– Дима, так больше не может продолжаться! Он и этим летом не даст нам спокойствия, – слышу грозный голос матери. Сквозь закрытые веки меня ослепляет яркая вспышка.

Щурясь, я пытаюсь прикрыть ладонью глаза и фокусирую взгляд на разъяренной физиономии Елены Степановны, моей маменьки.

Уважаемая, ну зачем орать? У меня и так…

Карусель, карусель, начинает рассказ…

Так попробую мыслить логически. Раз я на своей кровати, значит еще был в состоянии, чтобы до нее добраться. Вот только ни хрена не помню, как я это сделал. На ум приходит похищение инопланетянами, фрагментарная амнезия или… Дэн.

– Его же Денис почти на руках до кровати тащил! Вот пьянь! Это он в отца твоего, точно! Больше не в кого! Поверить не могу, что воспитала алкоголика! – на последнем слове моя родительница резко взвизгивает.

Вот сейчас и правда было обидно. Я всего-то выпил два пива и… текилу. С последней у меня явно что-то не клеится.

Так, выходит, меня Дэн сюда притащил. Вот, что значит настоящий… Нет, не друг. Он настоящий кретин. Мне просто нужно было где-то проспаться, и к утру я бы был, как огурчик. И родители злились бы чуть меньше, если бы я заявился под утро, но на своих двоих.

Кстати, почему у меня во рту вкус малосольных огурцов?

Точно! Это были чипсы…

Шестеренки в голове со скрежетом начинают крутиться.

Вспоминаю, как мы праздновали днюху Дэна, как я танцевал с той девчонкой, кажется, Дашей или Машей (или их было двое?), как меня грузили в такси, как выгружали… А дальше… Тьма.

Голова опять идёт кругом, а внутри все неприятно сжимается от приступа тошноты. Снова приоткрыв глаза, я со стоном вздыхаю.

Как же мне хреново. Клянусь, больше никогда не стану пить!

По крайней мере, завтра точно и, пожалуй, послезавтра.

– Что у него с сессией? – наконец голос подаёт отец.

– Откуда я знаю! Разве от него чего-то добьешься! Совсем обнаглел! – кричит маман. Ее вопль ультразвуком разрывает мои барабанные перепонки.

Открываю рот, чтобы гордо заявить о том, что у меня даже «автомат» есть, но вместо этого выходит лишь тупое мычание. Я все еще пьяный.

– Вот паршивец, даже говорить не может! – стонет мать.

– Лена, идём спать. Я на днях с Галей общался. Ну Галя Генералова, Борькина жена, со мной ещё училась. Так вот она подкинул мне идею, как можно надолго избавиться от нашего шалопая.

Отец не кричит, как мама, говорит спокойно и размеренно. И от его многообещающего ледяного тона меня бросает в озноб. Лучше бы он тоже орал.

«Кто такая эта Генералова? Неужели в армию загребут? Ведь я же сдал сессию, пусть и чудом!» – мелькает в голове.

Щёлкает выключатель. Я ловлю глюк, будто в меня летит пара армейских берцев сорок пятого размера, и снова погружаюсь во тьму.

Ещё раз проверяю все по списку: фен, расческа, эпилятор…

– Мам, ты не знаешь, где… – наткнувшись на маникюрный набор на полке в ванной, я тут же умолкаю, – а все, нашла!

– А?! – кричит мама из кухни.

– Нашла, говорю!

Чемоданное настроение накрыло меня с самого утра. Жду – не дождусь, когда завтра сяду в автобус и, нацепив бейджик с сакраментальной надписью «Вожатая Наталья», отправлюсь в тот самый детский лагерь, где ещё совсем недавно сама отдыхала.

План работы лагеря, в целом, и работа с отрядом, в частности – это не просто перечень дел, а продуманная программа.

Но после двух насыщенных недель инструктивного лагеря, мне кажется, что я могу абсолютно все: с закрытыми глазами оформить отрядный уголок, разучить кричалку на древнекорейском и провести любое мероприятие, будь то «Вечер знакомств», стартинейджер, «Краски-холи» и многочисленные «Дни»: «Наоборот», смеха, Нептуна, талантов, здоровья… Да хоть День взятия Бастилии.

