— Но…
— Один переводчик будет прикомандирован к проходящему через Пекин в Сиань составу, второй завтра улетит с нами в Лоянь, и кто-то останется с генералом, который позднее прилетит к месту нашей окончательной дислокации. Садовник Ю Линь, как один из последних воинов носителей света, вернётся туда, откуда вышел, уже навсегда…
Посол вздохнул. Разбираться в услышанном он даже не пытался. Во-первых, секретность, во-вторых, у него, всегда присутствовало иррациональное чутье – и сейчас оно по-хорошему предупреждало не соваться в мутную историю московской группы.
— Хорошо, Вас устроит в качестве одного из переводчиков моя жена? Она неплохо объясняется на северном диалекте и знает более двух тысяч иероглифов…
— Ваша жена? - маловыразительное до этого лицо собеседника изобразило удивление. - Вы вообще понимаете, о чем идёт речь?
Не очень. И пытаться не будет. Как говорится, широка страна моя родная… и хочешь дышать вольно – не вникай в секреты и тайны.
— Я понимаю, полковник. Вы просто не оставили мне выхода.
— Подумайте. Попробуйте найти этот самый выход. Если вы прикомандируете ее к составу, то предварительно сами, я подчеркиваю, сами дадите ей самые точные и безапелляционные инструкции. Она должна будет сразу забыть обо всем, что увидит и услышит в этом походе. И всю жизнь молчать. Я не шучу. Вы подвергаете опасности себя, семью, жену…
Смешно. Почти. Московские всегда считают самым опасным делом свои собственные игры. Опасность… тут всегда опасность.
— Достаточно. Я услышал вас. У меня все равно нет иного выхода…
Ян лишь пожал плечами. Люди сами выбирают свою судьбу, и никто не вправе запретить им ее творить.
На том разговор прервался.
На следующий день они улетали в Лоянь. Двухмоторный самолётик чихал и натужно раскручивал промерзшие за ночь винты. Перед ним так же звучно чихал и кашлял простуженный Рашид Ибрагимович. Группа поднялась по железным ступенькам и услышала, как ветер донёс до них тихое:
— С Богом…
***
Аполлон Александрович Петров скоропостижно скончается в Москве 11 января 1949 года и будет похоронен на Ваганьковском кладбище. Его жена Юлия Павловна, жизнерадостная красивая хохотушка, будет арестована 25 ноября 1947 года сразу после разговора с давно не виденной сестрой. В заключении она родит сына, которого отберут у неё через две недели после родов, ничего не сообщив при этом продолжающему работать в Москве отцу.
***
1585 год. Чахтицкий замок в словацких Малых Карпатах.
Несмотря на пылающую березу, отдающую свою белую красоту ложу из раскалённых, несущих кусочек адского пламени углей, в зале все равно было сыро. Сквозь витражные красно - зелёные ганзейские стёкла в тяжелых свинцовых переплетах вместе с последними лучами короткого зимнего дня просачивался стылый мрак ночи. На неудобном деревянном кресле, вытертом поколениями пресветлых мягких частей, сидела внучка палатина Венгрии, племянница польского короля, обладательница немыслимо белой кожи, чья красота и нежность были воспеты поэтами. Закутанная в меховой плащ, она бездумно смотрела на игру огня, опустив руки на гладкую поверхность китайской вазы…
Волшебной вазы… прекрасной… дивной, чарующей, тёплой красоты.
На полу стояла на коленях (прикрытая рогожами, ограждающими от исходящего от неё запаха мочи и конского навоза) привезённая специально из далекого скита колдунья Дарвуля. Бывшая честная прихожанка… бывшая потомственная экономка рода Басарабов-Дракулешти. Изгнанная по подозрению в содомских грехах и связи с нечистым, она влачила своё существование, пока высокая графиня Эржбет не пожелала прослушать ее сказки о ценной китайской фарфоровой вазе, попавшей в замок ещё при Владе Третьем, Басарабе, при жизни именованным Цепешем, а после смерти Дракулой…
Плотно закрытая дверь в зал внезапно распахнулась, и на пороге остановилась, придерживая юбки, миловидная девушка, лет пятнадцати-шестнадцати, уже вошедшая в сладкую пору и ждущая новой, страшной и влекущей женской жизни. Ее лицо выдавало самое простое происхождение, но светлый овал не тронутого оспой лица был чист и по-своему прекрасен.
