проблески сознания начали являться все чаще у парня, охваченного горячкой. Губы не так чернеть и пересыхать стали, как раньше.