Лагерный методист Ольга Вячеславовна на вчерашнем совещании ставила в пример остальным вожатым мою план-сетку на смену и отметила мой серьезный подход к делу ведения вожатской документации, поэтому у меня нет сомнений на тот счёт, что я справлюсь со своей должностью. Потому что Гордеева – крутыха!

Три лагерные смены, помноженные на восемнадцать дней, обещают сделать это лето самым запоминающимся в моей жизни. Лишь бы второй вожатый не подкачал. Ненавижу выполнять чужую работу. И не терплю приспособленцев, раздолбаев, тунеядцев и безответственных типов. Но, если судить по тем парням и девушкам, которых я видела на инструктажах и совещании, в наших рядах не будет паршивых овец.

– Лагерь имени Александра… какого? – спрашивает Дэн.

Сдвинув бейсболку на самый нос, я прижимаю трубку к уху и тихо отвечаю:

– Матросова.

На том конце провода слышен издевательский смех.

– Чего ты ржешь, дебил? – одергиваю его. – Это, вообще-то, Герой Советского Союза. Когда он погиб, ему было столько же, сколько и нам, чтобы ты придурок, мог спокойно с предками на море поехать.

– Ого. Кирюх, это точно ты? – Корытин продолжает угорать надо мной. – Смотрю, ты неплохо подготовился к работе.

– Ничего я не готовился. Во-первых, я отдыхал в этом лагере… лет в пятнадцать в последний раз. А, во-вторых, в отличии от тебя, в школе не только в столовке зависал. Это потом ты сбил меня с пути праведного.

– Это кто ещё кого сбил!

– Эй, мужик, если бы не ты, меня бы здесь не было!

– Если бы не я, ты ночевал бы в сортире того клуба.

Дэн снова хохочет.

Конечно, я бы тоже посмеялся над этой ситуацией, будь он на моем месте. Но мне не до смеха. Предки перекрыли кислород, пообещав прекратить платить за мою учебу, если я не поеду в этот гребаный лагерь хотя бы на одну гребаную смену в качестве превентивной меры. По их мнению, свежий воздух и ответственное занятие должны отбить у меня охоту до ночных тусовок и студенческих попоек. Какие наивные. Как там в песне поется?

«Взвейтесь кострами, синие ночи…»

Я недолюбливаю детские лагеря за их тупые правила и ограничения, глупые развлечения и неистребимый запах непросушенных полотенец, хотя в последний раз было не так уж и стремно. Уверен, наш первый отряд второй смены две тысячи пятнадцатого ещё долго вспоминали с ужасом и содроганием.

Толпа у стадиона все растет. Над головами провожающих и детей белеют таблички с номерами отрядов. Еще не знаю, на какой отряд меня поставили, поэтому просто наблюдаю за теми, с кем проведу три бесконечные недели и пытаюсь приметить в ней тех, кто может помочь мне скрасить дни вынужденного заточения. У меня просто глаза разбегаются. Девчонки здесь что надо. Почти все упакованы в короткие шорты и футболки. У некоторых на шее завязаны оранжевые галстуки, а на груди навешены бейджи с именем и званием, то есть, фу-ты, блин, с должностью. Я же не в армии. Пока. И эти галстуки единственное, что помогает отличить вожатых от повзрослевших «пионерок». Что немаловажно. Отец пригрозил, что собственноручно оторвёт мне хозяйство, если я решу замутить с несовершеннолетней. Как будущий юрист, я его понимаю. Но как мужчина… Ведь их же не разберешь, этих девушек. В пятнадцать они могут выглядеть на все двадцать пять. И наоборот. Вот поэтому так важны галстуки.

Из-за поворота по дороге, огибающей забор стадиона, появляется колонна автобусов. Толпа оживлённо гудит и берет низкий старт. Шипя, автобусы распахивают двери и тормозят у самого края тротуара. С намерением занять место у окна, я расталкиваю локтями кучку атаковавших двери пацанов, которые мне в пупок дышат.

– Эй, парень, ты куда?! – с интонацией прапорщика в пятом поколении меня окликает какая-то тетка, я невольно оборачиваюсь и встаю по стойке смирно. На вид ей лет пятьдесят. Спортивный костюм, короткая стрижка и свисток на шее не оставляют у меня сомнений в том, что это наш спортинструктор. – Ты же тоже вожатый? – Я киваю. – Где твой бейдж? Фамилия, имя? – чеканит она.