— Ваше сиятельство, заговорил… — заторопилась она.
— Неужели? — отметила приятной улыбкой сообщение графиня.
— Какое первое слово произнёс наш сын?
— Его сиятельство произнес «Дай!», — смело произнесла нянька, наверняка зная о награде, ожидающей ее за подобную весть.
Последний луч, уходящего дня, проникший сквозь красную смальту окна, кровавым узором упал на драгоценный фарфор. Лежащая на полу Даркуля забилась в припадке под толстой рогожей, испуская вокруг себя резкие запахи нечистот. Графиня подарила нежный взгляд радостной няньке и встала, чтобы аккуратно поставить отдающий ей нежное тепло сосуд на бархатное ложе венецианского, обитого бархатом и кожей сандалового ящика, который как и содержащийся в нем предмет не имел цены.
— Я жду вас после вечерни, моя дорогая. Уложите спать нашего сына и проститесь с ним. Вы выполнили перед ним свой долг. Теперь моя очередь выполнить свой перед вами…
***
Никто не знает, сколько девушек за 25 лет ежегодных массовых убийств уничтожила ради кровавых купаний Елизавета Батори, графиня - монстр в обличье нестареющей красавицы. Только королевский палатин Дьёрдь Турзо, не обращая внимание на сопротивление слуг, 29 декабря 1610 года застал ее светлость в подвале за садистскими издевательствами над очередной жертвой, помещённой в «железную пыточную деву». Три помощницы служанки были прилюдно сожжены, колдунья Дарвуля исчезла, а хоронившему трупы горбуну Фицко отрубили голову. Графиню, чьи коронованные родственники отвернулись и забыли о ее существовании, заперли в замке. Она скончалась в 1614 году. Доподлинно известно, что руки умершей пришлось сломать, чтобы отобрать у покойницы китайскую фарфоровую вазу. Ее сын, присутствовавший при печальном событии, распорядился продать ценный предмет.
========== Хроники Особого отдела. Глава 2. Наследие Дракона. Часть 8 ==========
Два студебеккера и много чего видавший на своём веку виллис, посвистывавший на холодном ветру порванным тентом, с невероятным трудом катили узкой дороге. По чести сказать, дорога больше смахивала на тропу. Но лучшего тут все равно не сыщешь…
На уезд Дэнфэн внезапно упала оттепель, и отвердевшая на морозе грязь быстро обрадовалась лучам пробившего пелену густых облаков солнца. Правда, теперь она уже не мерзко хрустела, а не менее противно чавкала и хлюпала.
Последний из шаолиньских вусенов сидел среди мерзнувшего взвода, поплотнее набившегося под брезентовую крышу студебеккера, пытаясь спрятаться от всепроникающего холодного зимнего ветра.
Под Лояном царила анархия.
То с одной, то с другой стороны дороги периодически мелькали тени. Здесь со всех собирали дорожную дань. Однако, ни банды мародеров, ни воры не решались открыто нападать на хорошо вооруженных людей, и препятствием в этой поездке служила только природа.
Ши Дэ Кень медитировал.
Словно вещь, его забрали из-за надежных стен Посольства - в виде молчаливого предмета. Без объяснений посадили в самолёт. Судьба не дала ему шанса - только полёт к следующему перерождению. Он не оставил ученика, и скорее всего великое искусство стиля ло-хань-цюань будет с его смертью безвозвратно утрачено. Значит, так решили боги. Его упорная, не научившаяся мириться с потерями душа не желала сдаваться, однако Великая Мать не дала выбора. Впереди, на расстоянии каких то 15 лиг, высилась гора его детства Ву Жу Фэн, а под горой все ещё стоял незыблемыми стенами Сун-Шань Шаолиньсы.
***
Машины, натужно гудя моторами, лезли вверх, размазывая грязь дороги, которая постепенно набирала плотность. Заросшие вечнозелеными лесами, притихшие, зимние горы неодобрительно встречали путешественников.
— А вы знаете, — бодро и как-то восторженно-зловеще начал Ян, обратившись к тихо сидящему переводчику. — Востоковеды в имени Шаолиньсы усмотрели целую фразу: мы едем в «храм в лесах горы Шаоши». При том, что сами китайцы считают: в Шаолине спрятан «молодой лес». А вы вот как думаете?
