Выходило плохо.

Порывшись в информационных сводках, он уяснил следующее:

На святом престоле царил Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли, единственный в истории Ватикана Папа, избранный из Государственных секретарей. Этот роскошный подарок судьба преподнесла ему как раз ко дню рождения, 3 марта 1939 года. Папа Пий XII, вступив тощими ногами на Святой Престол за шесть месяцев до мирового катаклизма, тихо и спокойно просидел на троне все годы войны.

Не осудив оккупацию Польши в 1939, закрыв глаза на Холокост, Его Святость из всех событий и людей поинтересовался лишь судьбой дивизии СС «Галичина», и даже ухитрился спасти сих доблестных воинов от депортации в Советский Союз.

Ни разу не выступив против нацизма, считая любые речи, направленные католическим миром против режима Муссолини и гитлеровской агрессии «взрывоопасными», «миролюбивый раб рабов Божьих» неоднократно осуждал коммунистическую идеологию, называя её «тоталитарной и противоречащей здравому смыслу». «Папа Гитлера», – называли его итальянцы.

Борис, с интересом и удивлением, прочитал документ №235716, из которого следовало, что именно Пий XII в 1944 году являлся прямым переговорщиком о сепаратном мире между Черчиллем и заговорщиками в вермахте под руководством генерал-полковника Бека.

Пожалуй, единственным осуждаемым им деянием национал-социалистов был девиз, выбитый на пряжках фирменных ремней: «Gott mit uns», (С нами Бог).

Интересно, что больше родного итальянского, Папа любил немецкий язык, и на аудиенциях преимущественно разговаривал на нём. Его личными секретарями были немцы-иезуиты Гентрих и Лейбер, советником Каас. В доме всем заправляла монахиня-немка Паскуалина.

Бернагард перекинул со стола на диван последний листок, снял очки и задумался.

***

После отъезда генерала, Ян изловил планировавшего пойти на пруд с удочкой Илью. Богатырь, при любом удобном случае, старался удрать на рыбалку и, поймав пару пескарей, всегда гордился этим событием так, будто лично приносил к обеду саженного осетра. К его удивлению, нынче Ян собрался с ним. Осознав, что рыбалка пропала, Илья загрустил и уныло отправился за второй, запасной снастью.

Мужчины неторопливо прошли берёзовую рощицу и вышли на поле у старой церкви. Ян, как кузнечик, перепрыгивая ветки и камни, крутил головой, любуясь непонятными для других красотами: старым, давно засохшим у обочины дубом, вросшим в землю камнем со старого кладбища и большой лужей, глубокой, илистой, с неприветливой жабой, царственно восседавшей на поросшей придорожным щавелем кочке. Илюша преданно кивал головой и, не слушая руководство, недовольно размышлял о положенном ему законном отпуске, или хотя бы выходном.

– Пойдём, заглянем, – вдруг услышал он.

Начальство показало на облупленную стену старого храма из красного кирпича.

– Пойдём, – согласился смирившийся с испорченным вечером сотрудник отдела.

– Вот-вот. Торопиться некуда. Посмотрим. Посидим. Да и жарко сегодня. Я прям взмок. А потом купаться! У нас не пруд, а прелесть! А разрушенные церкви – всегда загадка! Словно само здание надеется на что то, ждёт и верит…

– Я не знаю таких загадок, – уныло отвечал богатырь.

***

Дверь, висящая на одной петле, громко и пронзительно вскрикнула, когда мужчины решили войти под старые своды. Снаружи храм выглядел ещё вполне живым, но внутри всё говорило о печати забвения и глубокой, безнадёжной, каменной нищете. Церковь была забыта, закрыта и вычеркнута из памяти строящей новую жизнь страны.

Под ногами скрипели песок и мелкая щебёнка, невесть каким образом проникшая в алтарную часть.

Илья дошёл до середины и остановился. От некогда мощного статного здания шёл запах смерти. Так пахло на старых кладбищах: сыро и пряно.

Ян же, не задумываясь о смысле бытия, зашёл куда-то за амвон и, недовольно бубня, начал что-то искать. Наконец, будто из-под земли послышалось грозное: «Ааа-пчхи!», и богатыря грубо позвали: «Ну, что стоишь-то, вороны давно разлетелись, иди сюда, принимай улов!»

