— Не будет того, што ты толкуешь, и во веки веков не может быть! — надрывался один из спорщиков, наскакивая на другого.

— Вот поглядим, как — буде либо нет! Помалкивай пока! — грозно откликался другой. — Прикуси язык, пока те глотки-то не заткнули!..

— Ты мне глотки-то не зажимай! — еще горячее выступал первый. — Я те так ее зажму, што и не ототкнешь апосля!..

Уже стали сжиматься кулаки, там и здесь стали заноситься руки…

— Да што вы, чада!..

— Лепо ли так творити!

Протопоп Савва и Палицын, врезаясь в самую гущу спорящих, вместе стали увещевать самых задорных.

— Негоже спор затевать в такие часы великие да в месте столь священном!

— На благое дело мы стеклися, а тута такой грех!..

— Што же! — громко подхватил Трубецкой. — Благим матом и орут, как дурни! Чево дивишься, батько протопоп… и ты, отец честной! Приспешники крулевские! Чево захотели… Не буде на царстве Владислава, вот вам и весь сказ!

— Ну, ин добро! — жирным, сиповатым голосом отозвался боярин Салтыков. — А вот што князь-воевода Пожарский сам примерял было… и нам сказывал, штобы прынца Карлусова Филиппа Свейского призвать, как это скажешь…

— Ко всем чертям и Свею… и прынца энтого! — раздались снова напряженные голоса. — Нам своего надоть!.. К ляду всех и с чужеземцами крулями да прынцами!

— Вестимо, всеконешно, што надо своего! — прорезал шум острый, неискренний голос Грамматина. — Што за беда, коли и присягали все мы Владиславу!.. Выгнали мы ляхов прочь, так и присяга с ними ушла! Ведь так, господа поштенные?.. И то пустое, што Жигимонт доселе томит в плену, не отпущает всех, почитай, вящших бояр-князей и митрополита Ростовского… Найдем царя! А уж он пускай своих вернейших слуг поищет на Литве… Коли еще в живых они останутся… Коли Жигимонт, на нашу вероломность рассердяся, не прикажет их тамо всех прирезать!.. Так, што ли, я говорю, поштенные?..

— Слова такие, да помыслы у тебя иные, воровская ты, лукавая личина! — оборвал дьяка князь-боярин Шереметев. — Ты не мешайся, дьяк. В чужую посуду хвостом не лезь, знаешь!.. Мы посваримся либо помиримся, — все без тебя! Без вас, смутьянов, дело куды милее… Все скажут!..

— Молчу, боярин-князь! — с преувеличенным смирением проговорил дьяк. — Ты посильней меня, я и молчу… Как будто и не я здесь на совете предстою со всеми… И не моей родной земле желаю добра и счастья… да царя скорее бы найти! Молчу… молчу!..

Вельяминов, видя поражение своего единомышленника, поспешил прийти ему на помощь и громко объявил:

— А слышно, рать великую сбирает Жигимонт. Сюды идет и сам желает стать у нас царем… И будто бы бояре стоят за то… И будто их не мало… Да, слышь, боятся прямо говорить, штобы иные казаков не натравили и чернь на них московскую…

— Пусть сунется старый волк!.. Мы ему покажем! Обратного пути, пожалуй, и до лесу не найдет! — зашумели кругом.

— Да, скорее мы черта возьмем, чем ляха старого! — послышалось из кучки казацких есаулов. — Али мало нам ляхи беды и горя нанесли до сей поры! Ай позабыли, бояре.

— Не надо ляхов нам! Молчи про ляхов! — разнесся общий крик.

— Уж он молчит! — ласково, успокоительно заговорил Шуйский. — А я вот вам, люди добрые, вопрос задам… Што, ежели просить бояр старинных… Вот Шереметев тут нам налицо… Да сам князь Трубецкой Димитрей… Да Голицын, князь Василий, што в плену… Какие люди!..

— Видели мы твоих бояр! Нет, их не надоть!.. Найдем иного… — прозвучали ответы толпы выборных.

— А хоша бы и выбрали меня, так я бы сам не пошел! — решительно отозвался Шереметев. — Не те мои года! Тут молодого надо!..

— А про меня нихто и не поминай! — также громко выкрикнул Трубецкой. — Я у себя на воеводстве либо в стане в своем казачьем — давно уже и царь и Бог… Не надо больше мне ничего!..

