Красавица «Нона»

Предстояли какие-то важные учения, в которых должна принимать участие и «Нона», но поскольку у нее были вновь разработанная пушка и экспериментальный снаряд, армейское начальство приняло решение: предварительно перед учениями провести контрольные стрельбы на нашем полигоне.

Добро пожаловать! «Нона» прибыла своим ходом с экипажем из трех человек, боекомплект доставили отдельно. Её разместили во второй рубке первой батареи, недалеко от нашей выносной площадки, выставили вооруженное охранение из экипажа, чтобы никто из любопытных работников полигона не касался секретной красавицы.

Руководителем испытаний определили Нину Андрееву, опытного специалиста, жену нашего главного инженера. Она готовилась к испытаниям, изучала документацию, вместе с военпредами обсуждала техпроцесс, с БТРами у нас никто пока не работал. Командир «Ноны», разухабистый старший лейтенант, боевой десантник, всячески подчёркивал свое превосходство над работниками полигона и над офицерами военпредами – тыловыми крысами. Особенно его возмущало то, что руководителем испытаний его боевой «Ноны» была женщина. И ещё очень задевало его десантное самолюбие то, что стрелять надо было дистанционно, привязав какую-то верёвку к спусковому крючку. Он смеялся над всеми этими приготовлениями: «Чего время тянуть, давайте я отстреляю за полчаса все эти снаряды, и дело с концом!». Причем серьезно так и хотел сделать! Но с руководителем испытаний спорить было бесполезно, десантник был с позором изгнан из рубки и, злой, сидел со своим экипажем в беседке-курилке.

У нас на выносной площадке была своя жизнь, мы закончили стрельбы, я проверил, не осталось ли снаряда в канале балствола, это было обязательное правило, как и многие другие правила при испытаниях, написанные кровью. Мы со студентами двинулись из укрытия к уловителю собирать снаряды. От орудия до ящиков с опилками было метров 70.

Только мы сделали несколько шагов по асфальтовой дорожке, как со стороны батареи раздался непонятный глухой хлопок, явно диссонирующий с привычной полигонной симфонией. Я оглянулся: из второй рубки поднимался чёрный дым, похожий на маленький атомный взрыв. Мы с Николаем не сговариваясь крикнули: «Ложись!» и вместе со студентами плюхнулись на асфальт. Я до конца жизни буду помнить свистящий звук сначала летящих, а затем рикошетирующих осколков. Несколько секунд под осколочным дождем казались вечностью. Страха не было, просто никто не успел испугаться. Когда звук осколков прекратился, мы вскочили на ноги. Я приказал студентам бежать в административный корпус, но это было лишним, они и так уже летели с выносной площадки. Мы же с Николаем побежали ко второй рубке.

В сторону батареи мчались машины скорой помощи, пожарные машины, приехали руководство полигона и кагэбэшники. Взору престала ужасная картина: на месте красавицы «Ноны» стояло, другого слова подобрать не могу, большое корыто, состоящее из нижнего поддона и гусениц. Кругом валялись куски искореженного металла. Это все, что осталось от БТР. Причина случившегося была нам, испытателям, ясна – произошла детонация ВВ снаряда в самом начале ствола орудия. Пять килограммов «морской смеси», так называлась взрывчатка, а клочья разнесли и орудие, и башню, а двигатель нашли за десятки метров от машины. Силумин, бронированный алюминий, из которого сделан корпус «Ноны», был хрупким сплавом и разлетался как шрапнель. Так закончила свою короткую жизнь красавица «Нона». Хорошо, что это не произошло во время учений десантников. Невозможно представить, сколько человек могло погибнуть, ведь на учениях был еще и полный боекомплект.

Всем людям, кто проводил испытания, повезло просто каким-то невообразимым, чудесным образом. На батарее было полно народу, очевидцы рассказывали, что сверху на них подали обломки, но никого не повредили. Даже мы, находясь в самом опасном месте, остались живы и здоровы. Ранение получила только одна женщина-телефонистка. Ей осколком пробило грудь, хотя она была в полукилометре от места взрыва.

