Маша повздыхала ещё немного и отправилась на кухню – читать вместе с Борисом Евгеньевичем.
– Подборка событий за истёкший период года. Секретно, – начала она старательно. – Двадцать седьмого января в районе моря Росса с ледокола ВМС США зафиксировали, при помощи серии снимков, всплытие неопознанного объекта серебристого цвета. Длиной около 10 метров. Похожий на подводную лодку сигарообразный аппарат, пробив семиметровую толщу льда, беззвучно взлетел и исчез в облаках.
– Здорово! – восхищённо прокомментировал вошедший Илья. – А дальше?
– Второго февраля состоялось астрологическое явление, – Маша запнулась на сложном слове и вздохнула. – Парад планет. В нём участвовали семь из восьми планет Солнечной системы. Третьего февраля США ввели полное эмбарго на торговлю с Кубой… а «эм-бар-го» – это что?
Присутствующие на кухне мужчины задумчиво промолчали.
– Запрет! – мрыкнул Олладий с потолка.
Маша продолжила:
– Десятого февраля состоялся успешный обмен Френсиса Пауэрса на Рудольфа Абеля… Мне же не интересно! – возмутилась девочка. Увидев сидящего в углу Харлампия, она даже собралась, было, поплакать, но тут пришёл Ян. Перед ним плакать было, конечно, бесполезно, и слёзы были отложены. Временно. До следующего важного дела… например, если второе мороженое придётся выпрашивать.
– Ну, и что ты по этому поводу думаешь? – оценив обстановку, официально поинтересовался он.
– Центавриане, – махнула рукой Маша.
– А парад планет?
– К кризису…
В помещении воцарилась Тишина.
– Да вы спятили! – вернувшийся со службы отец Василий недовольно выставил вперёд заледеневшую на морозе бороду. – Грехи наши тяжкие! Не слушай антихристов, детка! В садик надо! В первый класс в сентябре, а у неё центаврианами, прости Господи, голова забита! До чего ребёнка довели! И не посмотрю я! В партком пойду! На партсобрании вашем выступлю! Ироды египетские! Мать – ведьма! Отец – чернокнижник! И родня… бесовская!
– Родню не трожь! – высказался ребенок, гордый за родителей.
Василий Иванович поперхнулся и затих. Зато захохотал Ян. За окном с грохотом свалилась вниз первая сосулька. Зима сдавала свои права.
***
Ближе к вечеру группа, в полном составе, собралась в гостиной. Елена Дмитриевна посмотрела на присмиревшее под её взором начальство и тихо начала:
– Маше нужна няня! Причём это должен быть разумный и доброжелательно настроенный человек. Молодая женщина. Не старуха. В детский сад нашего ребёнка нельзя. Как и в школу, кстати!
– Это почему? – поинтересовался Илья.
– Она пишет, читает и считает на уровне третьего класса, – пояснила Елена Дмитриевна.
– И ещё говорит по-английски и по-французски, – осторожно вставил всегда молчащий Телицын.
– Знает Библию и церковное пение. Играет на фортепиано, – гордо пояснил собранию Василий Иванович.
– Стреляет из «макарова» и знает приёмы самообороны, – не выдержал Илья.
– Угу! И бродит по ночам с Марком и Олладием. В гости. К призраку, – резюмировал Ян. – И что делать будем?
Вопрос повис в воздухе. Все понимали: Маше нужен друг.
– Песец-ц-ц, – донеслось с потолка.
Ян поднял голову, рассмотрел белые острые зубы говорящего и, с любопытством, поинтересовался:
– А зачем у нас должен жить песец? Это дикий зверь. – Потом хихикнул и закончил. – Заводить его категорически нельзя. Особенно, если попадётся упитанное животное.
Чувство юмора начальства осталось недооценённым. Группа с удивительным единодушием представляла песцов всевозможных размеров.
Он обвёл присутствовавших взглядом и пояснил:
– Полный… э-э-э… зверь.
Следом заулыбалась Елена Дмитриевна. Остальные недоумевающе переглянулись и промолчали.
***
Ещё садясь на варшавский поезд, следующий со всеми остановками до Кракова, Ксения прослушала впечатляющую сводку. Приятный женский голос предупреждал непоседливых граждан, категорически не желающих сидеть дома, о предстоящей непогоде. Словно предоставляя последний шанс передумать.
