— Смотреть внимательно, — отдал приказ ночной король Парижа. И все бродяги, сбивая ноги, вычисляли дома, не отмеченные тайным белым крестом.

— Живите ночью, — был второй приказ.

И все, включая ремесленников и золотарей, обходя знать с белой повязкой на рукаве, рвали остальных дворян, разбивая в щепу их дубовые ворота.

— Не забудьте десятину, — третье наставление не требовало дополнительного толкования. Оно родилось в голове Святой троицы за полгода до душной августовской ночи и было благостно принято в душах всех заинтересованных лиц.

***

Старый Колиньи, тяжело раненый две ночи назад, хотел умереть. Но заранее одетая в чёрное жена не удержалась и позвала из «Божьего дома» королевского лейб-медика Амбруаза Парэ, гугенота. Медная пуля ловко была извлечена из раны, и адмиралу полегчало. Однако призрак надежды лишь поиграл с ревнителем протестантской веры, и полученное ближе к ночи письмо расставило все по местам.

«Его Величество повторил неоднократно « In Huguenots occidere nolite timere bonum est…», — гласило послание. И хотя высказывание было весьма двусмысленным и сопровождалось строгими осуждающими взглядами, посылаемыми сыну королевой-матерью, Екатериной из рода Медичи, оно могло трактоваться только однозначно. («Не бойтесь убивать гугенотов, это доброе дело» или: «Гугенотов не убивайте, бойтесь недоброго дела» (лат.)) Так убивать или не убивать?

Проживший суровую военную жизнь старик открыл глаза и посмотрел на сидящего рядом с ним мужчину.

— Вам пора, мессир Парэ. Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Но в них нуждается моя страна. Вам надо уйти.

Человек в скромном чёрном костюме, в котором, кроме кружевного брабантского воротника, не было ничего от дворянина, только пожал плечами.

— Мне некуда идти, монсеньор, я протестант. И это решает все.

— Вы королевский врач, мой дорогой. Карл тяжело болен. Он обязан умереть на ваших руках, как его отец и дед. Карл дальновиден и понимает это. Ваше место при дворе. Поспешите.

— Мое место рядом с больным, ибо сказано … «кто даст голове моей воду и глазам моим – источник слез». (Иер.8:21-22; 9:1)

Колиньи зашевелился в подушках, пытаясь сесть. Врач поднялся помочь больному принять более удобное положение и сквозь появившееся тяжелое дыхание усталого, старого человека расслышал:

— «Я Господь, целитель твой» (Исх 15:26). Вы пойдёте. И в благодарность за лечение возьмёте вазу из далекого Китая. Оставьте ее при дворе….

Адмирал закрыл глаза и задремал. Врач некоторое время размышлял, а затем, взяв свёрток и свой кожаный баул, закутавшись в плащ и поглубже на глаза надвинув шляпу, поспешил во дворец.

***

Амбруаз Паре, родившийся в ничем не примечательном Лавале на севере Бретани. Сын сундучника, начавший свой путь подмастерьем цирюльника. Великий врач и гуманист. Королевский лейб-медик, проводивший в мир иной четырёх королей и единолично лечивший их всю свою долгую жизнь. Человек, знавший самые страшные тайны Екатерины Медичи, Екатерины-Отравительницы, матери всех королей. Владевший временем, отведённым правящей династии самим Создателем.

Это он запретил лить расплавленный свинец на кровоточащие раны с целью остановки кровотечения, заменив их наложением бинтов и мазевыми повязками. Это он изобрёл поворот плода на ножку, спасая детей и матерей от рассечения их в утробе, порой вместе с матерью. Это он впервые в истории хирургии без обезболивания и карболового антисептика совершил вычленение локтевого сустава. Он изобретал протезы и медицинские инструменты, которыми пользуются и сейчас. А ещё он писал трактаты по медицине на французском языке, неслыханная наглость по тем временам. Его ненавидели. Его боготворили. Его боялись. Его уважали.

И его единственного из протестантов спрятал за массивными портьерами в собственном кабинете великий интриган, ханжа и обманщик Карл IX. Он нуждался в своём лейб-гугеноте!

