Вокруг тимлидов сформировалось сообщество высокопрофессиональных технарей, которые любили и умели работать. Со временем к этим троим стали присоединяться другие тимлиды, разделяющие их взгляды на жизнь, работу, людей. Аксиомой для каждого из них была точка зрения, что человек – это ценность, а умный человек, будь то программист, тестировщик или аналитик – это ценность вдвойне. Естественным образом выходило так, что их политические, религиозные, нравственные взгляды были очень близки. Все они были патриотами: любили свою страну и презирали текущее ее руководство. Религиозные взгляды редко бывали предметом обсуждения, и чаще они обсуждали науку. Золотое правило всех религий было основой их взаимоотношений. Они опирались на эти личные связи, которые крепли с годами, и строили сеть, узлами которой были тимлиды, за каждым из которых была команда.

Профсоюз защищал своих участников. Если раньше на рынке труда они должны были конкурировать друг с другом за рабочее место, то сейчас, объединившись, они делились информацией о хороших проектах и помогали друг другу с переходами из проекта в проект. Часто они делились разработчиками. Если в каком-то проекте была острая нужда в специалистах, а с рынка нанять не получалось, тимлид просил товарищей по Профсоюзу дать ему кого-то. Так высокопрофессиональные программисты, звезды, работали на двух и даже на трех проектах с таким же числом зарплат, что было возможным только благодаря доверию между их руководителями – тимлидами. Если у кого-то из тимлидов случался конфликт с руководством, он мог быть уверен, что без работы он надолго не останется и команда поддержит его в конфликте. Понимая это, менеджмент компаний, в которых работали участники Профсоюза, вел себя максимально корректно и тактично. Эксцессы приводили к уходу всей команды разработки, а те, кто оставался, были глазами и ушами ушедшего тимлида в истекающем кровью проекте. Замена грубого менеджера обходилась компаниям дешевле поиска новой команды разработки. Это реализовывало инверсию контроля: руководитель проекта был полностью руководим разработкой и начинал приносить пользу команде. Так к тимлидам присоединялись и менеджеры, уставшие от бессмыслицы бесконечной отчетности ради отчетности и способные получать удовольствие от настоящего процесса разработки программного обеспечения. Хорошие профессиональные менеджеры часто предлагали участникам Профсоюза новые проекты под своим руководством, понимая, что эти люди вытянут любой проект.

Профсоюз был требователен к своим участникам. Не каждый программист, занимавший роль тимлида или девлида, мог присоединиться к организации. Новые тимлиды попадали в Профсоюз только по рекомендации двух и более участников. Это могли быть руководители соседних команд на сложных проектах, где подрядчиков работали на одного заказчика. Или знакомство с новым кандидатов в Профсоюз могло случится на конференции для разработчиков или управленцев. Вступить в Профсоюз было сложнее, чем найти работу на it-рынке, где за каждым бегала стайка эйчаров, предлагающих удивительные и прекрасные новый проекты.

За декаду из Профсоюза никто не ушел. Не было ни одной причины отказываться от коллектива товарищей и общего духа, который царил в коллективе. Профсоюз менял взгляд участников на самих себя, успехи в карьере и рост самосознания стимулировали личностные изменения, придавали сил, мотивировали на достижение новых результатов, на развитие. Отказ от этого был равносилен отказу от самого себя, от своей природы. Даже переезжая в другие страны, получив работу зарубежом, участники сохраняли связь друг с другом, усиливая себя и как следствие коллектив.

Профсоюз не имел официального статуса: не было ни устава, ни правил, ни членских взносов, была лишь группа людей, объединенных вначале профессией, а потом – взглядами, мировоззрением. Впрочем, даже если бы Профсоюз захотел стать официальной организацией и получить регистрацию от государства, это бы не принесло блага участникам. Режим в России руководствовался древним принципом «разделяй и властвуй», справедливо полагая, что объединение граждан, укрепление гражданского общества неминуемо приведет к смене коррумпированной элиты. Профсоюзное движение, как одна из форм гражданского общества, подавлялось и контролировалось государством. Тимлиды старались не привлекать внимание к Профсоюзу и даже участники их команд редко знали о существовании Профсоюза, было негласное табу на произнесение этого слова вне общества участников.

