Константин выглядел несколько лучше. У изголовья сидела Люси, гладила его по волосам и что-то ему говорила.
Ещё бы! Любой бы при подобном внимании ожил.
Мне почему-то вспомнилось, как греются в морозных условиях человеческие особи. Залазят двое в один спальный мешок, и не обязательно им что-либо делать! Лишь бы кровь гуляла при очень близком соседстве... Как философствовал вдохновённый томиком физики Охнач: разноимённые заряды притягиваются, одноимённые - отталкиваются.
Физические откровения... Люди любят такое. Кажется, они и в судопроизводстве пользуются электротехникой. В вопросах об изнасиловании, при экспертизе. Дескать человек, являющийся импотентом, - представляет собой диэлектрик...
Но это не из этой пьесы.
При моём приближении Люси как-то сжалась. Чем-то я эту даму пугаю. Вот тебе и разноимённые заряды...
Стараясь на неё не смотреть, я пододвинул поближе к кровати Костика массивный табурет.
Присел. Встретился с ним взглядом. С удовольствием отметил осмысленность в его тусклых глазах.
- Как самочувствие?
Тишина. Слишком долгая пауза, сопровождаемая внимательным взглядом.
- Узнаёшь хоть?
Молчание. Напряжённое. Выжидательное. Или мне это так кажется?
Сколько нас здесь... И все слушают, слушают. Четыре пары глаз, и все устремлены на меня. Центр внимания...
- Пожалуйста, - я повернулся, - Охн... Эрик... Выйдите.
А потом было долгое противостояние. Безмолвное. Нарушаемое только моими вопросами. С периодом в одну минуту.
Что? Как? Почему?
Я был терпелив. Был настойчив. Я выжидал, повторялся, искал нужные слова.
Ответом мне была невзрачная тишина.
В конце концов я не выдержал:
- Хочешь прикидываться безмозглым манекеном - дело твоё. Не знаю, осталась в твоём мозгу хоть капля сознательности, но учти, то, что ты здесь напортачил, подводит тебя под трибунал. Ты подвёл Наставников. Ты...
Уголок его рта едва дрогнул. Правая бровь незначительно приподнялась, на миг придав лицу удивлённо ироничное выражение. Но только на миг. Промелькнуло и быстро исчезло.
- Чего ты молчишь? Чего-то боишься?
И вновь долгая череда щекотливых вопросов.
Взгляд его стал намного живее. И даже насмешливее.
Через час "общения" мне непреодолимо захотелось ругаться. Я замолк, пытаясь составить связку слов помощнее, когда Конттуин безмолвно, только губами, едва-едва приподнявшись на кровати произнёс:
"Бумагу".
- Что?
"Бумагу мне. И карандаш".
Его рука недвусмысленно произвела пишущий жест.
Быстрее меня прореагировала на это дело Люси. До этого сидевшая тихо, подобно мышонку, она вдруг сорвалась и как облаченный в плоть сгусток энергии пронеслась по бараку, заглядывая в тумбочки и стенные шкафы.
Что-то вроде нашла.
Огрызок красного карандаша и толстую на две трети исписанную тетрадь.
"Книга уччётов" (Это так теперь пишется? Грамотеи)
Ну-ну. Так что ты мне хочешь сказать? Верней написать?
"Привет".
- Здоровались. Уже.
"Не изменился".
Я знаю. Но ты мне зубы не заговаривай. Не записывай то есть.
Чушь какая...
Грифель карандаша крошился, оставляя блеклые полосы и Константин его часто слюнявил, чтобы надпись получилась поярче.
Всякую гадость в рот. Тьфу.
- Вслух сказать что ли не можешь?
"Осторожность".
Лёжа, на весу писать неудобно. Бумага плохая. Карандаш никудышный. Столько мучений, граничащих с мазохизмом. Или для него это своего рода игра?
- В связи с чем? Кого и чего ты боишься?
И почему твоя осторожность обязывает молчать?
Карандаш бегло шуршал по тетради. Почерк у него довольно похабный.
- Пиши печатными.
В ответ кривая ухмылка.
"Найди что-нибудь".
Я повернулся к девчушке.
- Люси, попроси этих...
Конттуин дёрнулся.
"НЕТ!!!" - большими, точнее огромными буквами.
- Пусть принесёт нормальные пишущие...