Много позже, описывая страшную Варфоломеевскую резню и свое путешествие по Парижу от «Отель Дье» до королевского замка, Амбруаз Паре расскажет случившееся с ним другу-хирургу Никола Савино, который и запишет эту странную историю.

«Я нёс курительницу и чувствовал, как теплый и нежный фарфор словно пульсировал телом новорожденного под моими руками. На ощупь вещица была словно обтянута тонкой телячьей живой кожей, и под ней что-то переливалось, плакало и шептало странные непристойности. Я был рад оставить сей предмет в малой синей гостиной. Прошли годы, но я не могу забыть этого жуткого ощущения».

========== Глава 2. Наследие Дракона. Часть 7 ==========

Под ровный гул моторов в маленьком шарике иллюминатора медленно проплывала серая, стылая, осенняя земля. Илья смотрел на исчезающий в облаках город и старался не думать о страшном парадоксе - он отвык от такой ровной и совсем не изрытой воронками поверхности!

А между тем такое, оказывается, было! Сюда не дошел ни один фронт, сюда не долетали «юнкерсы» со смертоносным бомбовым грузом… Его огромная Родина, не поврежденная за четыре года войны, исчезала под крылом, облетевшими березовыми лесами, обильно припорошенными уже улёгшимся не тающим снегом. Здесь не было ни одной бомбежки, не было даже затемнения, и городки ближе к вечеру весело мигали одинокими, но такими яркими и живыми напоминаниями: врага у нас не было, мы победили, все будет хорошо!

От этого становилось легче на душе. Светлее.

С утра совершив прыжок из Москвы в Горький, группа оставила там основной груз и охающего Василия Ивановича, прихватившего с собой молчаливую «бабушку Ягу», которую вслух уважительно старались называть Еленой Дмитриевной. После чего, быстро дозаправив самолет, спешно вылетели в Иркутск.

Непершина ждали Саровский монастырь и долгий десятисуточный путь по железной дороге с бойцами и грузом. Цистерну необходимо было доставить в целости и в срок.

Остальные «в полном составе, с котами и собаками», как выразилось начальство, летели в Пекин и далее, к известной одному Яну цели — в провинцию Хэнань, уезда Дэнфэн, к монастырю Сун-Шань Шаолиньсы.

На все вопросы полковник, вырядившийся в два свитера, меховые унты и толстую простроченную куртку, только пожимал плечами и произносил краткое, как выстрел, и неприятное для русского слуха слово: «Квест!». А иногда, ухмыляясь, добавлял татарское, попонятней: «Кысмет, однако». Откуда он набрался этих словечек, даже Худояров не решился спросить, но понял и разделил немногословную фразу о судьбе. И сейчас завистливо смотрел, как удобно-уютно устроился Ян в своих многочисленных одежках. Генерала, несмотря на толстый тулуп, знобило…

Под вечер их сильно трясло, и к Иркутску отряд прибыл со слегка позеленевшими лицами и промерзшими синими губами. Здесь переночевали.

Уже совсем ночью, как следует отогревшись разбавленным спиртом и дождавшись, когда генерал ушел спать в отдельно выделенное для него помещение (по правде сказать, больше похожее на кладовую), группа прослушала похожую на сказку инструкцию.

«Наш путь к священной пятой горе Китая. И пусть она не высока и не повторяет Эверест, но зато проходивший мимо Бог отдал ей часть своего тела и с тех пор она напоминает всем лежащего среди зелёных лесов Будду. Известно, что пятнадцать веков назад к подножию центрального пика Шаоши явился индийский воин Будхабхадра, его представили императору Сяо Вэнь-ди, и тот разрешил основать монастырь, названный «храмом в лесах горы Шаоши». В монастыре при храме Будхабхадра, названный в Китае Бато, пообещал вырастить «молодой лес» - воинов Света, борцов с чёрными силами нижнего мира… На его место через сто лет пришел Дамо, который принёс с собой волшебные исцеляющие иглы и свет неба, который позволяет открыть любой путь среди ночи…»

Закончив сказку, Ян поднял кружку с остатками разбавленного спирта и, порадовав общество малопонятным «чин-чин», улёгся на кровать, тут же уснув. Спрашивать группу, понятен ли маршрут, не стал. И так понятно, что ничего не понятно. Потом поймут, не в первый раз…