Ежедневно общаясь в интернете, многие из тимлидов никогда не видели других участников Профсоюза вне сети. Разбросанные по стране или живущие заграницей, путешествующие, цифровые номады, они всегда оставались на связи. Незримая связь, соединяющая людей одного рода занятий, вне пространства, поверх границ государств, вне одной корпорации или проекта, живо ощущалась участниками Профсоюза. Они были частью новой зарождающейся метанации, метанарода, объединенного набором человеческих языков и языков программирования.

Маленький бар, все помещение которого занимала п-образная барная стойка, по периметру которой сидели посетители, был одним из самых уютных в городе: приглушенный свет, камерная атмосфера и лучшая «Кровавая Мэри» были ингредиентами успеха. За барной стойкой сидели двое старых знакомых, которые впервые увидели друг друга лицом к лицу пару часов назад.

– Рад, что наконец удалось познакомиться лично. Из Профсоюза я общаюсь в основном только с тобой, реже с Вячеславом, если вопрос сложнее, – после некоторой паузы, подождав, пока бармен выставит новые коктейли перед ними, продолжил диалог сорокалетний мужчина с аккуратной бородой. Очки в широкой оправе дополняли образ хипстера из инстаграма, каковым он, впрочем, никогда не был.

– Взаимно рад! Сколько мы уже знакомы? Три, четыре года? Если бы не Профсоюз, нам стоило бы открыть с тобой общий бизнес, – ответил Михаил.

– С тобой опасно открывать бизнес, ведь ты только и думаешь, что об эмиграции. Не оставил идею уехать?

– Наоборот, ты же видишь, что происходит вокруг: отравление Навального, аресты его сторонников. А я со своего зарплатного счета ежемесячно помогал Фонду борьбы с коррупцией. Теперь опасаюсь, как бы и за мной не пришли.

– Уверен, этого не произойдет. Сотни тысяч людей поддерживали этот фонд. Если придут за ними, это репрессии масштаба 37-го года.

– Так к ним все и идет, – хмуро возразил Михаил. – И когда это случится, я не хочу быть в России. Сидеть в тюрьме за политику мне совсем не интересно. Поэтому я трачу деньги и силы теперь на получение долгосрочных виз и видов на жительство в нескольких европейских странах. Благо сейчас программистам и фрилансерам вообще во многих странах мира рады больше, чем в России.

– А как же твои семья, дети?

– Ты же знаешь, что я в разводе. А моим детям я желаю жизни лучшей, чем моя. Поэтому не хочу, чтобы они жили здесь. Если бы был умнее, когда был моложе и когда бывшая была беременна, стоило организовывать роды зарубежом, у детей было бы иностранное гражданство по праву рождения. Удивляюсь, как ты об этом не думаешь.

– Думаю, не могу не думать, но не представляю себе жизнь вне России. Мне больно представить, что мои дети забудут русский, русская литература и история им будут чужими, что они не будут понимать своих дедов и бабушек. Я не хочу, чтобы мои дети жили чужаками в другой стране, хотя в последнее время все чаще чувствую себя чужим в своей стране.

– Это уже минимум лет сто не наша страна, это ничья страна, – Михаил становился все мрачнее. – Страна принадлежит анонимной бюрократии, мало на что способной без углеводородов. Эти люди всячески стараются, чтобы ни у кого не возникло чувство, что это его страна. Знаешь, за последний год я провел десятки собеседований, было много собесов с молодыми, двадцатилетними, недавно закончившими образование в России. Мне важно понять мотивацию человека к работе, что им движет, за час собеседования построить обоснованное предположение, как он будет у меня работать. Так вот, эти молодые люди все как один смотрят на пару лет работы в России как на неизбежный опыт перед эмиграцией. Моя воля к отъезду – ничто по сравнению с их абсолютной верой, что с этой страной нельзя связывать свое будущее. Единственные, кто выглядят чуть более лояльными режиму – безопасники, специалисты по компьютерной безопасности. Их с первых курсов университетов обрабатывают. Но они скорее запуганные больше, чем идейные. Уехать хотят все: кто-то навсегда, кто-то временно. И дело не в деньгах – здесь часто платят больше, чем за границей у тебя останется после вычета налогов. Никто не чувствует себя в безопасности, никто не чувствует себя в стране дома, в котором ему рады. Это дом, в котором престарелый, но молодящийся батя, всех домочадцев отправил жить в комнату для грязи, развлекаясь на аквадискотеке.