Илья торопливо прошёл полукруглый выступ солеи и углубился за иконостас, который представлял собой ветхое сооружение, без признаков когда-то украшавших его икон. В углу, где-то за жертвенником, ближе к горнему месту, он увидел пыльную, почти серебряную в редких лучах попадающего через ветхую крышу солнышка голову начальства. И занималось оно уже привычно-непонятным для других делом. Ян сидел на корточках в какой-то яме, периодически выкидывая из неё ветхие куски гнилой доски, и отчаянно чихая.

– Давай сюда ведро, – скомандовал он.

Недоумевающий подчинённый, молча, протянул сей необходимый на рыбалке предмет, и в него, с глухим стуком и скрипом, начали падать… кости.

Там, в яме, под ногами у товарища полковника лежал скелет. Он был очень старым. Матовым светом, недобрым, жёлтым, блестел кусок черепа: нижняя челюсть и глазницы лба. Рёбер у остова почти не осталось, но, вылезая, Ян прихватил с собой ещё правую берцовую кость и левую ступню.

– Ну, вот! У нас новый жилец! – громко провозгласил он, и Илье на миг показалось, что старая церковь вздрогнула всем своим каменным телом от подобного святотатства.

Взяв ведро, и, отряхиваясь наподобие Мрака, Ян направился к выходу. Ярко светило послеполуденное солнце. Илья присмотрелся и увидел в дверях прозрачную фигуру мужчины с седой бородой, завернутого в серую мешковатую рваную тряпку. Он стоял босыми ногами на каменном полу притвора, загородив выход.

– Я епископ Магнезийский, мученик Харлампий, зачем вам мои кости? – услышал Илья. Звук отразился от стен и больно ударил в затылке.

Мир вокруг замер.

В воздухе повисло нечто неприятное опасное и злое.

– Да, ладно! Будет врать-то, – услышали присутствующие. – Епископ помер мучительно во времена Септимия Севера ста тринадцати лет отроду, да похоронен в Метеорах.

Фигура в проеме поникла и даже уменьшилась в размерах, став почти прозрачной.

Но Ян, улыбаясь, развёл руками и, взмахнув старой берцовой костью зажатой в руке, как дирижёр палочкой, жизнерадостно продолжил:

– Но и ты, Хранитель Тропаревский, тож хорош! Кажись, ты здесь три сотни годов, со времён Петра Кровавого? Храм-то строили, когда конец света ждали. Я тебя, Стрелец Харлампий, к себе на время хранителем зову, обещаю кости сберечь и слово даю, что церковь твою ПЕРВОЙ откроют после окончания гонений. А ты пока у нас хранителем от внезапной смерти без покаяния да покровителем домашних животных будешь… Соглашайся! Не зря же я в подпол лазил. Да и рыбалку ты сильно уважаешь, вон Илюха тебе и удилище в подарок волок…

***

Старые московские хроники указывают, что в селе Тропареве в 1704 году стояла каменная церковь во имя Архистратига Михаила, построенная в «московском нарышкинском стиле» в 1693 году.

После революции храм не избежал трагической участи всех духовных источников Российской Империи. В 1939 году колокола его были сброшены с колокольни и увезены на переплавку. Стране нужен был металл. Один небольшой колокол, откатившийся в сторону, был зарыт на огороде местной жительницей, бабой Сашей Куракиной, сохранившей у себя в доме ещё и несколько лампад.

Годы шли. Каменная церковь претерпела в своих стенах кузню и овощной склад.

Каким-то чудом её немного реставрировали при Хрущеве, причём, распоряжение о производстве «косметических ремонтных работ» пришло из райкома партии Центрального района города Москвы. Скорее всего, этим – чудом устроенной реставрацией – храм спасли от сноса. В 70-х во время съёмок известного фильма, («Ирония судьбы, или с лёгким паром…»), в нём был устроен склад оставшегося реквизита. Летом Константин Харитошкин, (будущий настоятель Храма святителя Николая в Самбурове), и Павел Анищенко, ученики известной школы № 43, устроили поджог. Вот тогда Храм горел… и после пожара так и остался открытым и бесхозным. Когда ровняли кладбище тракторами, в него свозили кости…

В восьмидесятых в его тёмных от копоти стенах обосновались художники Московского худкомбината.