— А што же позабыли, люди добрые! — забасил смуглый, черноволосый, угрюмый на вид, царевич сибирский Арслан. — Не мало есть и на Москве царевичей природных, крещеных, хоша и не русской крови… Да много лет они уж служат верою и правдой царству и всей земле… Их обминуть не след!.. Вот, скажем, Шах-Кудлай… Либо Касимовский-царевич, Али-Магома… Сам тоже от царей сибирских я веду свой род… И все дела, порядки царские не мало знаю…

— Как ты их не знаешь! — резко прервал его Минин. — Когда разруха в земле была, — тебя, царевича, везде видели люди, всюду встречали!.. И не одного, а с ордою с хорошею!.. И люд, и землю грабил ты!.. Ту, слышь, самую землю, што и отцов, и дедов твоих кормила, и тебя, царевич славный… И сыновей твоих, гляди, не мало лет еще будет питать!.. Тебя ли нам не брать в цари?..

— Ты смеешь, раб! — хватаясь за саблю, крикнул Арслан.

Воеводы, стоящие кругом, сразу заступили Минина, хватаясь за свои тесаки.

— Но тише ты, Бурхан, божок калмыцкой!.. Сибирское отродье! Наших не замай!..

Арслан боязливо попятился.

Минин поспешил заслонить его от воевод, которые уже готовились по-своему расправиться с царевичем.

— Бросьте, родимые! — стал он уговаривать своих. — Придет нужда, и я меч взять в руки смогу… А с им… Ты, слышь, царевич светлый, черномазый! — насмешливо обратился он к Арслану. — Хошь на кулачки, попросту, по-русски… Нет! Э-эх ты… Сибирский Мухарь, мушиный царь!..

Хохотом проводили царевича, который поспешил скрыться в дальней толпе.

— Што за смех! Опомнитесь! — остановили весельчаков пожилые, степенные «выборные», обратившие внимание на шумную выходку.

— Сейчас придут, слышь, власти… Послы от всей земли сберутся. Мы сошлися вперед о деле потолковать… Штобы назвать уж сразу одного царя, прямого… и порешить на том… Штобы народа глас — единый, нерозный, как кристалл, неразлитой — отселе прозвучал бы ровно глас Божий… А вы за балагурство! Не подобает! — сурово заметил седой, изможденный инок, представитель строгой Соловецкой обители, непривычный к кипучей московской жизни, где самые важные дела делались с бойким говором и смешками.

— Што ж дурного, брат Акинфий! Мы — судим да рядим, — отозвался Авраамий, задетый этим косвенным выговором, так как он тоже был в толпе весельчаков, осмеявших Арслана. — Иначе, слышь, брат о Христе, и не ведется. Вон выкликали уж много имен, а ни одного не прозвучало в ушах, как Божий благовест, как звон могучий колоколов больших соборных, што на Пасху зовут народ узнать благую весть о Воскресении Спасителя Христа!.. Те — чужаки, иные — больно стары… Ну, а иные… молоды ошшо, так думается мне!

— Ты энто про кого смекаешь?.. — раздались голоса. — Сказывай, отец Авраамий…

— Да… думалось бы мне про Михайлу Романова…

— Чего бы лучше и надо… Вот это дело! — снова раздались отклики отовсюду.

— Послушайте, што я сказать имею, честные господа! — подал голос Иван Никитич Романов, видя, что минута наступила благоприятная. — Не знаю, как святитель Филарет… Ошшо вестей оттуда не имеем… А матушка-родительница отрока, она, слышь, и помышлять об этом деле не желает! Боится, слышь!

— Да мы ее на царство и не позовем! Мы прочим сына…

— Кто прочит-то! — поднялся крик из другой кучки, где стояли сторонники других кандидатов. — Сказывайте про себя, не про всех! Нам Романова и не надобе! Голицына, княж Василья Васильева… То иное дело! Прямой царь! Из полону его выкупить и наречи!..

— Нет! — шумели другие. — Шуйского царем! Его всех лучче!..

— Наш Воротынский-царь! — голосила небольшая кучка. — Он и родом постарше-то Романовых будет… И муж совершенный, не отрок неразумный!..

— Присягу-то! Присягу-то поминайте, люди православные! — надрывались сторонники Польши. — Мы Владислава как усердно звали, присягнули ему!.. Он сам по себе, а ляхи будут сами по себе!.. Его возьмем, а ляхов сюды не пустим! Присягу не ломайте, слышь!..

— Эк невидаль! Врагу да из-под ножа, почитай, присяга была дадена! И Бог простит тот грех! И батько разрешит! — успокаивали опасливых сторонники Михаила.

— Я разрешаю данною мне от Бога властию! — громко объявил Савва.

— А я так нет… Маненько погожу, поосмотрюся, подумаю! — откликнулся и Палицын.