Но сейчас я хочу сказать, что моя работа в качестве испытателя была, творческой, через год мне стали поручать специфические испытания, все-таки я был профессиональным специалистом по взрывателям, окончившим к тому же знаменитую Бауманку.
Через два года я уже считался вполне профессиональным испытателем. Через три года у меня были уже несколько внедренных рационализаторских предложений и заявка на изобретение, я проводил сложнейшие испытания радиовзрывателей и гиперзвуковых активно-реактивных снарядов. Я уже профессионально перерос многих своих коллег и даже поступил в заочную аспирантуру на свою выпускную кафедру. Все-таки в Бауманке нас неплохо учили.
Полигон, или НИИ «Геодезия», представлял собой сложную систему. Он занимал громадную территорию, испытательная трасса заканчивалась где-то во Владимирской области. Здесь находился ряд специализированных комплексов для стендовых испытаний ракетных двигателей, аэродинамических испытаний, испытаний артиллеристских снарядов и мин всех калибров, ракет и реактивных снарядов и многое другое. В каждом комплексе были свои испытательные площадки. У нас в отделении они имели мощные защитные кирпичные сооружения – рубки, расположенные в торце трассы. Перед ними размещались орудия при проведении испытаний. Эти рубок было, кажется, шесть, в каждой из которых могли одновременно проводиться несколько испытаний. Рубки образовывали так называемую батарею. Кроме того, были выносные испытательные площадки, расположенные впереди фронта батареи. Там были временные стальные укрытия. Я рассказываю об этом для того, чтобы было понятно происшедшее событие.
Ежедневная работа на батарее, кроме всего прочего, приводила к тому, что ты воспринимал выстрелы или шипение реактивных снарядов как своеобразную музыку, зная каждый инструмент. Вот треск ЗУ-23, вот мерный звук ТКБ-24, вот свист «Града», вот глухое буханье 82 мм миномета. Особенно в конце месяца (штурмовщину и план любой ценой никто не отменял) батарея превращалась в необычный симфонический оркестр.
Музыку батареи дополняла живопись. Очень красивы были ночные испытания разноцветных трассеров, осветительных снарядов, подвешенных на парашютах, завораживали вспышки самоликвидирующихся снарядов, особенно выпущенных очередью. Испытываемые боеприпасы и установки имели, как правило, ласковые названия: осколочно-фугасный снаряд «Гиацинт», миномет «Фиалка», 122 мм гаубица «Ландыш». Соответствовали своим названиям системы активной защиты танков и кораблей «Дикобраз» и «Удав». Кстати, я впервые узнал, что «Тулумбас» – не только реактивный снаряд, а еще и боевой барабан русской армии. Так что среди смертоносного оружия на полигоне была и своя романтика.
Симфонический оркестр полигона
Однажды, поздней весной 1979 года, в наш НИИ направили группу студентов четвертого курса из МВТУ на ознакомительную практику. Им предстояло, кроме прочего, познакомиться с работой нашего комплекса. Меня пригласили к начальству и попросили заняться студентами, освободив на несколько дней от испытательской работы. Я с удовольствием согласился, бауманцы – родственные души!
Составил график практики, договорился с руководителями подразделений комплекса, почти со всеми я уже был в добрых отношениях. Проинструктировал студентов о правилах безопасности, рассказал о полигоне, об испытаниях, о трудностях и радостях работы. Я был рад тому, что ребята заранее могли узнать, что бы их ожидало, если бы они попали сюда на работу. Я-то был лишен такой возможности! А студенты пока не знали.
Я показывал студентам работу нашего комплекса: артиллеристскую мастерскую, радиолокационную станцию, запуск шаров-зондов, измерительную аппаратуру, пороховые склады, компрессорные залы и боксы для термических испытаний. Мои коллеги, специалисты полигона, рассказывали о своей работе. Практика проходила интересно. Единственное, чего нельзя было делать, это приводить студентов на батарею во время испытаний. А им это было чрезвычайно интересно. Я тоже не видел ничего страшного, чтобы показать будущим инженерам-оборонщикам хотя бы несложное, но настоящее живое испытание.
Поговорил с начальником отдела и предложил познакомить наших практикантов с прочностными испытаниями мелкокалиберных снарядов. Работа простая, безопасная, но настоящая, пусть студенты понюхают пороху, а то что получается, были на испытательном полигоне и видели все, кроме испытаний. Я сам буду РИ. Начальник моего испытательного отдела, Александр Изотович Захарчук, опытный профессионал, немного подумал, дал добро и сам рассказал студентам о технике безопасности, главное – во всем слушаться руководителя испытаний, то есть меня.
Прочностные испытания – это, конечно, громко сказано – проводились на выносной площадке в ста метрах впереди фронта батареи. Нам из Тулы привозили инертные образцы 23 мм и 30 мм авиационных выстрелов (выстрелом у нас назывались снаряд и гильза с порохом и детонатором). Инертные – значит с холостым взрывателем и снарядами, заполненными вместо взрывчатки пластмассой такого же веса. Такие безопасные железки. Надо было посмотреть, что происходит после стрельбы с медными поясками, которые обеспечивают вращение и устойчивость снарядов при полете. Стрельба велась из баллистического ствола – толстостенной нарезной трубы, но с точными баллистическими характеристиками авиационной пушки, по большим ящикам с опилками, в которых улавливались снаряды. После стрельбы с помощью расположенных сверху мощных электромагнитов снаряды извлекались из опилок, потом осматривались и доставлялись в Тулу для изучения. Что там изучали, нас это не касалось. На такие испытания, учитывая их простоту, даже не приходили военпреды. Все элементарно, неопасно и в то же время по-настоящему. На всё испытание два человека: я – РИ и наводчик самого высокого, шестого разряда, опытный веселый парень Коля Морозов. Единственной сложностью было то, что после стрельбы часть снарядов обязательно куда-то девалась, а заказчики из Тулы требовали вернуть все. Наводчики не любили эти работы, им приходилось, надев респираторы, перетряхивать несчастные ящики с опилками на вибростенде. Пыль, грязь, а подлые снаряды всё равно не находились. Приходилось РИ, оправдываясь, писать заказчикам всякую муть, что, мол, «в результате флуктуационной неоднородности состава уловителя некоторые испытуемые снаряды резко меняли траекторию и уходили за пределы досягаемости». Но эти тонкости студентам знать не обязательно.
И вот я веду на выносную площадку студентов, их двенадцать человек. Рассказываю о программе испытаний, показываю матчасть, знакомлю с Колей Морозовым. Объясняю, что наводчик – это не тот, кто наводит воров на квартиры, а тот, кто работает с вооружением, наводит орудия на цель, заряжает их, производит выстрел и многое еще другое. Второй человек, я думаю, после РИ на испытаниях.
Запрашиваю диспетчера, получаю добро. Производим заряжание выстрела (снаряда с зарядом), отводим студентов в укрытие, начинаем стрельбу. И так 20 раз.
В метрах трехстах от нас гремит своей музыкой батарея, конец месяца. Аврал. А мы впереди планеты всей.
В это время происходили интересные события. К нам на полигон прибыла собственной персоной красавица по имени «Нона». На самом деле «Нона-С» – новейшее авиадесантное самоходное артиллеристское орудие. 120 мм гладкоствольная пушка размещалась на базе гусеничного бронетранспортёра. Башня и защита БТР были выполнены из броневого алюминия. «Нона» была барышней легкой, всего-то около 10 тонн. Любила летать на военно-транспортных самолетах, спрыгивая, когда надо, с парашютом, чтобы поддержать на земле бойцов ВДВ.