Непонятно откуда налетевшая метель, перешедшая в дождь со снегом, а затем, и вовсе, в дождь из текущего с небес льда, приключилась в момент объявления. Едва утихло одно небесное светопреставление, как задул убийственный пронизывающий ветер, который из всех сил стал мешать женщине идти по перрону к месту, указанному в билете. Но проводник ближайшего вагона оказался весьма любезен, и пани легко преодолела злобное сопротивление последней зимней вьюги, пройдя в свое купе.
Устроившись на мягком сидении, она изучила пахнущий типографской краской путеводитель по Кракову, из которого узнала, как поселившийся при Краке V страшный дракон решил, что человечина весьма полезна. Живший неподалёку сапожник Скуба накормил его мешком с серой, и несчастное животное, страдающее расстройством пищеварения, выпило слишком много воды. Как результат – дракон сдох, город назвали в честь князя, а сапожник сшил себе сапоги.
На вокзале Бориса не оказалось…
Выйдя на привокзальную площадь, молодая женщина поставила чемодан и огляделась. Последствия последней зимней метели быстро устраняла упавшая на город оттепель. Несмотря на освещение в центре города, сумерки рисовали на бесконечной высоте неба первые робкие звёзды. Ксения, властно махнув рукой, позвала к себе ожидающий пассажиров таксомотор. Села и строго посмотрела на восхищенного водителя – тот скалился в широкой улыбке:
– Проше… пани!
Их взгляды на миг пересеклись и, заглянув в бездонные омуты её глаз, полных тайны, окаймленных густыми иссиня-чёрными ресницами, шофёр заледенел. Уже без улыбки, он переключил скорость, и машина, подпрыгнув, рванула в сторону Мариацкого костёла.
***
Утром, (We’re sitting on our hands waiting for a miracle)(1), Борис, весело распевая, тщательно побрился и, в сотый раз посмотрев на часы, убедил рассудок, что стрелки не застыли, просто следует пойти погулять!
Ксения приезжала последним вечерним поездом. День казался вечностью, утро тянулось, как русская зима, и даже часы участвовали в заговоре! Его натура требовала хоть какого-то действия, лишь бы время встречи, наконец, наступило.
Но холодный день не радовал. Пан Кесслеров дошёл пешком до Университета, убедился, что, кованные сотню лет назад, двери закрыты на замок, (по случаю воскресного дня), и, побродив по улочкам, вернулся на ставшую почти родной Рыночную площадь. Там он навестил молочника и, основательно затарившись пакетами с так приглянувшимися ему сыром и творогом, решил зайти домой, переодеться. И, наконец, (наконец!), идти в сторону Вокзальной площади, а там уже мирно засесть в кабачок и… ждать. Ждать жену.
Ещё в коридоре Борис почувствовал тошноту и странную давящую боль в затылке. Аккуратно поставив покупки на стол, он снял пальто и, словно больной, страдающий астмой, задыхаясь, сел. Сжав виски руками, он начал раскачиваться на стуле. Потом резко вскочил. Подошёл к раковине и опрокинул себе на голову кувшин с водой.
– Идиот! – пробормотал он, посмотрев на отражение. – Идиот… я заманил тебя в ловушку!
Торопливо одевшись, мужчина выскочил на улицу и кинулся бегом в сторону костёла Пресвятой Девы Марии.
Шла вечерняя служба.
«Надо будет – умрём!» – убеждал в эту минуту паству епископ Вроцлав Генрих Ферстер. «Не бойтесь, дети мои, – провозглашал он, – ибо территория храма есть территория Евангельской любви, а, значит, свободы от страха».
– Пришёл… – услышал Борис у себя за спиной. Он резко оглянулся, но тьма обняла и накрыла его с головой!
***
Её всегда называли исчадием Ада, ведьмой, презирали и боялись. От неё шарахались и не пускали с ней играть. Все знали – не успев родиться, девочка убила свою мать, а потом смогла не умереть от голода и холода, лёжа в тонких тряпках, рядом с умершей на леднике.
Её приютила странная мать-игуменья, старообрядческой школы, которая, несмотря на общее негативное мнение, вырастила, как свою родную дочь. Потом не стало и её.