Все испытания были временно прекращены. Мы с Николаем вернулись на свою выносную площадку. Сделали то, что надо было сделать, собрали снаряды, они оказались все до одного на месте, в уловителе. Сложили их в ящик, потом я опечатал его, взял документы и побрел к себе в административный корпус. Николай остался чистить балствол, это тоже обязательное – почистить орудие после стрельбы и сдавать ящик с железками. Через полчаса он зашел ко мне. Вытащил из кармана завернутые в бумагу осколки и обломки, которые он собрал на выносной площадке, положил на стол. «Вот, Владимирыч, сохрани их, каждый из них мог быть твоим». «Нашим», – сказал я. Мы засмеялись, смех был нервным.

Десантник-старлей потерял свой лоск, собрал в гостинице всех участников испытаний покойницы «Ноны», напоил водкой и сам напился, и все повторял, что Нина Андреева – его вторая мать.

Дальше все было стандартно. Учения ВДВ, конечно, отменили. Была создана государственная комиссия. На полигон приехало много начальства с большими звездами на погонах. Стали искать виноватых в ЧП. Разработчики БТР сваливали вину на оружейников. Оружейники сваливали вину на разработчиков боеприпасов. Те в свою очередь не могли прийти к причине детонации: заряд? снаряд? взрыватель? Были даже проведены повторные испытания оставшихся боеприпасов, уже без БТР, – результат тот же. Так и непонятно, кто виноват. Но больше таких испытаний на моей памяти не было.

Что касается студентов, то я им всё рассказал, но не думаю, что кто-то из них, после пережитого, согласился бы на работу испытателя.

Конечно, когда осенью 1975-го я попал сюда на преддипломную практику, сначала мне было очень страшно, ведь приходилось иметь дело со смертоносным оружием, причем опытные образцы всегда могли преподнести и преподносили опасные для жизни сюрпризы. Но со временем смертельно опасная работа, которой занимаешься каждый день, уже не казалась такой. К ней привыкаешь, наверное, так же привыкали к смертельной опасности фронтовики. Поэтому когда меня спрашивают, служил ли я в армии, мне смешно – я пять лет был каждый день на фронте. Конечно, я благодарен судьбе за то, что остался живой, за ту привычку отвечать за свою работу, от которой зависит обороноспособность страны и премия целых коллективов разработчиков вооружения. Я получил неоценимый опыт взаимоотношений с людьми в экстремальных условиях. Мне нравилась моя работа. Нравились мои учителя, среди которых были уникальные специалисты. Спасибо им. Эти пять лет жизни важны и незабываемы.

Но еще одно «но». Со временем пришло осознание, чем я занимаюсь на самом деле. Участвую, причем самым активным образом, в создании оружия, несущего смерть людям. Чем лучше я и мои коллеги будут выполнять свою работу, тем более смертоносными будут наши ракеты и снаряды. Я понимал, что необходимо защищать страну, я не превратился в пацифиста. Просто не хотел в этом участвовать. Хотя до сих пор уважаю тех, кто думал иначе или вообще не думал об этом, работал, и все.

Немного повторюсь, это важно. В 1975 году я приехал на преддипломную практику, а по сути дела начал работать на ракетно-артиллерийском полигоне под мирным названием «Геодезия». Через два-три года я уже считался вполне профессиональным специалистом по испытаниям новейших опытных образцов взрывателей для снарядов к мелкокалиберным авиационным, морским, зенитным пушкам и реактивным снарядам. Поскольку через меня проходили интересные, а иногда и уникальные испытания, я их начал систематизировать, а иногда и моделировать.

Чтобы на равных разговаривать с конструкторами и военпредами, в свободное от работы время просиживал в секретной библиотеке, изучая новейшие разработки вооружения. Честно говоря, меня стимулировало и то, что, пусть нерегулярные, премии за рацпредложения в этой области приносили к скудной зарплате инженера-испытателя заметную прибавку. Итак, у меня родилась и постепенно окрепла мысль, что я созрел для поступления в заочную аспирантуру в родной Бауманке. Поделился этой идеей с начальством, меня поддержали.