Генерал случайно заглянул в глубину его глаз и словно ошпарился, упав с большой высоты в горячую лаву. Старый чёрт. Он словно в душу заглядывал.
Чёрт возьми! Мориц внезапно ощутил зов. В мозг пробралась чесотка, и теперь ни днём, ни ночью не будет для него покоя, пока он не сделает того, чего требовала от него воющая диким волком тревога. Он должен убедиться своими глазами: всё ли с Изабеллой в порядке.
Мориц громко приказал подать ему коня. Курандо сделал тоже самое.
Нет, так не пойдёт. Требовалось этот хвост отправить куда-нибудь по очень важным делам, да так далеко, насколько это только возможно.
- Курандо... Тьфу... Барл. Сегодня не помешало б успеть...
Курандо остановил его на полуслове, так жёстко, словно всадил в него тяжёлую мушкетную пулю, сотрясшую Морицу всё нутро и с силой отшвырнувшую его назад, шагов примерно на пять.
- Я всё понимаю. Сегодня тебе нужно побыть одному.
Курандо вогнал ему в мозг очередную занозу. Он точно был не простым "переписчиком". Он понимал, знал и умел слишком много. К тому же он был невероятно везучим. Он провоевал с ним бок о бок более тысячи лет и остался в живых, хотя нередко попадал в самую гущу сражений, откуда даже самых крутых здоровяков выносили вперёд ногами. Он был живуч. Совсем как Мориц. Вот только у Морица тело более развито, в то время как он пользовался телами простых смертных.
"Пепепнсчики-бойцы" долго не живут. Их срок жизни как правило максимум два-три поколения. После чего они либо устают от жизни, либо их выводит из строя случайная прихоть войны, щедро раздающая сильным смерть, а слабым жизнь, вопреки девизу: "да победит сильнейший!".
Мориц терялся в догадках, какая роль в развивающихся событиях отведена Владыками Курандо. Приставлен ли он к нему только для того, чтобы помочь окрепнуть и встать на ноги после долгой отлёжки в "архиве", или же у него есть ещё несколько тайных приказов, о которых Мориц даже пока не догадывается? Если предположить такое, то доверять Курандо явно не следовало. Он был инструментом, с помощью которого Владыки пытались на него воздействовать.
Мориц выехал на большую дорогу, умощённую неровными, грубо отёсанными плитами. Копыта коня гулко зацокали, разнося по окрестностям весть о его приближении.
Был полдень. Солнце стояло в зените. Дорога пролегала через поля, засеянные золотистой пшеницей. До ближайшего городка всего несколько миль и по великому тракту перемещалось к нему множество запылённых, утомлённых повисшей невыносимой жарой путников.
Мориц скакал мимо них. Цокот копыт коня, предупреждая, заставлял людей отскакивать в сторону. Он обогнал пару телег, груженных мешками, ребятишками и размалёванными цветной тонкой вязью горшками. Его конь чуть не сшиб одного мужика, вовремя не успевшего сойти на обочину, и Мориц мельком заметил его растерянное от испуга лицо и медленно раскрывшийся рот в громком крике:
- Куда прёшь?!
Через пятнадцать минут Генерал свернул влево и поскакал по просёлочной дороге. Пронёсся через одну деревушку, где старики и бабки сидели на низеньких скамеечках возле калиток, а маленькие ребятишки возились у дороги в пыли. Проскакал через невысокий подлесок и выехал к одинокой усадьбе.
Высокий и прочный на вид деревянный забор кольцом охватывал большой парк и одноэтажный и длинный, а потому казалось приземистый белокаменный дом. Витые ворота, из-под окраски которых рыжими пятнами проглядывал ржавый металл, были слегка приоткрыты.
Испытывая неприятное чувство, остреньким коготком водящее вдоль хребта, из-за чего мурашки вдруг побежали по коже, Мориц въехал в ворота, с трудом раздвинув коленями тяжёлые створки, заставив их со скрипом повернуться в проржавевших петлях.
Двор был пуст. Солнце, казалось, до бела раскалило застывшую твёрдой коркою землю, и над ней поднималось марево. Слева стояла пустая конюшня. Справа - сторожка. Широкая, усыпанная мелким гравием аллея вела к самому дому.
Мориц направил коня на аллею. Поражала царившая здесь тишина. Никого не было. Даже собак. Будто всё вымерло, истлело и рассыпалось в прах, не оставив ни малейшего следа.
Приблизившись к парадному входу , он слез с коня, поднялся по изготовленной из камня под мрамор, тщательно отполированной лестнице и вошёл в дом.
Никого. Тишина, спокойствие и забвение. Ни намёка на то, куда могли все исчезнуть.
Ужас прошёлся на цыпочках за спиною Генерала и, игриво прикоснувшись к спине, вызвал озноб, тихой дрожью сотрясший нутро. Похоже, сны проступают в реальность. Мориц познал, что такое отчаянье. Руки и ноги поразила непривычная слабость. Крик родился в душе и прервался, не найдя силы выйти наружу. Не желая верить в происходящее, Генерал пробежался по дому, распахивая настежь все двери. Никого. Никого? Никого!
Лишь в главном зале он обнаружил несколько засохших капелек крови, причудливой россыпью разбрызганных по паркету. И более ничего. Ни следа, ни намёка.
- Изабелла! Где ты, Изабелла?!
Эхо пронеслось по пустынному дому, всколыхнув тишину и заставив занервничать старые стены, которые, словно очнувшись от сна, отозвались тихим перестуком настенных часов и скрипом челюстей древоточцев, прогрызающих извилистые тоннели в деревянных косяках и старых досках, образующих перекрытия между комнатами.
Мориц обратился в слух, по опыту всей своей жизни зная, что если не видишь и не осязаешь опасность, то следует заглушить самого себя: унять эмоции, страхи, заставить сердце войти в обыденный ритм, а разум уподобить ровной глади пруда в безветренную, мёртвую погоду; и только тогда ты, быть может, сможешь услышать...
Тишина. Зыбкая, обволакивающая, вздрагивающая под воздействием вполне обычных домашних звуков, порождаемых ветром, насекомыми и грызунами.
Когда он вышел из дома, разум его уже понимал: если нет ответа в реальности, то искать его следует в снах.
